Кейт Мортон - Далекие часы
— Да, так будет лучше.
— Конечно. Что может быть печальнее, чем стол, накрытый для ужина, который так и не состоялся?.. О боже! — Саффи стояла у двери и смотрела вниз на беспорядок. — Что здесь случилось?
— Это моя оплошность.
— Что… — Саффи подошла ближе. — Это похоже на варенье, целую банку. Какая жалость!
Перси нашла варенье у передней двери, когда возвращалась с лопатой. К тому времени ярость грозы уже иссякла, тучи начали расходиться, и несколько энергичных звездочек пробилось сквозь покрывало ночи. Сначала она заметила его вещмешок, потом банку варенья рядом.
— Если ты голодна, Перси, может, принести тебе немного кролика? — предложила Саффи, наклоняясь и сметая осколки.
— Я не голодна.
Когда Перси вернулась в дом, она села за кухонный стол, поставила на него варенье и мешок и уставилась на них. Прошла целая вечность, прежде чем мозг передал руке команду открыть мешок и посмотреть, кому он принадлежал. Разумеется, она не сомневалась, что похоронила именно его, но удостовериться не мешало. Дрожащими пальцами, с колотящимся, точно хвост мокрого пса, сердцем, она потянулась к мешку, уронив банку на пол. Расточительство. Какое расточительство.
Мешок был полупустым. Смена белья, бумажник с мелочью, без адреса, кожаная записная книжка. Именно в ней Перси и нашла письма. Одно от Юнипер, которое так никогда и не сумела открыть, другое от парня по имени Тео, брата Тома, как она поняла по ходу чтения.
Потому что второе письмо она прочла. Позволила себе погрузиться в жуткое сознание того, что читает письмо мертвеца, узнает о его семье больше, чем ей бы хотелось, — о матери-вдове, сестрах и их малышах, простаке-брате, которого все нежно любят. Она заставила себя прочесть каждое слово дважды; в голове почти сформировалась мысль, что, наказывая себя подобным образом, она отчасти может загладить вину. Глупая мысль. Невозможно искупить случившееся. Разве что честным признанием.
Но разве она может написать им правду? Разве они поймут, как это произошло, что это был несчастный случай, ужасный несчастный случай, а вовсе не проступок Саффи? Что Саффи, бедняжка Саффи меньше всех на свете способна причинить вред другому человеку. Что она тоже была погублена; что, несмотря на свои мечты о Лондоне, замысловатые планы побега из замка (она думает, что Перси не в курсе), она не может выйти за пределы Майлдерхерста после той первой истерики в театре; что если кто-то и виновен в смерти юноши, так это их отец, Раймонд Блайт.
Нет. Люди никогда не смогут разделить мироощущение Саффи. Им неизвестно, каково расти в тени проклятой книги. Перси испытала нестерпимую горечь при мысли о жутком наследии «Слякотника». То, что стряслось сегодня ночью, вред, который невольно причинила бедняжка Саффи, — последствие действий отца. В детстве он читал им Мильтона: «Но зло само себя ударит рикошетом»;[58] Мильтон прав, ведь они до сих пор расплачиваются за совершенное отцом злодеяние.
Нет. Честного признания не будет. Она напишет его семье что-нибудь другое, по адресу, который находился в мешке: Хеншо-стрит, Лондон. Сам мешок она уничтожит, а если не уничтожит, то спрячет. Возможно, архивная комната подойдет для этого как нельзя лучше… Какая же она сентиментальная дура: похоронить человека, но не суметь выбросить его личные вещи… Истина и ее сокрытие навсегда станут бременем Перси. Что бы еще папа ни сотворил, в одном он был прав: ее долг оберегать остальных. И она позаботится о том, чтобы они никогда больше не расставались.
— Ты пойдешь наверх, Перси? — спросила Саффи; она убрала варенье и стояла с кувшином воды в руках.
— У меня еще пара дел внизу. Надо заменить батарейки в фонарике…
— Тогда я отнесу это Юнипер. Бедняжка хочет пить. До встречи!
— Я загляну по дороге наверх.
— Не задерживайся, Перси.
— Не стану. Я скоро.
Саффи помедлила у подножия лестницы, повернулась к Перси, мягко и немного тревожно улыбнулась и произнесла:
— Теперь нас трое. Уже неплохо, да, Перси? Нас снова трое.
Остаток ночи Саффи провела на стуле в комнате Юнипер. У нее затекла шея, и она замерзла, несмотря на одеяло, наброшенное на колени. Но она не ушла; ее не соблазнила собственная теплая кровать внизу, ведь она была нужна здесь. Саффи иногда казалось, что счастливейшие мгновения ее жизни — мгновения заботы о Юнипер. Ей хотелось бы иметь своих детей. Ей бы очень этого хотелось.
