Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона
Потом царица спилась и ложилась под любого, но тогда это стало неинтересно.
Вот и сквер, вот и голые, в богатырских почках, каштаны, вот и «стекляшка». Та самая.
Черноусый молодец в оранжевом комбинезоне водил шваброй с губкой по сверкающей витрине. Над витриной горела синяя переливающаяся надпись: «МЕБЕЛЬ» и чуть ниже — «ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ».
Пакор смял молодую березку и, не заметив, сокрушил скамейку. Молодец в комбинезоне подскочил, уронил швабру и что— то закричал, широко раскрывая рот и размахивая руками.
— Ага, — проговорил Пакор, направляя танк прямо на него.
— Ты чего? — бормотнул, шалея, Ахемен.
Пакор не ответил. В последнюю секунду молодец отскочил в сторону, оступился и хлопнулся задницей в грязную лужу. Танк, не останавливаясь, впилился стволом в витрину. Посыпались сверкающие стекла. Жаль, не слышно было звона — все заглушал торжествующий рев мотора.
Из магазина вдруг повалили, будто выдавленные из тюбика, какие-то люди, странно встрепанные, несмотря на холеный вид и богатую одежду.
— Что это с ними? — удивился Пакор. — Испугались, что ли?
Он слегка подал танк назад и снова въехал в витрину, чуть правее. Новые стекла, новая порция людей.
Утратив сытый, причесанный вид, разом став помятыми, они жалко подскакивали и отбегали.
Пакор оставил «стекляшку», дал задний ход, вывернул на проезжую часть и двинулся дальше по улице.
— Понравилось? — спросил он Ахемена.
— Что?.. — Ахемен выговорил это единственное слово и почувствовал, что губы у него онемели.
Теперь Пакор уверенно гнал танк к своей школе. Он все вспомнил. Вот так, обвалом: раз — и вспомнил.
Родители, разоренные новой политикой правительства по отношению к мар-бани, выложили последние деньги и отдали единственного сына в элитную школу. Одну из лучших в Вавилоне. Чтобы вышел в люди. Расширенное преподавание ашшурского, практика в Ниневии, факультативы до охренения, поездки в древний Миср... Сколько сил и денег в эту кастрированную тушу вколочено — блевать охота, как подумаешь.
...Географичку они боялись до усрачки. Как рявкнет: «Назовите семь водоразделов!..» — так вместо костей сразу студень. Она-то потом и вспоминалась больше всего.
Пакор помедлил на перекрестке — неужели мог забыть? — и направил танк налево.
Однажды у них была контрольная по географии. Выписать названия провинциальных столиц. Естественно, все списывали. И Пакор тоже. И вдруг змеиный взор географички остановился на нем. Глаза в глаза. Пакор закоченел. Никогда в жизни ему потом не было так страшно. Даже на войне.
Она поманила его пальцем. Он медленно встал, уронив с колен учебник, хлопнул крышкой парты — и побрел к учительскому столу. Одноклассники старались не поднимать глаз.
Пакор шел медленно-медленно, как на казнь. Географичка кивнула ему, чтобы садился на ее место. Застывая, он опустился на стул. Испуганно уставился на нее. Она взяла его голову в ладони — теплые, сухие ладони — и повернула к классу: туда гляди!..
Пакор обомлел.
Он увидел ВСп. Девочки из-под юбочек, парни из-под локтя, кто с ладони, кто со шпаргалки, кто с учебника. Списывали все. Но не от этого у Пакора — тогда еще тощенького кадыкастого мальчика — перехватило ужасом горло. А оттого, что отсюда, с учительского места, ВСп БЫЛО ВИДНО. Одноклассники выглядели жалкими идиотами, их потуги на хитрость вызывали омерзение. Их даже уличать не хотелось.
Географичка встретила взгляд Пакора и прикрыла глаза — неестественно большие за толстыми стеклами очков. «Да, — сказала она, — да».
Пакор никогда не рассказывал потом, что увидел. Просто запомнил. Оттуда, с географичкиного места, все видно. Позднее он пришел к выводу, что главное в жизни — вычленить, кто сидит на географичкином месте. Остальные — говно.
Школа стояла между банком и супермаркетом. Банк — старый, солидный, с тяжелыми каменными нимфами у входа. Супермаркет — новый. Во всяком случае, Пакор его не помнил.
Школа была пуста. Ну конечно, вечер, уроки давно закончены. Это элитная школа, здесь нет второй смены. За эти годы она стала, пожалуй, еще элитнее.
— А они не повесили тут мраморную доску: «В нашей школе учился герой нуритской войны»? — спросил Ахемен.
— Я не герой, — сказал Пакор. — Меня и на урок мужества толком пригласить нельзя. Начну детей не тому обучать.
Ахемен подумал немного и согласился.
Танк, ревя, остановился перед школой.
