Фред Стюарт - Век
— Фаусто, дорогой. — Она улыбнулась, когда он поцеловал ее руку. — Со своим взрослым сыном! Энрико, если мои подсчеты верны, ты приходишь сюда вместе с отцом в четвертый раз. Но он не знает, сколько раз ты приходил сюда сам, э? — Она подмигнула и улыбнулась Фаусто.
— Он бы не осмелился прийти без меня, — сказал Фаусто. — Как идут дела?
— Потихоньку. У меня только что появился один клиент, но какой клиент!
— Важный?
— Нумеро уно в Риме, каро.
— Генерал Мальцер, этот усердный краут[90], в доме терпимости перед ленчем? Я шокирован.
— Он пришел сюда перед ленчем, потому что после ленча он настолько пьян, что ни на что не способен.
Фаусто рассмеялся:
— Раса господ на работе и на отдыхе. Хорошо, держи его подальше от меня. Я не выношу этого ублюдка.
— Не беспокойся. Ты знаешь здешнее правило: ни слова ни о войне, ни о политике. Почему я должна беспокоиться о том, кто выиграет эту дерьмовую войну? У меня все перебывали: монархисты, фашисты, нацисты, через несколько месяцев сюда придут американские солдаты и Гапписти-партизаны. Политика меняется, но мужчина остается мужчиной, э? Кроме тех грязных коммунистов, которые не дают чаевых… Энрико, каро, кого ты сегодня хочешь? Мою красавицу Клаудию, которая в прошлый раз выжала тебя досуха?
— Да, Клаудию, — ответил Энрико, который напрягся от ожидания.
— Посмотри на штаны этого парня! — фыркнула Флора, которая знала, как определить степень готовности своих клиентов. — Хорошо, что пуговицы не выдаются по карточкам, э? Клаудия! Кара! Здесь твой любимый Энрико! Забирай его в четвертый номер и осчастливь его.
Красивая черноволосая девушка, невысокая, но необыкновенно чувственная, встала со скамьи и подошла к Энрико. Беря его за руку, она улыбнулась:
— Чао, Энрико.
— Чао.
— Пусть он хорошо проведет время. — Фаусто незаметно протянул ей туго свернутую лиру. Клаудия взглянула на банкноту, и ее улыбка стала еще шире.
— За это мы можем не вылезать из постели хоть до вечера, — сказала она.
— А что еще остается делать в Риме?! — воскликнул Фаусто.
Ее крепкое молодое тело пахло потом и дешевыми духами, и это сочетание казалось ему беспредельно эротичным. Он обслюнявил ее груди, шею, затем впился своим открытым ртом в ее рот. Ее сильные ноги обхватили его талию, когда он вошел в нее. Он начал с нежных толчков, затем страсть его нарастала подобно котлу с кипящей жидкостью. Когда он кончил, его мозг взорвался.
— О Боже, — вздохнул он, скатываясь на грязные простыни. — Мне это было так необходимо.
— Почувствовал себя лучше? — спросила она, вставая.
— А ты как думала?
— Со стороны твоего отца это было действительно очень мило — привести тебя сюда.
— Мой отец… — спокойно начал он, уставившись на треснувший потолок.
— Он тебе не нравится?
— Я люблю его. Но в том, что происходит с этой страной, есть вина и моего отца.
— Никакой политики здесь, — предупредила она, открывая флакон с духами.
— Я знаю. Только постель.
— Что-то не так, любимый? — Она вернулась к кровати и села рядом с ним, положив руку на его гладкую грудь.
— Думаю, нет, — вздохнул он.
Глава 53
Телефонный звонок разбудил Фаусто. Еще совсем сонный, он потянулся за трубкой.
— Слушаю, — сказал он, не открывая глаз.
— Спада? Это Альбертелли. Надеюсь, ты сегодня будешь на митинге?
— Какой митинг? — зевнул Фаусто. — А который час?
— Семь тридцать, ты, ленивая свинья! И ты знаешь, о каком митинге я говорю. У Санта Мария делла Пьета на площади Колонна. И не говори мне, что ты забыл, какой сегодня день.
Фаусто приоткрыл глаза:
— Сегодня четверг, верно?
— Сегодня двадцать третье марта, ты, кретин, и это двадцать пятая годовщина образования фашистской партии самим дуче. Я хочу, чтобы на митинге было как можно больше народа, и я клянусь, Спада, если ты не придешь, у тебя будут большие неприятности. Все мы были слишком снисходительны к тебе. На этот раз нам нужно дело! Будь там в девять, и обязательно в форме. Пропуск получишь в церкви.
— Я буду там, — пообещал Фаусто, бросая трубку. Он сел на кровати, почесывая грудь. Нанда, лежавшая рядом, спросила:
— Кто это был?
