Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)
— А вот плакать-то, волноваться в вашем положении и нельзя, — строго сказал ей молодой врач, недавно назначенный в районную больницу. Подчиняясь его голосу, Варвара краем простыни вытерла слезы.
Вскоре она начала поправляться. Повернув голову к окну, целыми часами смотрела на постаревшие, уже начинающие оседать сугробы, на чернеющий не по-зимнему лес. Иногда после обеда за окном звенела апрельская капель.
Однажды в больницу пришла Антипьевна, долго раскладывала на тумбочке какие-то банки, пирожки, крендели.
— Не пускают в палаты-то, — ворчала старуха, опрастывая сумку, — эти, как их? С крестами на лбах…
— Санитарки, — подсказала Варвара.
— Во-во, они. Уже на четвертый раз насилу пробилась к тебе. Это вот Михеева баба тебе гостинец послала, это Ваньки Прядухина старуха пирог испекла…
Опорожнив сумку, Антипьевна привычным жестом откинула полу больничного халата и села на краешек кровати.
— Ну как ты, Варварушка?
— Поправляюсь, Харитина Антипьевна, спасибо.
Старушка пожевала губами, снова оправила полу халата.
— Как там Витька мой?
— У вас баба Ваньки Прядухина живет. Ничего, смотрит, обстирывает. Он, Витька-то, перепужал всех до смерти. Прямо в контору прибег: мамка, грит, умерла. Народ кинулся, а ты лежишь, сердешная, и двери настежь… Врач сказывает, потрясение нервов какое-то и простуда. Легкое, говорит, застудила.
— За коровами моими кто ходит?
— Да я и хожу. Комолая отелилась. И первотелки тоже. Ты уж имей спокойствие…
Антипьевна ушла, а Варвара долго еще лежала не шевелясь и смотрела в окно. В ее темных глазах появился тот еле заметный блеск, по которому опытный врач безошибочно определяет, что больной начинает выздоравливать.
Выписалась Варвара из больницы, когда по всему селу играли ручьи, а возле скворешен суетились их возвратившиеся неугомонные жильцы. Витька бежал впереди матери, звонко шлепая сапогами по распустившимся лужам. Большая отцовская шапка то и дело сползала ему на глаза, и Витька поминутно поправлял ее. Варваре вдруг захотелось поднять сына на руки, поцеловать, прижать его к груди и нести до самого дома. Но Витька был уже почти у крыльца.
* * *Что-то новое, задумчивое появилось в характере Варвары. Иногда, вечерами, она долго и печально смотрела на склонившегося над книжкой или тетрадкой сына, изредка вздыхала.
— Что ты, мама, так смотришь на меня? — спросил однажды Витька, быстро подняв голову.
Варвара вздрогнула, опустила глаза.
— Так, Витенька. На отца ты похож…
— Ну да… Ребята говорят: он сено колхозное пропил.
— А ты не слушай болтунов… — строго сказала Варвара и, словно побитая, ушла в другую комнату.
В эту ночь она не могла уснуть. «Дернуло меня за язык, — думала Варвара, ворочаясь с боку на бок. — Надо было как-то доказать Витьке, что это не так, что его товарищи ошибаются. Да как докажешь? Не маленький, все уже понимает…»
Ночами Варвара часто плакала. Но ее слез никто не видел. А днем, на работе она сторонилась людей, прятала от них глаза.
— Неразговорчивая ты стала какая-то, — сказала однажды Антипьевна, когда они с Варварой, почистив в стайках, присели отдохнуть на кучу почерневшей соломы.
— Не могу, Антипьевна, людям в глаза смотреть. Отдам я колхозу все сено, которое Федор пропил. Нынче вот получу на трудодни, сама накошу — и отдам.
— Да с тебя ведь никто и не просит. А может, Варварушка… — понизила голос Антипьевна, — ты уж прости на грешном слове… Может, тебе уйти из колхоза… к нему? А?
Варвара медленно покачала головой.
— Нет, Антипьевна. Некуда мне идти. Я тут родилась. Тут все кругом… родное.
Харитина Антипьевна расправляла старческой узловатой рукой на коленях полу своего клетчатого пальто, думала о чем-то и вздыхала.
— Я вот тоже не могу бросить коровушек. А вот уберу их — и спину разламывает… Не молодые годы-то…
Помолчав, Антипьевна тихо сказала:
— На селе-то разное болтают. Кто говорит: Варвара душой за колхоз болеет, потому сказала против Федора. А иные — съела, мол, мужа родного…
Глухо, смотря в сгущающуюся весеннюю темноту, Варвара проговорила:
— Где им понять? Федор — муж ведь, отец… Люблю его, проклятого. А жалею, что раньше не рассказала всего…
Крупные весенние звезды одна за другой загорались над притихшим селом. Иногда из леса тянул ветерок и приносил с собой запах распускающихся почек и перепрелых трав.
