Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2
Но их уже не было. Они исчезли. Стойте! — закричал он им вслед. Я не сказал вам самого главного. Коммунизм есть ложное решение проблем цивилизации, и потому он так соблазнителен. Он есть раковая опухоль на теле цивилизации. Если вы явились из Бездны, я вас не приемлю. Если же вы посланники Неба, берегитесь! Перед человеческой подлостью бессильны даже боги.
Но они его уже не слышали. Они были далеко. А над ним уже склонился подлинный спаситель — Сосед.
Мечта о счастливом конце
Что случится, если меня вот сейчас возьмут? — думает МНС, отлеживаясь после недельного загула. Пока еще загула, а не запоя. Загул есть лишь стадия на пути к запою, а не запой. Причем стадия еще не последняя: после загула идет перепой, а уж после него запой. А за что брать? Не за что. Но допустим, возьмут за что-то. Если захотят взять, причину изобретут. Это для Них не проблема. Так что же все-таки случится? Вирусик, упившись валерьянкой и усосавшись валидолом, разнесет по институту весть, что «МНС взяли» и что «теперь такое начнет твориться!». Ничего такого, конечно, твориться не будет, поскольку оно уже давно начало твориться. Прогрессивные силы института сделают вид, что ничего вообще не произошло. Стоит ли волноваться из-за такого ничтожества, как МНС?! Вот если бы академика или генерала взяли, тогда были бы основания волноваться и шум поднимать. Из этого не следует, что они подняли бы шум, если бы увели академика или генерала. Скорее наоборот, они подписали бы обличающее и осуждающее письмо, подготовленное реакционными силами, как они это уже делали ранее не раз.
А вообще, думает МНС, надо закругляться. Пора и о счастливом конце подумать. А почему бы ему не быть? Все данные для него налицо: молодой парень, красивый, умный, образованный, с бородой, в джинсах, иностранным языком владеет, отдельную комнату имеет. Не старший научный сотрудник? Подумаешь, какое дело! Потерплю еще лет пять и старшим стану. Другие дольше ждут. Могу жену найти с квартирой и хорошей зарплатой. Возьму, например, да и женюсь на той же Беззубой Докторице. У нее двухкомнатная квартира. Обменяем ее квартиру и мою комнату на трехкомнатную квартиру в Юго-Западном районе. Теперь многие так делают. Не нравится Докторица? А чем она хуже других? Вставь ей зубы, помой и приодень! И увидишь, что после этого ее хоть для «Плейбоя» фотографируй. В крайнем случае потом разведусь с ней, и она откупится от меня однокомнатной квартирой в кооперативе. Теперь многие так делают. Не разменивать же шикарную трехкомнатную квартиру. Ну, уж если Докторица очень не нравится (сердцу не прикажешь), могу жениться на этой Сикушке. У нее тоже есть восьмиметровая комнатушка в двухкомнатной родительской квартирке. Устроим сложный обмен и приобретем однокомнатную квартирку где-нибудь на окраине Москвы. Ну, чем не жизнь?! Что еще нужно?! Не ты первый, не ты последний. А там, глядишь, лет через восемь—десять и в доктора пролезу. И за границу съезжу. Приму участие в международном... о, мечта юности!.. симпозиуме или даже коллоквиуме. Замшевую куртку привезу! Разве это не жизнь?! Сейчас всякие критиканы и клеветники кричат о потере смысла жизни и идеалов. Да как можно! Значит, не ведают эти критиканы о том, что такое международный коллоквиум и что такое настоящая замшевая куртка. Так ведь эта самая куртка Там (то есть у Них) в переводе на наши деньги всего полсотни стоит, а Здесь (то есть у Нас) — все четыреста. И это вам не смысл?! И это вам не идеал?!
МНС имел все основания мечтать о счастливом конце. Бывали случаи и потяжелее, да счастливо кончались. За несколько лет до этого в институте совсем кошмарный случай произошел. Но даже он счастливо кончился. Тваржинская, выступая по поводу этого счастливого окончания этого кошмарного случая, извлекла из него общетеоретический вывод, сделав тем самым значительный вклад в сокровищницу марксизма-ленинизма: она заявила, что при коммунизме несчастные случаи не исключаются, но все они кончаются счастливо. А случай, о котором идет речь, вот в чем заключался. Был в учреждении партийный секретарь, верный марксист-ленинец, непоколебимый проводник генеральной линии партии. У него была одна маленькая слабость: любил часто менять женщин. В результате он подцепил однажды дурную болезнь и наградил ею десяток сотрудниц учреждения. Причем все десять были тоже верными марксистами-ленинцами, непоколебимыми проводниками генеральной линии партии. Страшась разоблачения, секретарь покончил с собой. Поскольку факт самоубийства скрыть не удалось, дело представили так, будто секретаря затравили безответственные критиканы. Все десять его жертв выступили на похоронах и заявили, что секретарь хотя и допускал отдельные мелкие ошибки, был верным марксистом-ленинцем, непоколебимым проводником генеральной линии партии. Настроение у всех собравшихся на похоронах было приподнятое, просветленное. Его не смог испортить даже такой крупный специалист по порче настроения, как Добронравов. Он ворчал ехидно, что ошибки не такие уж отдельные, их было по крайней мере десяток. И не такие уж они мелкие. Спать с бабами с большим партийным стажем, да еще по месту работы — это простительно молодому кандидату в члены КПСС, но не старому, опытному коммунисту, имеющему отдельную квартиру и свободное посещение учреждения. Но и Добронравов в конце концов признал, что секретарь был отличный мужик и что он (Добронравов) очень рад тому, что эта грязная история кончилась для него (секретаря) так удачно.