— Да этот недоносок Альбертелли. Мальчик на побегушках у шефа полиции. Можешь себе представить, выставляя Муссолини на посмешище, они намерены провести митинг по случаю годовщины основания фашизма! Идиоты. Им бы еще на кладбище собрать этот митинг.
— Ты пойдешь?
— У меня нет выбора.
Она положила свою руку на его, когда он начал подниматься с кровати.
— Поцелуй меня, — попросила она.
Он наклонился и поцеловал ее.
— Я люблю тебя, Фаусто.
— И я люблю тебя, дорогая.
Она провожала его взглядом, пока он шел к ванной.
Каждый раз, когда он уходил из дома, у нее возникало чувство подавленности. Она боялась, что больше никогда его не увидит.
Бреясь перед зеркалом, Фаусто испытывал то же необъяснимое предчувствие беды, что и его жена. Последние три месяца тянулись в зловещем бездействии. И хотя он вышел из партии, Альбертелли принуждал его достать форму, отряхнуть ее от нафталина и посещать фашистские митинги.
Несмотря на то, что Альбертелли и прочие фашистские шишки разговаривали с ним редко, то немногое, что они говорили, высказывалось все более раздраженным тоном. До сих пор они ничего не предприняли. Что же их удерживало? Быть может, их собственное замешательство или страх за свою судьбу, когда Рим неизбежно падет? Напряженность в городе становилась непереносимой. Люди были вынуждены бороться за пищу, а налеты союзной авиации крошили городские кварталы древней столицы. Папа объявил Рим «открытым городом», пытаясь предотвратить дальнейшие бомбардировки, но на него не обратили внимания, и он таким образом продемонстрировал только свое бессилие. И все же немцы не трогали Ватикан, хотя отношения между ними стали еще более напряженными. Фаусто уже несколько раз был на грани того, чтобы отправить Нанду с детьми ради их безопасности к Тони, но каждый раз его что-то останавливало. С тех пор как им перестали угрожать, они могли с тем же успехом оставаться и дома, где еще сохранялся прежний комфорт. Кроме того, если они переедут в Ватикан, а немцы изменят свои намерения и захватят церковную собственность, то тогда им будет угрожать реальная опасность. Поэтому он так ничего и не предпринял, тянул время и молился, как и многие римляне, чтобы эти проклятые американцы прорвали немецкую оборону на юге и положили конец этому болезненному, непереносимому и опасному застою.
Это была чертовски трудная зима, и Фаусто чувствовал себя уставшим, выжатым и выпотрошенным. Кончив бриться, он оглядел себя в зеркале и поморщился. Он выглядел старым. Он действительно стал старым. Он помнил времена, когда зеркало было его лучшим приятелем. Теперь все зеркала в доме стали его врагами. Они отражали замедленное приближение смерти.
В девять часов Фаусто, выбритый, искупавшийся и одетый в свою фашистскую форму, приехал на площадь Колонна. Взвод Фашистской республиканской национальной гвардии с оружием окружил храм Санта Мария делла Пьета, но не было никакой необходимости сдерживать людские толпы. Площадь была пуста, если не считать нескольких прохожих и лоточников с ручными тележками. Это был показатель как полного отрицания фашизма римлянами, так и патетической глупости этого митинга. Фаусто предъявил документы, получил пропуск и вошел в церковь.
Она была маленькой, и тем не менее стареющие фашисты едва заполнили ее. Он узнал Джузеппе Пиццирани, вице-секретаря партии; шефа Римской провинции Эдуардо Салерно и еще нескольких человек, которые действительно были с Муссолини двадцать пять лет тому назад, когда он и сто пятьдесят его сторонников собрались в послеобеденное время на площади Сеполеро в Милане и, до некоторой степени случайно, придумали фашизм. На церковном алтаре лежал большой лавровый венок, перевитый лентой с полосами официальных цветов римского флага с надписью: «Фашистская республиканская партия». Занимая свое место, Фаусто кивнул знакомым. Он увидел Альбертелли, сидящего рядом со своим боссом, квестором Рима Пьетро Карузо, сорокачетырехлетним неаполитанцем, похожим на обезьяну, который происходил из семьи, где отмечались психические отклонения. «Прекрасный шеф фашистской полиции», — подумал Фаусто, когда кивнул им. Карузо взглянул на него сердито, но Альбертелли ответил кивком головы. Затем началась служба.
После окончания службы, когда Фаусто покидал церковь, Альбертелли схватил его за руку.
— Ты пришел, — сказал он. — Хорошо.
— Я ни за что не мог пропустить это, — съязвил Фаусто. — Я буквально заливался слезами.