Магда Сабо - Избранное. Фреска. Лань. Улица Каталин. Романы.
Балинт, не выпуская кувшин, обернулся. Возможно, он что-то прочел во взгляде девушки, и улыбнулся. Улыбка была нехорошей, Ирэн тотчас отвела взгляд и решила, что, как только они вернутся в дом, она безжалостно разбудит Элекеша. Увидев, что Балинт направляется в сторону убежища, включает там освещение, ставит на стол кувшин и оглядывает сделанную им при оборудовании убежища полку в поисках стакана, — она решила бросить его и убежать. Но убежать не смогла, Балинт ухватил ее за запястье и усадил на скамью рядом с собой. Налил себе, налил Ирэн, вложил стакан девушке в руку. Выпил; Ирэн пить не стала, только сидела рядом, и тут Балинт, отвернувшись от нее, заплакал.
Убежище оборудовал Элекеш, его заботливая рука чувствовалась во всем, на столе лежал молитвенник, в углу стояли разного рода инструменты, кирки, лопаты, карманные фонари, на полке возле водопроводного крана консервы, непочатые пачки печенья, аптечка, на стене распятие, а вдоль стен — трое нар, на которые были брошены одеяла и подушки. Среди этого наивного реквизита, проникнутого надеждой на спасение жизни, из души Балинта исторглась наконец смертельная тоска, и он заговорил, однако понять его было невозможно, волнение исказило его голос, одно лишь имя Генриэтты улавливалось в потоке слов. Девушку поразило, что еще несколько дней назад при этом имени у нее сжималось сердце, что в ее душе могла жить ревность к этому ребенку. Теперь она уже плакала сама, они оба справляли поминки по Генриэтте, и Ирэн выпила наконец вино, которое налил ей Балинт.
В своей жизни они не часто говорили о любви, слишком давно они любили друг друга. Пытаться выразить или хотя бы проанализировать свои отношения было бы столь же бессмысленно, как утверждать, что по утрам наступает рассвет; родители видели и знали, что происходит меж ними, считались с их чувствами и скорее, чем они сами, определили, чем кончится это взаимное увлечение. Балинт не успел еще сказать Ирэн о своей любви, как те уже договорились их поженить, не откладывая помолвки до конца войны. Да и руки ее Балинт просил так, как обычно сообщают о пустяках — меж двух ничего не значащих фраз вдруг обмолвился: «Ирэн, я на тебе женюсь». Предложение, которого девушка ждала столько лет, получилось таким обыкновенным, что она даже не удивилась, почему Балинт не выразился поэтичнее, почему не объяснил своих слов. Она просто знала, что он ее любит, объяснения оказались бы лишними.
Однако в ту ночь он все-таки сказал ей: «Я люблю тебя, Ирэн».
Девушка поставила стакан, недоумевая, как в такую горькую минуту может вместиться столько сладости и как она может быть так бессовестно счастлива в ночь смерти Генриэтты. Она не ответила, только смотрела, с какой жадностью он пьет. Балинт пил редко, да и то понемногу, но Ирэн знала, почему теперь он пьет, глотая вино почти с отвращением, как обычно глотают лекарства: пьет, чтоб забыться, чтоб на пять минут оглушить себя. Она отвернулась; запах спиртного был ей неприятен, однако в ту ночь ей не хотелось ни поучать Балинта, ни призывать его взять себя в руки. Балинт обнял ее за шею, снова привлек к себе, еще раз поцеловал. Этот поцелуй был уже лишним — не только потому, что получилось грубо и у поцелуя был спиртной привкус, но и потому, что губы, целовавшие ее, вдруг сделались чужими. И опять к ней вернулось то чувство, которое она, плача вместе с Балинтом, начала было забывать, — чувство, что рядом с ней не Балинт, а кто-то совсем незнакомый. Она с трудом высвободилась, он долго удерживал ее, прежде чем отпустить. Девушка тут же встала, ей хотелось вернуться домой, убежище уже не казалось ей безопасным, она тосковала по тем, кто оставался наверху. Балинт поднялся тоже.
— Я люблю тебя, — повторил он. Ирэн кивнула головой — понимаю, уже слышала, — и направилась было к выходу, но юноша преградил ей дорогу. Девушка испугалась. Балинт обнял ее за плечи, заглянул в лицо, девушка не могла угадать, что он хочет в нем увидеть, и снова ей стало страшно, она вновь попыталась высвободиться из его объятий, но он не выпускал ее. Ирэн уперлась руками в его грудь, хотела оттолкнуть, но юноша был сильнее, повалил ее на нары.
— Я-то думал, ты любишь, — проговорил он, и в голосе слышалось удивление, словно он чего-то не понимает, а именно, не понимает, что и почему может быть неясно, когда перед тобой девушка. Балинт уже наполовину подмял ее под себя, — они лежали, как раз на том спальном месте, которое было отведено для ее матери. Ирэн плакала, царапалась, отбивалась. Балинт со свойственной ему основательностью и терпением ждал и осторожно, чтоб не причинить сопротивляющейся девушке боли, пытался стянуть с нее платье.
Ирэн всегда хотела принадлежать ему, никому другому, только ему. Но не так, не теперь, не в убежище, и не потому, что другой сходил с ума от горя по убитой Генриэтте. В эту ночь она не хотела мужчины, и это было так очевидно, что руки Балинта вдруг разжались, — он выпустил ее. И вдруг разом сверкнули в свете лампы их обручальные кольца. Ирэн, судорожно хватая воздух, поднялась, села, привела в порядок платье.
— Элекеш Ирэн, — Балинт обращался к ней так, как в школе было принято обращаться к ученикам. — Элекеш дочь Абеля Элекеша. Пусть будет так, уходи наверх. Оставь меня здесь. Я буду кутить один. Ступай спать, спокойной ночи.
Он повернулся к девушке спиной, снова налил, потом уронил стакан, стакан покатился по земле, вино пролилось. «Пьяный, — подумала Ирэн, чувствуя, что не выдержит, закричит, разбудит весь дом. — К нам забрался пьяный солдат и теперь буянит у нас в погребе». И она пошла к выходу. Она еще не дошла до порога, когда услышала, как Балинт выкрикивает ругательства, потом снова заходится в плаче. Она знала, что он плачет не по ней, не по ним обоим. И бросилась по ступеням вверх, а когда уже выбралась из погреба в сад, столкнулась с Бланкой.
Бланка была в саду, стояла, накинув поверх ночной рубашки ее, Ирэн, халат, подавшись вперед, по всей видимости, прислушиваясь. И то, как она стояла в раме из душистых кустов, просилось на картину.
— Почему ты оставила его там? — спросила она тихо, едва шевеля губами. — Зачем ты вылезла?
Ирэн не ответила. Младшая сестра скользнула взглядом по ее волосам, платью, на котором вверху не хватало пуговиц.
— Что он там делает? — спросила шепотом. Ирэн показалась забавной мысль, что та может знать все, что только что произошло в погребе.
— Пьет и плачет.
Потом уже ей вспомнилось, как Бланка выдохнула: «Бедняга». Нежно подтолкнула ее и движением подбородка указала в сторону спускавшихся в сад ступенек.
— Иди спать.
Позже она поняла и то, что ей следовало бы снова вернуться в погреб, отослав Бланку. Но она этого не сделала. Бланка глубоко вздохнула, словно погружаясь в воду, потом нырнула в крохотную дверцу, и Ирэн слышала, как она задвигает засов.
Когда она стала его женой, они не дожидались ночи, Балинт тотчас лег к ней, и во время объятий ей все еще казалось, что Балинт торопится, будто хочет поскорей миновать нечто. Она и сама не хотела ничего другого — только бы поскорее кончить, и с легким удивлением подумала, что с Пали ей было, пожалуй, лучше. Стоял яркий полдень, наверное, три четверти третьего. Разжав объятия, Балинт повернулся на бок и, растянувшись голый на кушетке, погрузился в газету.
Год тысяча девятьсот пятьдесят второй
Балинт еще в Пеште попал в плен, из Пешта его увезли за пределы страны, и он вернулся на родину с самой последней партией в сравнительно более приличном состоянии, нежели остальные военнопленные; уже в плену его через некоторое время послали работать в больницу. Я не знала о нем ничего, до нас не дошло ни одного извещения, хотя, как выяснилось, он послал не одно письмо; другие уже вернулись, а от него еще несколько лет не было никаких вестей, мои родители и Темеш совсем уже смирились с мыслью, что его нет в живых. По-настоящему и без сомнений его ждали лишь я да Бланка, только Бланка всегда готовилась к самому лучшему, а я просто не допускала мысли, что жизнь может лишить меня того, чего я так жажду. Старикам казалось естественным, что и он пропал вместе с другими, ведь прекратил же свое существование сам дом Биро; майор пал в бою, и, после того как попал в плен Балинт, их дом забрали. Темеш сумела спасти для Балинта только два чемодана пожитков, соврав, будто они принадлежат ее покойному мужу. В послевоенной неразберихе, когда Темеш тоже пришлось оставить дом, даже присутствие Балинта не могло ничего изменить, едва ли тому удалось бы доказать, что за офицер был его отец, кому он помогал, какую роль сыграл в жизни других людей; те, кто принадлежал к его кругу или пользовался его покровительством, погибли, замыслов своих он осуществить не успел, поэтому непосвященные не знали про него ничего другого, кроме того, что он погиб на фронте, и даже носить по нем траур было не совсем удобно.
