Джоанна Кингслей - Лица
— Т.Дж., — позвала она девочку и посадила себе на колени. — В понедельник я собираюсь в больницу к тете Жени. Там мне сделают операцию, и я стану красивее и буду чувствовать себя лучше.
— Хорошо, — ответила дочь, сгибая и разгибая материнские пальцы. — А мне можно с тобой?
— Да, — Жени устроила для Чарли, единственной пациентки-женщины, отдельную палату, в которой она могла оставаться с дочкой.
Джой захлопала в ладоши:
— Я буду твоей сестрой! А папа придет навещать тебя с цветами?
— Папа далеко. И я ничего ему не говорила про операцию. Пока не говорила.
— Значит, это секрет! — Т.Дж. прижала палец к губам и восторженно посмотрела на мать. У нас общий секрет!
— Да, и еще пицца на завтрак, — объявила Чарли и, спустив девочку с колен, встала. Вялость проходила и вместе с ней депрессия. Она сможет с собой что-то сделать.
В субботу вечером все трое вырезывали из журналов кукол и сооружали семью из папы, мамы и маленькой дочки, когда зазвонил телефон. Говорил Тору, и Жени попросила Чарли поднять трубку в спальне.
Когда мать вышла из комнаты, Т.Дж. сняла со стола бумажного отца и скомкала его в ладони.
— Глупая игра, — заявила она. — Детская.
Но когда Чарли вернулась и сказала, что отец хочет с ней поговорить, девочка подпрыгнула и бросилась к телефону. Чарли улыбнулась вслед дочери:
— Ему одиноко, — объяснила она Жени. — Он по нам скучает. Хочет, чтобы мы к нему вернулись.
— Это значит, что подтяжка тебе не потребуется? — спросила Жени.
— Смеешься! Я сказала, что мы тоже скучаем, но обещали побыть с тобой недельки две. Он сказал, что завтра опять позвонит.
Смеясь в комнату ворвалась Т.Дж.:
— Мама! Я не выдала ему наш секрет, — девочка повернулась к Жени. — Папочка меня любит. Он сам сказал.
Жени прижала ребенка к груди и вспомнила, что когда сама была девочкой, любовь отца сильно смущала ее. Вырвавшись из объятий, Джой нагнулась за смятым клочком бумаги и разгладила его на столе:
— Бедный папочка! Мы тебя вылечим. С тобой будет все в порядке.
Жени и Чарли обменялись улыбками поверх ее головы.
На следующий день Чарли легла в клинику, сдала анализы, прошла предоперационное обследование. Т.Дж. так внимательно за всем наблюдала, как будто делала заметки в уме. В палату вошел Макс и долго пристально смотрел на девочку. Она ответила ему таким же пристальным взглядом.
— Ты сестра? — спросил ее врач.
Прежде чем ответить, Джой вопросительно обернулась к матери.
— Я помощница сестры.
— Тогда ты как раз та, кто мне нужен. Можешь уделить мне несколько минут? — он протянул ей руку. — Будешь помогать нашим больным.
— Хорошо, — Джой вложила свою ручонку в ладонь Макса и гордо последовала за ним из комнаты.
— Вот это да! — воскликнула Жени. — Никогда бы не поверила, если бы не увидела своими глазами.
— Добрый человек, — отозвалась Чарли.
Жени пропустила мимо ушей ее откровение.
— Я принесла твои медицинские фотографии. Будешь изучать их вместе со мной?
Мягким графитовым карандашом Жени наметила места надрезов: вдоль линии волос, вниз к ушам, закруглила на шее.
— В основном потрудиться придется здесь: в районе шеи и подбородка.
— Хорошо. Значит, мои челюсти останутся при мне. А сколько все это займет времени?
Терпеть не могу предсказывать. Но обычно подобная операция длится от двух до пяти часов.
— А в моем случае применимо слово «обычно»?
Жени улыбнулась:
— Да. Ты вполне молода и здорова для подтяжки.
— А повязки накладываются надолго?
— На сутки. От силы на двое. Через день тебя уже выпишут.
— Быстро. А боль будет сильная?
— Никакой. По крайней мере, никто из тех, кому я делала подтяжку, на боль не жаловался. И сонливость быстро пройдет. Наркоз будет местным, а значит, бодрость вернется вскоре после операции. Хотя бинтами тебя замотают до глаз, точно куколку.
— Лучше предупредить Т.Дж.
— Правильно. Хорошо, что ты об этом подумала. Первые двадцать четыре часа мы постараемся ее занять, пока ты будешь на жидкой диете.
Прежде чем уйти, Чарли обняла подругу:
— Нет величественнее любви, чем эта: доказать ее другу скальпелем.
— Ох, — рассмеялась Жени.
— Ты понимаешь, о чем я говорю.
— И рассуждать не о чем, — но когда за Чарли закрылась дверь, Жени поняла, что она вовсе не так уверена, как хотела казаться. Дело было не в операции. Жени умела выполнять гораздо более сложные вещи, чем подтяжка лица. Но угроза шла не от рук. Слишком ее лично все это касалось.
