Алексей Слаповский - Большая книга перемен
Скорая помощь прибыла с невероятной быстротой, будто стояла на соседней улице. Врачи прибежали, стали хлопотать вокруг обмякшего и ставшего серым Павла Витальевича. Максим дал врачам кое-какие указания и через несколько минут очутился опять возле Виктора Викторовича. До самолета было еще время, поэтому Максим предложил посетить Холм Славы, недавно насыпанный в честь очередного юбилея Победы в Великой Отечественной войне; недавно там школьники по собственной инициативе высадили аллеи и клумбы. Мероприятие достойное, патриотичное и, главное, прикрывающее собой тот скабрезный инцидент, что произошел в музее. Все оценили находчивость Максима Витальевича, Виктор Викторович тоже отнесся доброжелательно.
Посетили холм, постояли в скорбном молчании. Возвращаясь, многие отметили, что Земляк и Максим Костяков, отойдя в сторонку, несколько шагов сделали вместе, о чем-то говоря.
Сватает, думали они. Ох, сватает!
И по-доброму завидовали. При этом никто не сомневался, что монолог больного Павла Витальевича не окажет ни малейшего влияния на отношения между Виктором Викторовичем и Максимом Витальевичем. Известно: если Сват что решил, это твердо, он своих решений не меняет.
62. СЯО ГО. Переразвитие малого
____ ____
____ ____
__________
__________
____ ____
____ ____
Не воспринимайте все слишком трагично.
Пришла настоящая поздняя осень – с дождями, со слякотью, с опавшими листьями, прилипшими к грязному асфальту; дворники их не убирают, ждут, когда все подсохнет. А там, глядишь, ветер налетит и разнесет листву по закоулкам, в кучки, где ее легче собрать, или по чахлым газонам и скверикам, где ее убирать вовсе не надо – выглядит природно, естественно, как так и было. В Сарынске эта мудрость – подождать – преобладает во всех видах деятельности. И часто оправдывает себя. Вот, например, постоянной газетной критической темой в течение двух, а то и трех десятилетий было отсутствие телефонов-автоматов в огромном, длинном поселке Приовражный. На несколько тысяч домов приходилось две будки, и те никогда не работали: местные хулиганы отрывали трубки, разбивали стекла. Районное начальство обещало принять меры, но ничего не делало: то не дают новых будок, то нет свободных средств, то нет свободных рабочих, нет стекол, нет трубок… На самом деле все это можно было найти, но начальники понимали: на другой же день стекла побьют, трубки оторвут. А две будки покурочить или пять – разница небольшая. Казалось бы, они ленивые нерадивцы. Но смотрите, что произошло? Произошло то, что у каждого жителя теперь есть мобильный телефон и необходимость в телефонах-автоматах просто отпала, будки ржавеют, никому не нужные, лишенные стекол, трубок и самих аппаратов.
Мудрость?
Мудрость.
Пусть мелкая, бытовая – но характерная.
Или вот мудрость покрупнее, но тоже из городского быта: десятилетиями велись споры о реставрации исторического центра, менялись проекты, архитекторы, начальники – и что же? Когда утвердили, наконец, план (в общих чертах) и начали обследование объектов, чтобы прикинуть смету, выяснилось, что фактически все здания ни реставрации, ни ремонту не подлежат, а реконструировать нет смысла – небось, не Растрелли строил. И поэтому их на вполне законных основаниях снесли, чтобы построить те самые бизнес-здания, о которых упоминал в своей сумбурной речи Павел Витальевич.
Он говорил еще о дорогах, в которые якобы закопаны миллиарды (оставшиеся от уворованных). Пафос понятен, но те, кто вместо капитального ремонта занимался так называемым ямочным или вовсе ничем не занимался, в своей ожидательности оказались тоже правы: канализационные сети, теплотрасса и водопровод в Сарынске традиционно прокладывались именно под дорогами – иные в послевоенный период, а иные и до войны. Они почти одновременно начали катастрофически рваться, рушиться, пришлось повсеместно вскрывать дорожное полотно, и как было бы обидно, если бы оно было ровное, новое, а по старому – и не жаль, и намного экономней.
Лиле становилось все хуже.
Был у нее момент просветления, когда она торопливо позвала Аду и сказала ей:
– Вы должны знать, это я виновата. Мне всю жизнь Бог не давал никакой радости. А потом вдруг дал, я вас полюбила. И он тут же за это у меня отнял дочь.
– Бог ни при чем…
– Не перебивайте, я сейчас опять… как это сказать… Затуманюсь. Не перебивайте. Я вас ненавижу, Ада. Но вы тут ни при чем. Вы не виноваты, что мне встретились.
– Значит, вы понимали, что вам говорили?
