Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово
А за окнами падал снег, засыпал пути и дороги, со скрипом и треском ломал своей тяжестью толстые ветви старых деревьев. Казалось, будто сам воздух уже состоит из снега, будто и самого воздуха уже не осталось, а только некая мешающая дышать, удушающая все живое и в то же время не осязаемая и не имеющая, названия среда, одновременно невесомая и тяжко давящая, низвергающаяся из бесконечности небес и сама без конца и края — нескончаемое движение мириад снежинок. Потом самые древние старики скажут, что не припомнят за всю свою жизнь другого такого снегопада.
3
Редактор Лазарус представился главному комиссару Харденбергу в роскошном холле гостиницы «Амбассадор». При этом он два раза чихнул.
— Пожалуй, эта поездка будет для меня смертельной. Дело в том, что я смертельно болен. Каждое перенапряжение может обернуться для меня концом.
— Зачем же вы тогда ехали сюда в горы?
— Затем, что я хотел доставить вам рукопись.
— Это могли бы сделать и мои люди.
Лазарус, перед которым на тарелке еще лежали объедки торта, вытер рот и с достоинством ответил:
— Рукопись вам, господин комиссар, должен был доставить тот, кто первым прочел ее. После ее прочтения вы для меня перестали быть незнакомцем. И, несмотря на мои недуги — надеюсь, вы меня поймете, — мне любопытны чужие жизни. Я полагаю, что любопытство к жизни особенно сильно у тех, кто знает, что скоро покинет этот мир. И поэтому я прошу вас позволить мне принять участие в расследовании.
— Не выйдет.
— Не могу согласиться. Передавая вам рукопись, я даю вам в руки важнейший доказательственный материал. Разве я не мог бы пару дней побыть вашим ассистентом?
Харденберг задумчиво посмотрел на мягкотелого, розоволицего человека, доедавшего ложечкой остаток торта.
— Зачем вам?
— Затем, что я хочу узнать последнюю главу.
— Последнюю главу?
— Да, последнюю главу той рукописи, что я вручил вам. Ведь в ней недостает как раз этой последней главы. Прочтите рукопись. Она продвинет вас намного вперед в ваших поисках. А вы отныне — не правда ли — будете везде представлять меня, как вашего сотрудника?
— Да… пожалуй… насколько это будет возможно.
4
Вернувшись в бильярдную, главный комиссар уголовной полиции Харденберг отослал своего сотрудника Маркуса.
— Ну, Рашид, давай продолжим наш разговор.
Харденберг положил толстую рукопись, врученную ему Лазарусом, на бильярдный стол и вновь сел на зеленое сукно.
— Итак, ты встретил своего друга Оливера.
— Да, сэр. И он послал меня за своим «ягуаром».
— Где он был, когда ты вернулся?
— В баре. Кажется, он называется «Голубым баром».
— Он что-нибудь выпил?
— Оливер выпил порцию коньяка и позвонил по телефону. Когда я вошел, он как раз положил трубку. Телефон стоял на стойке бара. В баре было довольно много людей.
— Значит, они — я имею в виду по крайней мере некоторые из них — должны были слышать, что Оливер говорил по телефону.
— Пожалуй, что так. Но я не знаю этих людей.
— Мы постараемся найти их через газеты.
— Да, — сказал Рашид, — но откликнутся ли они?
— А почему, собственно, нет?
— Сэр, может найтись много причин, по которым те, кто был в баре, не захотят признаться в том, что они там находились.
— Бармен показал, что твой друг Оливер, по всей видимости, говорил с женщиной. Ты догадываешься, с какой именно женщиной он мог говорить?
— Да, сэр.
— С какой же? Как ее зовут?
— Извините, но этого я не хотел бы говорить. Оливер бы моим другом. А эта дама… Нет, я не могу сказать.
Харденберг постучал пальцем по лежавшей рядом с ним папке с рукописью.
— Твой друг написал роман. Сегодня ночью я его прочту и буду знать, кто эта дама.
Рашид промолчал.
— А ты мне не скажешь?
— Ни за что. Я посчитал бы себя предателем.
Харденберг посмотрел долгим взглядом на маленького мальчика с шелковыми ресницами и влажными черными глазами и вздохнул.
— Ну, ладно. Конечно, ты должен защищать интересы своего друга.
— Я рад, сэр, что вы это понимаете.
— Что было после того, как ты забрал машину из гаража?
— Мы поехали во Фридхайм, в интернат.
— Оливер торопился?
— Очень. Он ссадил меня около «Родников» — дома, где я живу — и сказал, что ему еще кое-куда надо съездить.
— Куда?
— Он не сказал.
— Он был веселый или грустный?
— Очень веселый и взволнованный.
— Тебе известно, что машину Оливера мы нашли в двух километрах от школы — почти совсем засыпанную снегом?