— Думала — поправить Федора. Переживем все, поймет он — и будем жить, как другие. А оно вон как вышло, — после долгого молчания проговорила Варвара, разламывая пальцами толстый полынный стебель.
Однажды Варвара подошла к зеркалу и увидела на голове седую прядь. Долго, словно в недоумении, она рассматривала неожиданно появившуюся седину.
— Мама, письмо! — звонко крикнул с порога Витька и вбежал в комнату. — Письмоноска меня сейчас встретила. На, говорит, отдай матери…
Варвара взяла письмо обеими руками, тихо охнула и, побледнев, прижала его к груди.
Это было первое письмо от Федора.
«Здравствуй, Варвара Ильинишна и сынок Витя, — писал Федор. — Вы, наверное, уже забыли меня, а я все думаю о вас. Ты извини, Варвара Ильинишна, что я тогда, в последний раз, пришел к тебе сильно пьяным. Эта водка чуть до тюрьмы меня не довела. Хотя оно, может, и лучше было бы, чем… Выкинули меня, как щенка за забор; ищи, мол, там свое счастье… А разве найдешь его здесь, коль потеряно оно в другом месте…
Сейчас я устроился на работу в городе на заводе. Дали мне квартиру, и вообще живу неплохо. Прошу тебя, Варвара, продай дом и приезжай ко мне. Держать тебя в колхозе никто не будет, потому как муж не колхозник…
Твой муж, Федор Крутояров».
Варвара несколько раз перечитала коротенькое письмо. От него веяло чем-то грустным и недосказанным.
Много раз она садилась за Витькин столик, чтобы написать ответ. Обмакнув ручку в чернила, крупными буквами писала: «Здравствуй, Федор Тихонович…» и задумывалась. Что писать дальше — она не знала.
Прошло две недели, а письмо дальше этих трех слов не подвигалось. Ночами Варвара снова плакала.
Пошли теплые весенние дни. Как-то Варвара вернулась со скотного двора, вымокшая до нитки, озябшая, и сразу же легла в постель.
Согревшись, она долго слушала, как крупные капли дождя барабанят по железной крыше, смотрела, не мигая, в темноту и думала… Думала о том, что несколько лет назад она точно так же лежала на этой кровати, так же смотрела ночами в темноту… Тогда ей не нужно было ничего писать Федору — он лежал рядом, и Варвара чувствовала его тугое и теплое плечо. Нужно было просто сказать мужу несколько слов. Но сказать их было не легко…
Тогда они с Федором только-только начали совместную жизнь. Молодой, недавно созданный колхоз, в который они вступили, был на краю гибели. Несколько лет подряд стояла засуха. Но беда, как говорят, не ходит одна. От неизвестной причины стал падать общественный скот. Заволновался народ, зашумели на сходах бородатые мужики.
— Дожились! Хватим с колхозом голодухи.
— Людей можно в колхоз согнать, а скотина — она не выдержит… Вся передохнет…
— Кто в колхоз, — тот против бога. Сейчас скотина — а там и люди дохнуть начнут… Бог — он не простит…
— Кулачье проклятое пропаганду пущает, — мрачно говорил Федор, приходя со сходов. — Всю скотину перетравили, а теперь на бога сваливают, сволочи…
— А что в народе-то говорят? — несмело спрашивал Варвара. — Не все же кулацкие песни перепевают.
— То и говорят… Поддержать колхоз надо, без скота ведь остались. Да кто же согласится последнюю корову отдать? Голодуха-то за спиной, кажись…
Помолчав, Федор внимательно смотрел на Варвару и произносил:
— А без скота колхозу сейчас труба… Это ясно.
Варвара догадывалась, куда клонит муж, но ничего не отвечала. Ночами перебирала в голове невеселые мысли.
Однажды утром встала, молча ушла доить корову. Когда вернулась в комнату, Федор, сидя на кровати, натягивал сапоги. Варвара отвернулась к печке, едва слышно произнесла:
— Отведи, Федя… чего уж.
Федор долго смотрел на ссутулившуюся у печки жену, потом подошел, крепко сжал ее плечи, но сказать ничего не мог. Да и что было говорить? Как отказывали себе во всем, сбивая деньги на корову, как продавали последнее Варварино пальтишко? Или о том, как после покупки коровы остались в избе голые стены? Обо всем было молча думано-передумано, и все сказано этими четырьмя словами, мучительно произнесенными Варварой почти шепотом.
Молча вышел Федор из дому, отвязал в сараюшке корову и пошел на колхозный двор. Варвара, не шелохнувшись, стояла у печки, боясь выглянуть на улицу…
В ту же ночь кто-то бросил увесистый булыжник им в окно. Федор выскочил с топором на улицу, но возле дома никого уже не было.
