Томас Пинчон - V.
– Шо там за шум?
– Драка, – ответил Джонни. – В «Юнион Джек».
– Ух ты. – Вернувшись к отряду, паренек скомандовал «налево», и его подчиненные послушно взяли курс на «Юнион Джек».
– Неужели мы пропустим такое представление? – взвыл Клайд.
– Папаша важнее.
Они вошли в «Метро». Папаша сидел за столиком с официанткой, которая была похожа на Паолу, только на порядок толще и старше. Жалкое зрелище. Папаша как раз проделывал свой чикагский номер. Клайд и Джонни подождали, пока он закончит. Официантка возмущенно вскочила и вперевалку удалилась. Папаша вытер носовым платком вспотевшее лицо.
– Двадцать пять танцев, – сообщил он подошедшим приятелям. – Я побил свой собственный рекорд.
– В «Юнион Джек» намечается классная драчка, – закинул удочку Клайд. – Не хочешь пойти посмотреть, Папаша?
– Или пойдем в бордель, который нам расхваливал стармех с «Хэнка», когда мы стояли в Барселоне. Можем прямо сейчас поискать этот притон.
Папаша кивнул:
– Вот что я вам скажу, ребята: именно туда я и хотел пойти.
Так началось их всенощное бдение. Посопротивлявшись для вида, Клайд и Джонни уселись на стулья по обе стороны от Папаши и начали пить, не отставая от него, но оставаясь трезвее.
Бар «Метро» чем-то походил на аристократический pied-a-terre [288], только предназначенный для низменных целей. К танцевальной площадке и стойке вела широкая, изогнутая полукругом мраморная лестница со статуями в нишах. Казалось, эти статуи – рыцари, прекрасные дамы и турки – вот-вот оживут; они словно ждали, когда наступит глухая ночь, уйдут последние моряки и погаснет электрический свет, чтобы очнуться от оцепенения, сойти с пьедесталов и величаво прошествовать в зал в ореоле собственного свечения, сродни фосфоресценции моря. И там они разобьются на пары и будут танцевать до утра в полной тишине, без музыки, с легким шорохом скользя по паркету.
Вдоль стен стояли огромные каменные горшки с пальмами и цезальпиниями. На покрытом красным ковром возвышении в конце зала расположился небольшой джазовый оркестр: скрипка, тромбон, саксофон, труба, гитара, фортепиано и ударные. На скрипке играла немолодая и довольно полная дама. В данный момент музыканты исполняли пьесу для тромбона «C'est Magnifique» [289], и десантник ростом в шесть с половиной футов отплясывал джиттербаг с двумя официантками одновременно, а его стоявшие рядом приятели подбадривали их, хлопая в ладоши. Но отнюдь нс пример Дика Пауэлла [290] в роли американского морпеха, поющего «Салли и Сью, не надо грустить» [291], вдохновлял десантника – скорее, приверженность традициям, которая (надо полагать) латентно присутствует в зародышевой плазме каждого англичанина: еще одна шальная хромосома наряду с генами пятичасового чаепития и уважения к короне. В том, что янки воспринимали как диковинную причуду, как повод для музыкальной комедии, англичане видели историю, в которой Салли и Сью были не более чем случайными персонажами.
Ранним утром в белесом свете фонарей на пирсе для некоторых из этих зеленых беретов прозвучит команда «отдать швартовы». И потому ночь накануне отплытия предназначалась для сантиментов, шутливого флирта с разбитными официантками, для нескольких последних кружек пива и пары сигарет в этом зале, как будто специально созданном для прощальной вечеринки – солдатской версии знаменитого бала в субботнюю ночь перед Ватерлоо. Не составляло труда угадать, кто из десантников отплывал поутру: они уходили, не оглядываясь.
Папаша напился как свинья, вдрызг, и затащил обоих стражей в свое личное прошлое, копаться в котором им не хотелось. Однако пришлось выслушать подробный рассказ о его недолгом браке: о том, что он ей дарил, куда они ходили, как она готовила и какой была ласковой. Вскоре половина из того, что он говорил, превратилась в лепет, бессвязное бормотание. Но друзья не требовали ясности, не задавали вопросов – и не потому, что у них заплетались языки, просто от услышанного комок стоял в горле. Такими впечатлительными были Толстяк Клайд и Джонни Контанго.
Это мальтийское увольнение, подобно балу Золушки, неумолимо близилось к концу; время для пьяного хоть и замедляется, но все-таки не останавливается окончательно.
– Пошли, – в конце концов сказал Клайд, с трудом поднимаясь на ноги. – Пожалуй, пора сваливать.
Папаша печально улыбнулся и рухнул со стула.
– Пойдем поймаем такси, – предложил Джон. – Отвезем его на тачке.