Юнипер пошевелилась, и Саффи немедленно вскочила и погладила влажный лоб младшей сестры, задумавшись, какие туманы и демоны там кишат.
Кровь на ее блузке.
Да, это и вправду повод для тревоги, но Саффи не желала о нем размышлять. Не сейчас. Перси все устроит. Слава богу, у них есть Перси. Ремонтник Перси, которая всегда прекрасно знает, что делать.
Юнипер успокоилась, глубоко задышала, и Саффи присела. Натруженные за день ноги гудели, она испытывала непривычную усталость. И все же она не хотела спать; сегодня выдалась ночь странных грез. Напрасно она приняла папину пилюлю; ей приснился на редкость отвратительный сон, когда она задремала в гостиной. Он преследовал ее с самого детства и на этот раз был таким ярким. Конечно, все дело в таблетке, и виски, и вечернем расстройстве, в грозе на улице. Она снова была девочкой, одна на чердаке. Что-то разбудило ее во сне, шум у окна, и она пошла посмотреть. Мужчина, который цеплялся за камни снаружи, был черным, как сургуч, как головешка. Вспышка молнии, и Саффи увидела его лицо. Красивое, живое, молодое лицо под чудовищной маской Слякотника. Он удивился, на губах заиграла улыбка. Именно таким он снился ей в юности, именно таким описал его папа. Даром Слякотника было его лицо. Саффи что-то схватила, она не помнила что, и с силой ударила чудовище по голове. Его глаза изумленно распахнулись, и он упал. Скользнул по камням вниз, в самый низ, в ров, из которого выполз.
4
В ту же ночь в соседней деревне женщина прижимает к груди новорожденное дитя, проводит большим пальцем по персиковой щечке крохи. Ее муж приедет домой через много часов, устав после ночного дежурства, и женщина, все еще потрясенная внезапными и тяжелыми родами, сообщит ему за чаем подробности: схватки в автобусе, боль, внезапная, пронзительная боль, кровотечение и дикий страх, что ее ребенок умрет, что она умрет, что она никогда не возьмет на руки своего новорожденного сына; затем она устало, нежно улыбнется и умолкнет, чтобы промокнуть жаркие слезы, и расскажет мужу об ангеле, который появился рядом с ней на обочине, опустился на колени и спас жизнь ее малышу.
Это станет семейной историей, которую будут повторять, передавать, воскрешать дождливыми ночами у огня, мирить с ее помощью спорщиков, декламировать на семейных торжествах. И время помчится вперед, месяц за месяцем, год за годом, десятилетие за десятилетием, пока на полувековом юбилее сына его овдовевшая мать не услышит из мягкого кресла в конце ресторанного стола, как внуки произносят тост и семейную историю об ангеле, который спас жизнь их отца и без которого ни один из них не появился бы на свет.
Томас Кэвилл не отправился со своим полком на бойню в Северной Африке. Он уже был мертв. Мертв и погребен, холоден как лед под землей замка Майлдерхерст. Он умер, потому что ночь была сырой. Потому что ставня сорвалась. Потому что хотел произвести хорошее впечатление. Он умер, потому что много лет назад ревнивый муж обнаружил свою жену в объятиях другого мужчины.
Но долгое время никто не знал об этом. Гроза утихла, вода спала, и крылья Кардаркерского леса заботливо укрыли замок Майлдерхерст. Мир забыл о Томасе Кэвилле, все вопросы о его судьбе были похоронены под разрушениями и обломками войны.
Перси послала письмо, последнюю, прогнившую ложь, которая будет преследовать ее до конца дней; Саффи отклонила предложение места гувернантки — она была нужна Юнипер и не могла поступить иначе. Самолеты пролетели над головой, война закончилась, небо проливалось год за годом. Сестры Блайт старели; жители деревни слагали легенды о чудаковатых старушках. Пока однажды их не навестила молодая женщина. Она была связана с той, что приезжала до нее, и камни замка узнали ее и зашептались. Перси Блайт поняла: время пришло. Она вправе избавиться от бремени, которое несла пятьдесят лет, и вернуть Томасу Кэвиллу его дату смерти. Положить конец этой истории.
Так она и сделала, поручив девушке все исправить.
А значит, оставалась всего одна, последняя задача.
Она собрала сестер, своих любимых сестер, и подождала, пока те крепко уснут. И затем чиркнула спичкой в библиотеке, где когда-то все началось.
Эпилог
Чердак десятилетиями использовался под склад. Сплошные коробки, старые стулья и забытые оттиски. В здании расположен издательский дом, и слабый запах бумаги и чернил пропитал стены и пол. Он довольно приятный, если вам по вкусу подобные вещи.