На следующее утро, уже в халате и с вымытыми руками, она постаралась скрыть волнение, когда вкатили Чарли. Она ободряла ее и улыбалась из-под маски, пока не подействовал наркоз. Когда пришло время начинать, Жени тяжело вздохнула и подняла глаза на Макса. Он успокаивающе моргнул. Жени улыбнулась ему в ответ и сделала первый надрез.
От уха она пошла вниз к челюсти, освободила кожу от тканей под ней, завернув ее вверх и вниз, наложила над ухом и ниже скрепляющий шов и срезала лишнюю кожу. Потом двинулась к вискам.
Никаких осложнений — как в учебнике. Она приступила к другой стороне лица. Вся операция займет не более двух часов.
Внезапно она остановилась:
— Потрогай, — прошептала она Максу так тихо, чтобы не могла расслышать Чарли.
Макс нахмурился. В нижней части лица в тканях прощупывалась небольшая киста. Наклонившись к уху Жени, он прошептал свое молниеносное решение:
— Иссеки и закрой.
Это означало, что после получения результатов биопсии им предстояло исследовать ткани рядом с удаленной опухолью. Но Жени продолжала искать и нашла еще несколько цист, самая большая из которых была размером с горошину. Чтобы удалить их все, потребовалось бы несколько часов, еще наркоз и, возможно, переливание крови.
— Нет, Макс, буду делать сейчас, — и громче, Чарли: — Мы тебя сейчас усыпим. Ничего страшного. Просто мне легче работать, когда ты вовсе не двигаешься, — она дала распоряжение анестезиологу и попросила подготовить капельницы с кровью. И после этого приступила к операции. Макс был рядом наготове с зажимами, чтобы останавливать кровь. Жени удалила всю вереницу цист, некоторые — не больше родинки, тщательно исследовала каждый миллиметр, и только после этого вернулась к подтяжке, и затем наложила аккуратный шов. Когда все было закончено, Макс мягко отстранил ее от стола.
— С тебя довольно. Перевязку я сделаю сам.
Жени сделала шаг назад и почувствовала дурноту.
Результаты биопсии поступили еще до того, как Чарли покинула реанимационную — никакого признака злокачественной опухоли. От облегчения Жени ощутила слабость, но в следующую секунду принялась себя упрекать, что нанесла подруге ненужную травму.
Макс понял ее состояние:
— Ты все правильно сделала, — гаркнул он на нее.
— Спасибо, — но она чувствовала себя виноватой.
Доброкачественная киста — частое явление в подкожной жировой прослойке. Нужно было слушаться Макса. Тогда бы не пришлось делать эту никчемную операцию.
Когда через несколько часов Жени пришла навестить Чарли, та уже оправилась от наркоза и лежала в своей палате, укутанная бинтами, как куколка, что заранее и пообещали Т.Дж.
— Спасибо, — проговорила она. — Макс мне все рассказал про кисту.
Черт возьми, подумала Жени, зачем после всего беспокоить Чарли?
— Я не послушалась его совета. И не прислушалась к мнению, более справедливому, чем мое. Его мнению.
— Он сказал, ты дралась, точно тигрица за своего тигренка.
— Видишь ли, — Жени окинула взглядом забинтованную голову, — наверное, нельзя оперировать друга. Требуется большая отстраненность.
— К дьяволу отстраненность. Ты, может быть, спасла мне жизнь. И разве нельзя добавить в хирургию каплю любви?
Прежде чем Жени успела ответить, Чарли снова погрузилась в сон. Она задумалась над вопросом и поняла, что любовь в первую очередь и привела ее в медицину. Любовь или потребность любви к отцу. Ее давнишней мечтой было восстановить его лицо. А вместо этого она только что сделала подтяжку здоровому человеку — своей подруге. Разве это не одно и то же? Нет, она знала, что мечта остается мечтой. Она знала, что отец где-то жив — Пел уверил ее в этом. А если жив, значит, живет калекой. И мечта должна получить разрешение: либо ее руками, либо смертью.
Выздоровление Чарли шло не так быстро, как надеялась Жени, но все же нормально. Массивную повязку сняли через сорок восемь часов, и Жени заменила ее на другую, более легкую, еще на двенадцать.
Т.Дж. сделалась любимицей палат и прекрасным психологом. Она переходила от койки к койке и несла с собой обувную коробку с бумажными фигурами. И те пациенты, кто чувствовал себя достаточно хорошо — а таких было большинство, другие же просто бодрились, когда к ним подходила шестилетняя девочка — начинали игру с Т.Дж., придумывая с бумажными персонажами маленькие драмы. С неосознанной мудростью и просто потому, что так было смешнее, девочка предоставляла мужчинам решать, кто есть кто, и давать всем имена. Но если ветеран отказывался или у него не получалось, она доставала фигурку из коробки и говорила:
