Цянь Чжуншу - Осажденная крепость
Ранним утром, наскоро перекусив, я в одиночестве направлялась в огород, на полпути обычно сталкиваясь с тремя обитателями сарая, шедшими в «центральную усадьбу» завтракать. Добравшись до цели, я первым делом отыскивала запрятанный среди соломы ключ, складывала в сарай принесенную с собой утварь, вновь запирала дверь и начинала обход огорода. Морковь, которую посадили в дальнем углу в твердую и бедную почву, не дала ожидаемого урожая, к тому же прохожие часто выдергивали те морковины, которые были покрупнее. Делали они это в спешке, оставляя в земле добрую половину. Я вырывала обрубок, мыла его в колодезной воде и употребляла как средство от жажды.
Капуста росла вблизи от большой дороги. Как только кочан становился крепким на вид, его тут же срубали. Обрубки белели тут и там, напоминая собой шрамы. Однажды я обнаружила три или четыре кочана, которые уже срубили, но не успели унести. Аккуратно сложенные между грядками, они ждали своей очереди. Пришлось и нам начать уборку, не дожидаясь полной спелости. Однажды я зашла за сарай — и вдруг увидела трех женщин, рвавших нашу капусту. Они моментально вскочили и побежали, но у меня ноги быстрей, и им пришлось на ходу опорожнить корзины. Избавившись от улик, женщины успокоились и пошли неторопливым шагом. По правде сказать, я погналась за ними только из чувства долга — капуста мне была ни к чему, уж лучше бы они полакомились.
То были случайные прохожие. Но часто из деревни в поход за съедобными растениями и хворостом отправлялись группы ребятишек от семи до двенадцати лет под предводительством девушки лет шестнадцати или пожилой тетки. Одетые в старье с разноцветными заплатами, они в одной руке несли корзины, в другой — нож или лопатку. Дойдя до места, подростки разбивались по двое или по трое и начинали охотиться за всем, что может пригодиться дома. Их внимание привлекали не только съедобные растения — в лесопитомнике они обдирали сучья, а некоторые смельчаки выдергивали и целые саженцы. Свою добычу они прятали неподалеку от дороги или даже опускали в воду ручья, а после украдкой проносили в деревню.
Наши сарай и сортир тоже не были оставлены без внимания. Плетенные из соломы стены становились все тоньше и тоньше. Один за другим были унесены все пять столбов уборной. Я не решалась идти в столовую под «Вэйхушанем» до тех пор, пока не скроется из глаз последняя группа детей со связками сучьев и соломы за плечами.
Однажды на нашем и на соседнем огородах шла уборка капусты. У соседей было больше рабочих рук, много молодежи, так что работа шла не в пример нам споро. Наша слабосильная команда не знала отдыха целый день — рубили, складывали в кучки, взвешивали, регистрировали, грузили, отвозили на «центральную усадьбу». И все равно к концу дня на поле оставалось множество капустных листьев. А они задолго до захода солнца все убрали и чисто подмели за собой. Перед нашим сараем сидела пожилая крестьянка с дочерью и дожидалась разрешения собирать листья. Девочка время от времени выбегала в огород, а потом докладывала матери обстановку. Наконец она крикнула: «Все подмели!»
Тетка встала и скомандовала: «Пошли!» Потом они заговорили между собой на местном диалекте, так что я поняла лишь несколько раз произнесенные слова «кормить свиней». Под конец тетка крикнула сердито: «Помещики и те разрешали нам подбирать листья!»
Тут я спросила, на что могут сгодиться старые, высохшие наружные листья кочана.
Девочка объяснила: надо вскипятить котел воды, бросить туда измельченные листья и залить мучной болтанкой. «Скусно!»
Мне приходилось видеть здешние «пампушки»: они были какого-то бурого цвета. Такой же цвет имела и мучная болтанка. Но пробовать эту «скусную» еду мне не довелось. А, по совести, это нужно было бы сделать, хотя входившие в наш повседневный рацион жухлая капуста и прогорклая редька тоже особым вкусом не отличались.
Совсем не уродилась у нас репа — самые большие клубни не превышали размером персик. Я принялась отбирать те, что покрупнее, чтобы снести их на кухню, а пожилая крестьянка наблюдала за мной не отрывая глаз. Наконец она спросила: «А как эту штуку едят?» Я ответила, что можно мариновать, можно и варить. Затем добавила: «Большие я унесу, а маленькие можешь взять себе». Она с радостью согласилась, но на самом деле стала быстренько складывать в свою корзину те, что покрупнее. Не вступая в спор, я вывалила содержимое ее корзины в общую кучу и дала ей несколько пригоршней мелкой репы. Она тоже не протестовала и ушла с довольным видом. А мне стало не по себе — ведь я понимала, что нашей кухне не понадобится и более крупная репа. Но в ту пору я не могла решиться даже на такую смелость.
