Франц Фюман - Избранное
Перевод Т.Холодовой
СЕТИ ГЕФЕСТА
Гомер. Одиссея.
VIII. 266–366
Когда Возничий Солнца сообщил Гефесту, что его жена Афродита обманывает его с Аресом, кузнец решил убить Сильного и тем уязвить Прекрасную. Гефеста оскорбляло не столько то, что это его родной брат, сколько то, что это опять наиглупейший. Он ничего не ответил Светоносцу, гнавшему теперь коней по равнине, но губы его шевелились. Юноша-Солнце смеялся, глядя, как калека, опираясь на костыли, стоит перед своей мастерской, овеваемый шипящим дыханьем мехов. Он знал, о чем думает Гефест, потому и смеялся. Разве можно убить бессмертного?
Гефест же отправился в недра своей горы — от его кузницы ходы вели к металлам и огненной жиже вулканов. Остров Лемнос, гора Мосихл с вершиной, увенчанной столбами огня. Известно, что Гефест хромоногий, и в этом винят его мать Геру, ибо, родив его и устрашась безобразного вида младенца, она сбросила его с Олимпа. Но Всемогущей чинят несправедливость. Падение на красную глину Лемноса, правда, раздробило ребенку бедра, и то, что они плохо срослись, несомненно способствовало телесному увечью бога, но его хромота, помимо падения, имеет и другую причину: ступни и пальцы ног у него скрючены так, что ногти едва не касаются пяток, выдавая стремление тела покрепче вцепиться в почву, там же, где этого не позволяют приличия, прежде всего в палатах Чертога, Гефест потешнейшим образом хромает. Порой, дабы позабавить братьев и сестер, да и посмеяться самому, отец приказывает Гефесту прислуживать за трапезой, и тогда кузнец с трудом ковыляет вокруг стола с неиссякаемым золотым кубком в руках, который он смастерил вскоре после низвержения на остров, чтобы, пренебрегши предостережениями своего единственного друга Прометея, изгнанного Всемогущими, купить себе право вернуться в Чертог. Среди богов и среди людей он передвигается преимущественно на костылях или же опираясь на своих подмастерьев. Под землею, однако, влекомый Материей, он, как огонь, проникает сквозь самые плотные вещества и при этом колеблет основания гор. После полученного им известия он с такой силой устремился вперед, что смертные жители острова, напуганные подземным рокотом, бежали из своих прохладных домов в полдневный зной открытых полей.
Двое в его дворце у подножия Олимпа не слышали ничего, они даже оставили без внимания, что их мог заметить зоркий Гелиос. Но вот тени снова начали удлиняться. Вернется ли калека к ночи домой? — спросил Арес. Афродита улыбнулась. Так скоро он, разумеется, не придет, успокоила она возлюбленного; уходя, он сказал, что хочет сработать вещь, какой в Чертоге еще не видывали, — в подобных случаях он, бывает, неделями не выходит из кузницы или из своих ущелий.
— Новое оружие? — живо спросил Арес. В этот миг ему пришли на ум его любимые фракийцы, воевавшие с превосходящими их силою скифами.
Но она пренебрежительно махнула рукой.
— Что нам за дело?
Дворец, стоявший глубоко в долине, погружался в сумрак.
Гефест остановился в пещере под горами фригийского Тавра, перед рудной жилой, содержавшей металл, какого он больше нигде не находил. Металл этот был особенный: чище золота, светлее серебра, податливей олова, тверже железа и еще более ковкий, чем медь. И был он только здесь, в этой жиле, — Гефест знал, где ее отыскать. Вид ее придал его гневу целеустремленность, вскормленную воспоминаниями. Сколько времени ломал он голову над тем, какой подарок Афродите можно было бы изготовить из этого металла, и наконец ему представился экипаж — раковина на пенной волне, на которой Прекраснейшая некогда приплыла в Киферу; невесомая, как дуновение, блеск, облекающий пустоту, она все же способна легко, словно пух, нести свой груз по воде, по земле и по воздуху. Ну, теперь это позади. На пути сюда он думал о петле, которая накрепко связала бы брату щиколотки с запястьями, попарно, — пусть это и не смерть тела, смерти им не дано, но смерть телесной мощи: обреченный на неподвижность, скрюченный ком плоти, наподобие стоп Гефеста — хромец мог бы катать его по залам чертога на вечную потеху богам. Но как одолеть Могучего? Для этого потребна хитрость, которая сама по себе уже искусство, — таким искусством он не обладал. Хитрить было уделом его единокровного брата Гермеса, однако Гефест нисколько ему в этом не завидовал. Не потому, что презирал хитрость, и уж менее всего презирал он творения духа, однако материалом, из которого создавал свои творения он, были стихии Вселенной со всей определенностью присущих им законов, а не души живых существ в их непредсказуемости. Он не слишком уважал обманные уловки, что с бесконечной гибкостью применяются к случаю и всевозможными путями кружат вокруг всевозможных целей, вместо того, чтобы из причинной необходимости неуклонно вывести необходимость следствия, коему затем подчинились бы и души. Не плетение хитростей, затягивающихся петлей, а петля, которая сама по себе уже хитрость. И вдруг он понял: сети. Петля из многих тысяч петель, ловушка, неразличимо нависающая над ложем, а приманка под нею — Пеннорожденная, и все можно предусмотреть заранее. Раз есть невидимая ловушка, есть приманка, то неизбежна и поимка; предугадано и слияние тел, а хитрость заключается в самой ловушке — в неразрывности и невидимости ее материала. Нить, невидимая, ибо тончайшая, и вместе с тем неразрывная, ибо предельно упругая, но можно ли ее изготовить? И как изготовить? Вот задача, какую он должен решить, все остальное приложится. Эта задача была Гефесту по плечу, но она была не единственной.