– Черт, время-то уже позднее. – Кроме них, американцев в «Метро» не осталось. Англичане тихо и сосредоточенно прощались по крайней мере с этим уголком Валлетты. С уходом личного состава «Эшафота» все стало более прозаичным и обыденным.
Клайд и Джонни подхватили Папашу под руки, спустились по лестнице мимо укоризненно взирающих на них рыцарей и вышли на улицу.
– Эй, такси! – закричал Клайд.
– Нет такси, – сказал Джонни Контанго. – Кончились. Господи, какие громадные звезды.
Клайд начал препираться.
– Давай я все-таки его отведу, – предложил он. – Ты офицер, и тебе не обязательно возвращаться на ночь на корабль.
– Кто сказал, что я офицер? Я простой матрос. Твой браток, брат Папаши. Сторож брату моему.
– Такси, такси, такси.
– И лаймы мне как братья, и все люди братья. Кто сделал меня офицером? Конгресс. Офицер и джентльмен решением Конгресса. Да эти парни в Конгрессе ни хера не сделают, чтобы помочь англичанам в Суэце. Туг они не правы, и насчет меня они не правы.
– Паола, – простонал Папаша и подался вперед. Но друзья успели его удержать. Его бескозырка давно исчезла.
Голова бессильно свесилась, волосы упали на лоб, прикрыв глаза.
– А Папаша, оказывается, лысеет, – сказал Клайд. – Ни разу не замечал.
– Пока не выпьешь, ни черта не заметишь.
Пошатываясь, они побрели по Кишке, время от времени криками призывая такси. Такси нс отзывались. Улица казалась тихой и пустынной, но это впечатление было обманчивым: чуть впереди, там, где начинался подъем к Королевской дороге, раздалось несколько резких взрывов, а из-за угла донесся гул огромной толпы.
– Что это? – спросил Джонни. – Революция?
Хуже – там шло побоище между двумя сотнями королевских десантников и тремя десятками моряков с «Эшафота».
Клайд и Джонни дотащили Папашу до угла поближе к своим.
– О-го-го, – сказал Джонни.
От шума Папаша очнулся и принялся звать жену. В воздухе мелькали ремни, но битых пивных бутылок и боцманских ножей не наблюдалось. Может, их просто не было видно. По крайней мере пока. У стены стоял Дауд, перед которым выстроилось человек двадцать десантников. Из-под его левого бицепса выглядывал еще один Килрой, который в данной ситуации мог бы сказать лишь одно: «ДАЕШЬ АМЕРИКАНЦЕВ». Должно быть, где-то в толпе сновал Лерой Язычок и колошматил англичан дубинкой по ногам. Что-то красное с шипение описало дугу в воздухе, упало возле Джонни Контанго и взорвалось.
– Петарды, – определил Джонни, отскочив фута на три в сторону. Клайд тоже отпрянул, и Папаша, оставшись без опоры, повалился на землю. – Давай-ка уберем его отсюда, – сказал Джонни.
Однако путь им преградили зашедшие с тыла морские пехотинцы.
– Эй, Билли Экстайн [292]! – закричали десантники, сгрудившиеся перед Даудом. – Билли Экстайн, спой нам песню!
Справа залпом рванули петарды. Рукопашный бой пока шел главным образом в центре толпы. На периферии пихались и толкались любопытные. Дауд снял бескозырку, расправил плечи и запел «Повсюду вижу только вас» [293]. Десантники онемели. Вдали прозвучал полицейский свисток. Где-то в самой гуще боя раздался звон разбитого стекла. Толпа отхлынула концентрическими волнами. Несколько морпехов, попятившись, споткнулись о Папашу, который по-прежнему лежал на земле. Джонни и Клайд бросились спасать Папашу. Стоявшие рядом моряки ринулись на подмогу упавшим морпехам. Стараясь не привлекать внимания, Клайд и Джонни подняли своего подопечного под руки и украдкой поволокли его прочь. Позади них началась стычка между морской пехотой и моряками.
– Полиция! – послышался чей-то крик. Громыхнули еще полдюжины бомбочек с вишнями [294].
Дауд закончил песню. Раздались аплодисменты, и десантники потребовали:
– Теперь спой «Прости меня» [295].
– Это что же за песня? – Дауд почесал в затылке. – Та, что начинается: «Прости мне всю ложь и все горе, что я тебе причинил», да?
– Ура Билли Экстайну! – закричали они.
– Ну уж нет, – сказал Дауд. – Не буду я просить прощения, – Десантники приготовились к атаке. Дауд обвел их взглядом, оценивая ситуацию, затем резко взметнул вверх огромную ручищу. – А ну-ка, бойцы, становись. Стройся.
По какой то неведомой причине они построились.
– Так, – усмехнулся Дауд. – Направо, кругом! И все выполнили команду.
