Дуглас Кеннеди - Покидая мир
— У всех у нас свои заботы.
Свои заботы я не желала обсуждать ни с кем.
Точно так же, как старалась держаться подальше от прессы — хватило того, что через неделю после приезда в Берлин я проходила мимо стойки с газетами и увидала на первой странице какого-то дешевого таблоида расплывчатую фотографию Корсена с подписью: Das Monstrum der Rockies![116] Впоследствии я всякий раз отводила глаза, минуя подобные киоски.
Но за интенсивным изучением немецкого и вечерами с Йоханном, с учетом того, что я всегда могла заполнить свободный вечер концертом, фильмом или спектаклем, время в Берлине текло необременительно. Только нужно было обходить стороной детскую площадку на углу Кольвитц-плац. Так же пришлось поступить с одной немецкой семьей, друзьями Йоханна. Когда он объявил, что мы ужинаем в доме, где есть пятилетняя девочка, я взмолилась, чтобы он шел без меня.
— Я тоже не в особом восторге от маленьких детей, — удивился он, — а вообще-то, как хочешь.
Вскоре после этого наша с Йоханном история закончилась — впрочем, наши отношения всегда были просто приятными и удобными для нас обоих, но не более того. Однажды Йоханн сообщил, что через неделю возвращается в Стокгольм. Ютта — состоятельная женщина, с которой он прожил три года, дочь дипломата, — соскучилась по нему. А его отец пообещал купить им квартиру, если сын вернется к давно заброшенному изучению юриспруденции.
— Кажется, я все же стану партнером на фирме, — застенчиво признался он.
— Я уверена, ты будешь там очень счастлив.
— А ты что будешь делать?
— Вернусь в Штаты и поищу применение дательному падежу.
Шутки шутками, но я действительно понимала, что настала пора принимать серьезное решение. Что-то в моей натуре не позволяло мне дольше существовать без цели, без перспектив, без того, чтобы составлять план на каждый день и решать поставленные задачи. Даже изучение немецкого теперь казалось мне топтанием на одном месте. Видимо, жизнь богемы не для меня, не гожусь я в свободные художники. А может, в глубине души мне просто стало страшно и дальше пребывать в неопределенности. Как бы то ни было, я поняла, что доктор Гудчайлд — много месяцев назад в Калгари — была совершенно права: мне ничего иного не оставалось, как вернуться на работу.
Итак, примерно за неделю перед тем, как принять твердое решение вернуться домой («домой» — впервые за годы я мысленно произнесла это слово), я связалась по электронной почте со старой знакомой, Маргарет Нунан из Гарвардского бюро по трудоустройству. Я написала, что из-за «личной трагедии» уже довольно давно оставила мир университетской науки, но теперь почувствовала, как сильно скучаю по той жизни, как хочу стоять перед аудиторией и читать лекции по литературе. Далее я интересовалась, не известно ли ей о какой-либо вакансии преподавателя, которая освободилась бы к осени.
На следующий же день я получила ответ — Нунан писала, что ей известно о моей «личной трагедии» и она выражает мне «безграничное сочувствие» по поводу этой «ужасной утраты», но рада была узнать о моей готовности «вновь вступить в мир».
Вновь вступить в мир? Возможно, но при условии, что все будет иначе. Абсолютно иначе.
Еще она писала, что мне повезло. Знаю ли я Колледж Кольби в Мэне? Это колледж гуманитарных наук, входящий в двадцатку лучших в стране. Чудесная загородная местность, способные студенты. Там как раз освобождается конкурсная должность на два года — одна преподавательница получила завидное предложение и перешла в Корнелл. И хотя в конкурсе помимо меня участвуют еще восемь претендентов, она уверена, что руководство колледжа приятно удивит мой послужной список. Заинтересована ли я? Я сразу ответила, что заинтересована, конечно. Через пять дней мне сообщили, что через неделю надо явиться на собеседование.
Поэтому я выбросила обратный билет в Калгари с фиксированной датой вылета и купила другой, до Бостона в один конец. Я заперла квартиру и попрощалась с Иоханном. Последнюю ночь мы с ним провели вместе. Утром, уже стоя в дверях, он просто сказал:
— Мне было очень хорошо с тобой. — Потом поцеловал меня в голову и ушел.
По дороге в аэропорт такси провезло меня мимо Бранденбургских ворот, и я в последний раз увидела Мемориал холокоста. Сегодня — после нескольких дней весенней непогоды — солнце наконец раскололо мрачный купол берлинского неба. Было по-настоящему тепло. Так тепло, что трое подростков решили поваляться на солнышке, обратив три плиты мемориала в импровизированные топчаны. И представьте, эта картина не показалась мне оскорбительной — скорее странно жизнеутверждающей. В том, что тебе видится метафорой вселенской тоски, другие люди усмотрели возможность позагорать. Такая уж она нелепая штука эта жизнь, даже самая тяжелая и мучительная…
В тот же день, когда самолет снизился и стал заходить на посадку в Бостоне, меня вдруг охватил ужас при мысли о том, как я сумею — да и сумею ли? — жить здесь, так что я прямо в аэропорту взяла напрокат машину и скорее покатила прямиком в Уортервилл, штат Мэн. Колледж забронировал и оплатил мне ночь в гостинице. Заведующий кафедрой — молодой и очень энергичный парень по имени Тед Морроу — пригласил меня отужинать. Его впечатлили моя книга и мой послужной список. Его впечатлил тот факт, что я способна поддержать беседу о недавно вышедших романах и фильмах, и даже мой скромный опыт работы в библиотеке. Мне Тед тоже понравился — он так увлеченно рассказывал о достоинствах колледжа, расписывал преимущества жизни в Мэне, попутно поясняя, что они здесь полностью отрезаны от академического мира «большой лиги».
— Как раз это я могу пережить. — Я была всем довольна и на следующий день, хотя и не оправилась еще от смены часовых поясов, успешно прошла собеседование. Настолько успешно, что, вернувшись в Бостон и остановившись в гостинице «Оникс» близ Северного вокзала, получила уже дожидавшееся меня сообщение от Маргарет Нунан о том, что я, прошедшая собеседование последней из всех кандидатов, зачислена на должность и в сентябре могу приступать к исполнению своих обязанностей.
— Заведующий кафедрой дал понять, что склонен рассматривать эту должность как предшествующую заключению бессрочного контракта. Особенно если за эти два года вы напишете еще одну монографию. Из вашего резюме я поняла, что вы работали над биографией Синклера Льюиса. Может, подумаете о том, чтобы возобновить это исследование?
— Благодарю, я подумаю.
Вот такие дела — отныне у меня была работа, мощный стимул для того, чтобы вернуться в этот мир. Я все еще немного страшилась этой перспективы, но в номере обнаружился подарок от администрации отеля, бутылка вина, и я отметила грядущие перемены парой бокалов австралийского красного. А потом, уже в полночь, слишком взвинченная, чтобы спать, я набрала номер, который хотела набрать уже очень давно, но просто не могла этого сделать.
Мне было слышно, как Кристи сдавленно ахнула, услышав мой голос.
— О, господи… — выговорила она. — Где ты? Как ты?
— Долгая история, — ответила я. — Но если в двух словах, то я в Бостоне и… кажется, нормально.
— Я раз шестьсот пыталась с тобой связаться…
— Знаю, знаю. И надеюсь, ты понимаешь, почему я не могла ответить.
— Я знала про Монтану и про то, что ты отправилась на север, в Калгари. Раз десять я порывалась вскочить в машину, отправиться туда и свалиться тебе на голову без предупреждения… но Барри каждый раз меня отговаривал.
— А кто это Барри?
— Барри Эдвардс — градостроитель здесь, в Юджине. По сути дела, он единственный градостроитель в Юджине, штат Орегон. И попутно он вот уже шесть месяцев, как мой законный супруг.
— Вот это новость.
— Ага, я сама удивилась.
— Счастлива?
Она рассмеялась:
— Мы с тобой не из тех, кто пускает пузыри от счастья. Но… знаешь, на самом деле это неплохо. И я огорошу тебя еще одной новостью… лучше уж скажу сразу, что тянуть… Я беременна.
— Это… великолепно, — отреагировала я. — Когда собираешься рожать?
— Через шестнадцать недель. Мне непросто говорить тебе об этом.
— Да брось, ты уже сказала. И я рада, что ты сделала это сейчас. Представь, если бы я не знала, а увидела, приехав в гости.
— А вот это новость. Ты уже решила когда?
— Все зависит от твоего расписания.
— У меня все по-старому. По вторникам и четвергам преподаю. В остальные дни уединяюсь с трех до шести и пытаюсь продвинуться еще на шажочек в своем ремесле — я все так же «плодовита», выдаю по стихотворению раз в десять месяцев… в лучшем случае. Но… ты… я сгораю от нетерпения услышать все про тебя.
— Я все тебе расскажу в пятницу. Мне нужно съездить в Калгари, закончить там все дела. А оттуда могу прилететь в Портланд.