Порой сельские девчушки приходили смотреть, как я полю сорняки или прореживаю ростки. Иногда они помогали мне в прополке, получая за это свежую зелень. Освоив здешний диалект, я заводила с ними разговор. Оказалось, что девочки двенадцати и тринадцати лет уже выданы их родителями замуж. Одна подружка сказала про другую, что у нее уже есть свекровь. Та покраснела и отпиралась, но потом заявила, что и у подруги есть свекровь. Все они были неграмотны. Я первое время жила в сравнительно зажиточном доме; хозяйским сыновьям (им было девять и одиннадцать лет) не приходилось ради заработка пасти скот, и они посещали школу, но их старшая сестра оставалась неграмотной. Родители при посредстве свахи уже обручили ее с подходящим по возрасту парнем из соседней деревни, служившим в армии. Молодые люди ни разу не видели друг друга. Солдат прислал невесте письмо и фотокарточку, с которой глядело простое деревенское лицо. Парень окончил начальную школу. Родители девушки, мои однофамильцы (на этом основании они звали меня «тетенькой»), попросили меня написать ответ. Я долго не знала, как начать, но в конце концов общими стараниями мы сочинили письмо. Фотографию невесты солдат не получил.
Не знаю почему, но деревенские подростки лет пятнадцати все время болтались без дела. За спиной у каждого был короб, куда они складывали все, что попадалось на глаза. Иногда они, собравшись группой, выдергивали придорожный куст и принимались гоняться за зайцем, стуча кустом по земле и громко крича: «Ха! Ха!» Однажды несколько ребят с воплями ворвались в мой огород — по их словам, среди грядок спряталась «кошка». «Кошкой» здесь называли зайца, но я притворилась непонимающей и сказала, что кошек здесь нет. Заяц же почувствовал, что долго прятаться не удастся, и опрометью бросился с огорода в поле. За ним помчались несколько собак. Скорость у зайца больше, но, когда собаки набегают с разных сторон, он начинает метаться и оказывается в окружении. Мне было видно, как заяц высоко подскочил, но в следующее мгновение был схвачен собаками. У меня внутри что-то оборвалось. С тех пор, заслышав «Ха! Ха!», я старалась не смотреть в ту сторону.
Однажды (это было 3 января 1971 года около трех часов пополудни) пришел какой-то человек и спросил, кому принадлежат два могильных холмика к юго-востоку от огорода — не школе ли кадров? Не там ли похоронен утонувший в речке тракторист из первой партии прибывших в эти места? Я ответила отрицательно и показала направление, в котором находилась его могила. Некоторое время спустя я увидела, как несколько человек стали рыть землю возле ручья, за грядкой моркови. Рядом остановилась большая тачка, покрытая циновкой из тростника, чуть дальше — группа людей в военной форме, видимо, из армейского пропагандистского отряда. «Да ведь они собираются кого-то хоронить!» — подумала я.
Издалека мне было видно, как быстро работают землекопы. Один из них спрыгнул в вырытую яму, вскоре за ним последовали другие. Вдруг от группы отделился человек и побежал в мою сторону. Я подумала, что ему нужна вода для питья, но оказалось, что у них сломался черенок лопаты. Я одолжила свою.
Вокруг не было видно ни души — только люди, торопливо роющие могилу. Скоро стали видны лишь их плечи и головы. Когда могила была готова, они вытащили из-под циновки тело человека, одетого в синюю форменную одежду. Я содрогнулась.
Когда посыльный вернулся с лопатой, я спросила, кого они хоронят и отчего он умер. Тот ответил, что они из такой-то роты, хоронят самоубийцу — мужчину тридцати трех лет.
Зимний день короток; когда они потащили пустую тачку восвояси, уже стало темнеть. На казавшихся заброшенными огородах не осталось никого. Я медленно подошла к месту захоронения. Там был лишь еле заметный холмик, на который вряд ли кто обратит внимание.
На следующий день я предупредила Чжуншу, чтобы он был внимателен и не наступал на холмик — ведь труп был опущен прямо в землю, без гроба. Оказалось, что Чжуншу получил на почте некоторые сведения о погибшем. Были известны его имя и фамилия, знали также, что у него остались жена и сын. Им и были отправлены оставленные покойником пожитки.