— Я слышал об этом.
Харденберг вновь прокатил по зеленому сукну белый шар. Рашид толкнул его назад. В течение последующего разговора они делали это еще несколько раз.
— Машина была изнутри вся в крови.
Рашид судорожно сглотнул:
— И Оливер тоже был весь в крови, так ведь? Перед тем как его повесить, кто-то его жутко избил.
— Ты действительно веришь, что его убили?
— Да, я твердо убежден.
— Но ведь у Оливера здесь, у вас, только друзья и ни одного врага!
Рашид опустил голову и молчал.
— Ну?
— Мне нечего сказать.
— Если ты думаешь, что его убили, то как, по-твоему, это связано с этой женщиной, о которой ты не желаешь говорить?
— Я прошу вас, сэр, не задавать мне вопросов, на которые я не могу ответить.
— Значит, именно так ты и считаешь.
— Я этого не сказал.
— Но подумал!
Маленький принц поднял глаза и молча посмотрел на комиссара долгим взглядом. А затем кивнул.
— И хотя ты так считаешь, ты все-таки не хочешь сказать, кто эта женщина?
— Нет.
— Прочтя рукопись, я буду знать, кто она.
— Да, сэр. К сожалению. Но по крайней мере нельзя будет сказать, что я предал Оливера. — Рашид сидел, сжимая и разжимая ладони. — Не могу ли я… можно… нельзя ли мне еще раз увидеть Оливера?
— К сожалению, нельзя.
— Почему же?
— Наш судебно-медицинский эксперт… Твой друг… выглядит не совсем так, как раньше… даже совсем не так… Мы сразу же положим его в гроб.
— Понимаю. — Помолчав несколько мгновений, маленький принц затем говорит: — У меня есть просьба, сэр. — Рашид вынимает из кармана два конверта. — В последнее время Оливер говорил иногда, что у него бывает предчувствие, что он скоро умрет.
— Он это говорил?
— Да. Он не чувствовал ни от кого угрозы, ничем не болел. Он лишь говорил мне иногда, что у него такое предчувствие. И еще говорил: если такое случится, я должен буду позаботиться о том, чтобы оба эти конверта были похоронены вместе с ним.
— Что в них?
— Я не знаю, сэр. Конверты заклеены. Но я живу в одной комнате с ним, и когда вы меня позвали, я захватил с собой оба конверта.
Харденберг встал, обнял и прижал к себе мальчика.
— Спасибо, Рашид. Ты мне больше не нужен. Доберешься ли ты в такой снегопад до виллы сам или мне послать с тобой одного из своих людей?
— Я доберусь сам, сэр.
— Спасибо тебе, Рашид, за твои показания.
— Я охотно это сделал, сэр. Очень грустно, что Оливера не стало, правда же?
— Да, — сказал Харденберг. — Очень грустно.
Он смотрел вслед маленькому мальчику, который с достоинством шагал к двери, а там, повернувшись назад, еще раз поклонился и вдруг расплакался. В слезах он выбежал из комнаты.
Харденберг вновь зажег свою трубку. Затем открыл оба конверта. Из одного выпали осколки разбитой пластинки, из другого он достал целую пластинку. На целой пластинке стояло:
IL NOSTRO CONCERTO
UMBERTO BINDI CON ENZO CERAGLIO E LA SUA
ORCHESTRA E IL VOCAL COMET
Комиссару пришлось сложить части разбитой пластинки, прежде чем он смог прочесть ее название:
LOVE IS JUST A WORD
FROM THE ORIGINAL SOUND TRACK OF
«AIMEZ-VOUS BRAHMS?»
5
Судмедэксперт доктор Фридрих Петер был мал ростом и толст. За свою жизнь он исследовал столько трупов, что не смог бы даже приблизительно назвать их число.
В подвале гостиницы «Амбассадор» ему отвели для освидетельствования трупа Оливера Мансфельда небольшое помещение. Голый и прикрытый белой простыней Оливер Мансфельд лежал на большом столе.
Харденберг спустился в подвал.
— Это было убийство?
— Нет.
— Что же тогда?
— Самоубийство.
— Но раны…
— Видите ли, господин комиссар, случаи, подобные этому, мы любим менее всего. И все-таки я утверждаю, что парень покончил с собой сам.
— Откуда вам это известно?
— Существуют толстые учебники о настоящих и инсценированных самоубийствах. В данном случае тот, кто причинил юноше повреждения побоями — естественно, я не знаю, кто он такой, установить это ваша задача, все раны нанесены твердым тупым предметом, — так вот, этому человеку вообще не было никакой необходимости инсценировать самоубийство. Взгляните сюда, — доктор наклонился над мертвецом, — видите на шее странгуляционный след?