— Ахемен, — позвал Пакор. — Там в боеукладке должно остаться энное количество снарядов.
Ахемен огляделся.
— Остались? — нетерпеливо повторил Пакор.
— Так точно, — ответил Ахемен, чувствуя себя дураком.
— Оч-чень хорошо.
— Пакор, откуда...
— Вы как маленький, рядовой. С учений. Вследствие всеобщего разгильдяйства, охватившего, к великой скорби богов, всю Вавилонскую армию в целом и Вторую Урукскую в частности.
— Пакор, блядь...
— Отставить, рядовой. Старший сержант отнюдь не блядь. Я их на механика списал. Что заныкал и продал налево террористам.
— Он же под подрасстрельную статью пошел...
— Какая разница, все равно он что-нибудь другое спер...
— А где они были?
— Да здесь и были. Никто не проверял.
— Пакор, ты это сознательно сделал?
— Обратно отставить, рядовой. Все — голая случайность. Раздетая. — Пакор сменил тон. — Нет, правда — случайно вышло. Рок судьбы. Сколько там снарядов?
Ахемен пересчитал.
— Восемь.
— Слушай, — заговорил Пакор просительно, — шарахни по школе, а?
— Ты ебанулся, Пакор? — выдохнул Ахемен.
— А ты? — вопросом на вопрос ответил Пакор.
Ахемен подумал и молча надавил на педаль. По коже у него стадами пробежали мелкие мурашки. Он чувствовал, как Пакор бесится от нетерпения.
— Давай! — жадно сказал Пакор.
С характерным булькающим звуком прозвучал в башне выстрел. Отпала гильза. Система вентиляции услужливо вытянула из танка пороховую гарь. Вот так комфортно, с амортизацией, с автоматизацией, с компьютеризацией и прочими достижениями цивилизации. Одно удовольствие.
Тихое ухоженное здание школы ахнуло и осело.
Ахемен тихонько засмеялся. По его лицу потекли слезы. Он еле слышно всхлипнул.
— Ты чего? — удивился Пакор.
Ахемен качнул головой, не стирая слез.
— Хорошо... — прошептал он.
Пакор удовлетворенно крякнул и направил танк к Евфрату.
x x x
Старший лейтенант Шеду терпеливо позволял на себя орать. Понимал: начальству от этого легче. Должно же оно чем-то полезным, блин, заниматься, пока неразворотливое, зажиревшее за зиму командование пригонит отряд войск спецназначения и поднимет вертолет.
— Что у них на уме? А?! Вы можете сказать, что у них на уме? Вы, их командир, — вы можете мне сказать?!.
Да, сейчас всем тяжело. Непросто сейчас всем. Увольнения поотменяют, кое-кого понизят. И вообще... Пятно на весь эскадрон. Шеду безмолвно закипал. Откуда же знать, что у них на уме, у этих ублюдков? Штатный психолог части говорит, что это профессиональная деформация сознания.
...Особенно у Пакора. Он же, сука, вообще ничего не боится. Говорит, свое отбоялся.
Умнее всего подбить танк и пристрелить обоих на месте, как собак. Иначе начнется долгое, мутное судебное разбирательство с репортерами, гуманизмом и правами человека.
— Куда они могут направляться? У них есть цель? Где у них родственники, друзья?..
Родственники. У Ахемена — скорее всего, не в Вавилоне. Да, они переехали в Ур. Очень хорошо. До Ура им топлива не хватит. А Пакор — тот, кажется, своих ни разу не навестил. У Пакора родня в Вавилоне. Да уж, Пакору похвалиться перед отцом-матерью явно нечем. Семья у него спесивая, мар-бани, чума на них, голубая кровь. Потомки царей. Все уж этих царей, поди, полтысячи лет как позабыли, а эти все помнят и чуть что — раздуваются. Нет, не пойдет Пакор к своей родне пристанища просить. Сдохнет, а не пойдет.
А вот куда он пойдет? Куда бы он сам, старший лейтенант Шеду, на месте этого сукиного сына Пакора направился?
Все эти мысли стройно, хотя и не без некоторой торопливости маршировали под коротко стрижеными кудрявыми волосами и прочным черепом старшего лейтенанта Шеду.
— Так что вы мне скажете? — уже притомленно рявкнул напоследок высокородный Санбул.
— А хер знает, — искренне ответил Шеду.
x x x
— А когда ты последний раз трахался? — спросил Пакор Ахемена.
— Будешь смеяться, но давно...
Они вышли из танка и стояли на набережной Евфрата, глядя, как темная стремнина проносит ослепительные белые плиты льда. Крошечные далекие сады Семирамис стыли на противоположном берегу, а вдали, за садами, сверкали, вздымаясь, башни храмов и административных зданий, и выше всех — ступенчатая башня Этеменанки. Великий Город молча тонул в золотистом печальном месяце адарру.
— После учений, помнишь?