– Нет. Потом вспомнила и поняла. Это было ночью. Я поняла и потеряла сознание. И обрадовалась, думала, что умираю. Не умерла. А теперь хочу, потому что с этим жить нельзя. Вы можете сделать так, чтобы поскорее? Я очень прошу. С этим жить нельзя, я думала, что любую боль могу стерпеть, а эту терпеть не могу. У меня ничего не болит, все бесчувственное стало, а это – болит. Я не представляла, что бывает такая боль. Если правда есть ад и если правда есть душевные муки вне тела, я как-то этого не понимала, не представляла, ну, психофизика все-таки, отдельно ничего не бывает, как может какая-то… ну, субстанция, то есть душа… Как она может болеть, если болеть нечему? Вы же сами понимаете – рецепторы. Даже психические болезни, вы говорили, это все равно химия и обмен веществ. Иначе почему какая-то паршивая таблетка может помочь, это же только химическое вещество? Так вот, чтобы вы знали: может болеть то, в чем нет никакой химии. И никакие таблетки не помогут. Это так болит, это такая тоска, что… Дайте, пожалуйста, что-нибудь. Зачем мы будем врать, мы обе понимаем, что все равно конец.
– Не могу, – сказала Ада.
– Вы гадина. Вы-то останетесь, будете красивой еще долго, и душа спокойная, а я… Или так надо? Чтобы вот такая мука? За все, что Даша от меня не получила? Тогда ладно, я буду терпеть. Это я схитрила, понимаете? Человек вытерпит любую боль, если найдет в ней смысл. Все, я нашла. Уже легче. И я вас все-таки люблю. Спасибо вам. Знаете, некоторые играют в дурацкие вопросы: если бы вы прожили заново жизнь, то так же или иначе? Я прожила очень скучную и противную жизнь, но всегда отвечала – так же. Знаете почему? Потому что любая другая жизнь была бы враньем. Это была бы не моя жизнь. Но сейчас бы я ответила: лучше всего – никак. Тогда бы я не родила Дашу и ничего бы этого не было.
– Что-то лучше, чем ничего, – заметила Ада.
– Убедили. С этим меня и оставьте. Только вколите что-нибудь, чтобы я спала.
– Хорошо.
Через несколько дней Лиля умерла во сне.
Хоронили ее Коля Иванчук, Сторожев с Наташей, Немчинов с Люсей и Яной, обязательная Маша Нестеренко, которая обзвонила всех бывших одноклассников, но никто, увы, не пришел. Павел Витальевич находился в психиатрической лечебнице. Была только еще от больницы Ада – не по службе, а по собственному желанию. Смотрела на лицо Лили, блистающее последней смертной красотой, и о чем-то думала, ни с кем не заговаривая. Был Володя, от кого-то узнавший о похоронах.
Поминки устроили в квартире Коли. Очень скромно и традиционно: кутья, щи, гречка с кусочками говядины, компот из сухофруктов – это женщины, Люся и Наташа, приготовили заранее.
О Лиле не вспоминали – как-то не получалось. Тихо вели разговор о своих делах, что на похоронах не возбраняется. Немчинов сказал, что, похоже, его могут сделать редактором «Свободного времени», а он и не рад, затеял написать роман. На этот раз не на документальной основе, а художественный.
– Их сейчас столько пишут, – заметил Сторожев. – Я без обид, Илья.
– Пусть пишут. И я напишу. Это мне нужно.
– Тогда – вперед!
Коля рассказал, что начал работу в только что открывшемся филиале московского телеканала. Упор будет на репортажи, новости, без ангажированности. Придумали несколько пристойных развлекательных шоу. Пошла реклама. Дело движется.
Люся и Наташа, которые и раньше чувствовали симпатию друг к другу, говорили о чем-то совсем простом: как гречку варить, чтобы не слипалась, в какие сарынские магазины ходить, а каких чураться, но на самом деле им было просто приятно слушать друг друга и чувствовать какую-то внутреннюю схожесть – очень редкую среди людей. Люсе даже захотелось что-то сказать сверх простого, обнаружить свою симпатию, и она сказала негромко:
– Валере повезло, что он вас нашел.
– Это я его нашла.
– Неважно.
– Только он человек тяжелый, путаный.
– Я знаю.
Люся была уверена в таком ответе, иначе не говорила бы так откровенно о Сторожеве.
Володя сидел рядом с Яной, почти ничего не ел, она тоже, только грызла соленые огурцы.
– Ты прямо как беременная, – сказал Володя, теоретически знавший, что беременные женщины любят соленое.
– Угадал, – ответила Яна. И неожиданно добавила: – Это от Егора, который к твоей Даше подъезжал.
– К ней все подъезжали, – ответил Володя со странным равнодушием. Ему теперь действительно стало все равно, кто к ней подъезжал, – ее ведь нет.