Путь в Желтый Дом
По дороге в желтый дом он встретил Шубина, который направлялся туда же после праздничного перепоя. Я тоже много лет был мнс, разоткровенничался Шубин. Моя жизнь все время висела не то что на волоске, а на паутинке. Меня много раз собирались увести куда следует. Но мне повезло: началась та самая «либеральная» эпоха, с которой до сих пор не могут разделаться наши власти, поддерживаемые тем самым народом, с которым они (наши власти) хотят разделаться. И вместо «куда следует» меня позвали в дирекцию. Позвали как раз в тот момент, когда я валял дурака на малой лестничной площадке, выдвигая новые дурацкие лозунги вроде «Наш народ любит свой народ». В дирекции меня ждал заместитель директора по кадрам. Он встал, пошел ко мне навстречу, приветливо улыбнулся, протянул ручку, похлопал по плечу, подмигнул как близкому другу, усадил в мягкое кресло рядом с собой, положил одну руку мне на колено, а другой ухватил за пуговицу на пиджаке, которая висела, как и я до этого, на ниточке. Я описываю эти детали не из стремления быть реалистом и продолжать лучшие традиции классической русской литературы, а как важные элементы в процедуре социального поведения нашего человека, то есть как добросовестный и внимательный социолог. Для меня как человека тоже нашего эта процедура была исполнена глубочайшего смысла. Если бы замдиректора, например, встал, пошел мне навстречу, улыбнулся, пожал руку и похлопал по плечу, это почти наверняка означало бы, что он сейчас попросит подготовить для него материалы по такому-то вопросу, то есть написать ему кусок в статью или книгу. Но в сочетании с прочими деталями этой встречи упомянутые действия замдиректора означали, что в моей жизни сейчас наступит коренной перелом. Я скромно опустил свое тощее (тогда) тело в мягкое кресло, и тоже в соответствии с положенным ритуалом поведения, то есть лишь на одну ягодицу, вполоборота к замдиректора, готовый в любую секунду вскочить и воскликнуть с восторгом готовности: «Будет сделано!» Мне не жалко было даже того, что замдиректора сейчас оторвет мою висящую на ниточке пуговицу, а найти в Москве аналогичную теперь практически невозможно. Да Бог с ней, с пуговицей. Я и без нее проживу. Раз такое начинается, так я готов и пиджаком пожертвовать. А то какая-то жалкая пуговица! Молодец! — сказал замдиректора с неким новым акцентом, отвечающим духу новой эпохи. Будем тебя продвыхать (он хотел сказать: продвигать). Есть, значитца, решение талантливую молодежь (мне было уже под сорок!) выдвыхать (он хотел сказать: выдвигать). Мы, значитца, обсудили тут твою кандидатуру. Есть, значитца, у тебя недостаточки, чего греха таить. Но в общем и целом ты наш человек. Вот мы и решили, значитца, в старшие тебя двыхать (в смысле: двигать) и в доктора проталкивать. Это — большое доверие Партии, и ты обязан его оправдать.
Я был на седьмом небе от радости и поклялся оправдать доверие Партии и быть именно таким, как это требуется родному и любимому начальству. Я пообещал не только не появляться больше на малой лестничной площадке и не заниматься там болтовней, подрывающей наше учение, но вообще не появляться в институте, за исключением дней выдачи зарплаты и заседаний, на которых нельзя не присутствовать. И пить пообещал бросить. Само собой разумеется, я обещание не сдержал и в тот же день впал в грандиозный загул — тогда я еще держался на стадии загулов. Но от меня и требовалось лишь само обещание прекратить «это безобразие», а не само прекращение «этого безобразия». Молодец! — сказал мне тогда замдиректора. С пьянством надо кончать. Пей дома, потихоньку, в кругу семьи. Это тебе никто не запрещает. Пей, сколько душе угодно. Но чтобы без шума. И без этих самых разговорчиков. Понял? А так пей себе на здоровье. Официант ресторана, в котором мы отмечали намерение начальства продвигать «талантливую молодежь», кончил когда-то наш факультет. Узнав причину нашей радости, он признался, что ему на днях присвоили звание капитана госбезопасности, и приписал в наш счет двадцать пять рублей сверх обычной жульнической приписки. Но мы ему простили, ибо он тоже был наш человек. Вскоре я на самом деле проскочил в старшие сотрудники, пробыв младшим всего восемь лет. Мне повезло. Твое положение хуже. Почему? Да потому, что либеральная эпоха могла начаться только раз. А начавшись однажды, она уже не может позволить себе такие фокусы, какой она выкинула в свое время со мной и многими другими. Она уже научилась распознавать в таких, как мы, некое чужеродное нашему обществу начало и принимать против нас профилактические меры.