Он положил руку на чистый металл.
Прелесть его холода и пружинящей упругости, и сила огня, который покорит и то и другое.
Он выплавил из руды горстку металла и, пока тот остывал, принялся разминать его пальцами правой руки, а левой одновременно вытягивал его в длину. Горячий металл обладал такой растяжимостью, а остывший такой твердостью, каких он еще не ведал и какие могли возникнуть только здесь, как солнечное сплетение всех рудных жил во чреве Земли.
Душа вещества — вот его материал. Что ему еще требовалось теперь, так это мельчайший глазок — алмазная пластинка, пронзенная лучом солнечного света. Для глазков покрупнее у него имелись сверла — до волоска толщиной. За ночь он сковал моталку с особо длинной рукоятью. Утром у ворот мастерской Гефест дождался появления Светоносца, и первый же луч солнца пробил пластинку. Гефест отпустил подмастерьев домой, к женам, угостил их вином и жареным мясом — они наперебой благодарили его. Кузнец заперся в мастерской. На планке, на должном расстоянии один от другого, он пробил глазки, от крупных до самых мелких. Жарким огнем он заставил металл влиться в узкое ложе скалистого ущелья и погнал его сквозь ушки. Прежде чем стать невидимой, нить начала искриться, потом ее сверканье перешло в прозрачный блеск, уподобясь вышнему эфиру, и блеск этот остался, хотя был он неуловим — воздух сиял и улыбался. Теперь Гефест призвал к себе подмастерьев, те не узрели невидимое Ничто, но почувствовали его на ощупь. Он приказал им разорвать Ничто, моталка затрещала, как их собственные лопатки. — Ничто выдержало. Гефест тоже взялся за рукоять, она сломалась. Тогда он опять отослал подмастерьев домой, опять заперся в мастерской. Калека принялся плести сети.
Эфирное Ничто, сила вещества являла себя как чистая Красота. Кузнец, увлеченный своим делом, забыл о поводе для него. Он поцеловал сети.
Потом он возвратился домой.
До побережья он добирался под Эгейским морем, остаток пути до своего дворца проковылял на золотых костылях, сети улыбкой сияли у него на плече.
Афродита встретила его у ворот.
Солнце уже заходит, отчего же его волосы сияют?
— Отсветы моего огня, дорогая жена!
Он сел напротив очага, она накрыла на стол.
Он так долго отсутствовал, успешно ли идет работа? Гефест молча кивнул. Она захлопала в ладоши: ее это радует, она будет терпеливо ждать, даже если ей придется обходиться без него, пусть он о ней не беспокоится. Раз дело того требует, она его удерживать не станет.
Воздух улыбался.
Кузнец провел во дворце две ночи, но с Афродитой был сдержан — дальше вежливости не шел: «Доброй ночи» и «Доброе утро». На второе утро, когда она, как всегда, кормила голубей, он, вопреки своим привычкам, еще немного понежился на ложе, потом потянулся за золотыми костылями, висевшими на стене перед кроватью. Афродита подбежала и подала их Гефесту. Он взял также плащ. Сейчас ему надо уйти, но он вскоре вернется, чтобы преподнести ей подарок, какого еще не видывал никто из бессмертных.
Гефест стоял на солнце, но волосы у него не светились. Афродита ему об этом сказала, а он расхохотался: ему недостает кузницы, теперь-то ей это ясно? Ей это ясно, подтвердила Афродита. Голуби вспорхнули от приближавшегося стука колес.
