Людмила Улицкая - Счастливые (сборник)
Ничего этого доктор Жучилин не думал: положение казалось ему очень серьезным, но он полагал, что сделает последнюю попытку вывести Светлану из надвигающегося кризиса минимальными средствами.
Светлана со своей стороны тоже приняла решение: в сумочке лежала квитанция, о существовании которой она и слова не сказала доктору, и после всего сказанного-пересказанного она готова была пойти по указанному в квитанции адресу. Слова «солнечный удар» очень ее вдохновили.
Оба они – и врач, и пациент – были собой довольны: каждому из них обман вполне удался…
Спать Светлана в ту ночь так и не ложилась. Она пришла домой под утро. Соседи спали, и она зашла в коммунальную ванную, долго отмывала ее чистящей пастой с едким, дыхание останавливающим запахом, потом налила полную ванну воды и легла. Обычно она брезговала этой коммунальной ванной с потрескавшейся, как слоновья кожа, поверхностью, но теперь она думала о том, что это ее ванна, что это ее покойная бабушка жила в этой квартире с самого одиннадцатого года, и дедушка жил здесь, и отец здесь родился, и вся эта квартира принадлежала ей по праву рождения, а все эти теперешние соседи, пришлые захватчики, подселенцы, вчерашняя деревенщина, – никто из них даже не подозревает, что она и есть настоящая хозяйка… И горько-сладкая обида, любимая обида нахлынула на Светлану…
Все было белейше-белое – и трусики, и лифчик, и блузка. Кривая жемчужина висела на серебряной цепочке: золотая давно была продана. Жемчужина была не совсем бела, скорее, серовата. Но она была старинная, совершенно подлинная, хотя и умершая. Светлане показалось, что она сможет поесть. Сварила яйцо. Съела половину. Сварила кофе. Выпила полчашки. Она чувствовала великую ответственность дня.
«Будем реагировать на события адекватным образом», – напомнила она себе и в половине восьмого утра вышла из дома. Она дошла до Краснопресненского метро, доехала быстро до «Белорусской», потом долго искала Новолесную улицу, еще дольше искала дом. Семерка оказалась все-таки единицей, потому что домов на улице было не так много, и нумерация до семидесятых не доходила… В четверть девятого она сидела на лавочке, держа в поле зрения единственный подъезд нового кирпичного дома.
Она просидела три часа. У нее было чувство глубокой уверенности, что она не ошиблась, что молодой человек непременно живет в этом доме. На исходе третьего часа она вошла в подъезд и остановилась перед шеренгой почтовых ящиков, размещенных между первым и вторым этажами. На некоторых были наклеены бумажки с именами жильцов, на других фамилии были написаны карандашом прямо на жести крашеных зеленых ящиков. На некоторых стояли только номера квартир. Она искала фамилию Корнилов или Корнеев. Под номером «52» была приклеена бумажка, на которой старинным прекрасным почерком было написано «Корн». Это было даже лучше, чем «Корнилов»…
Вполне удовлетворенная, Светлана вернулась домой. Она знала, что молодой человек почти в ее руках.
Никакой стратегии у Светланы разработано не было. До начала сентября она ходила через день к подъезду, к восьми часам утра, просиживала на лавочке ровно три часа и в одиннадцать уходила. Она была уверена, что Шурик рано или поздно появится, и, как терпеливый охотник в засаде, сидела сосредоточенно и неподвижно, не упуская из поля зрения выходящих жильцов. Некоторых она уже знала в лицо. Кто-то ей нравился, кого-то она успела возненавидеть: самым симпатичным был очкарик с портфелем и с газетами, только что вынутыми из почтового ящика, одну из которых он непременно ронял возле подъезда, особое отвращение вызывала толстая девица на тумбообразных ногах, которую иногда ждала машина.
Однажды, вернувшись домой после очередного дежурства, пришедшегося на дождливый день, Светлана заболела. Началась сильная ангина, каких давно не было. Болезнь пришлась кстати, она давала передышку в утомительной охоте, и Светлана старательно лечилась: полоскала горло разными полосканиями, смазывала воспаленный зев раствором йода в глицерине и пила невредные таблетки – антибиотики она отрицала, но вообще-то лечить себя очень любила. Ангина тянулась почти две недели и закончилась вместе с хорошей погодой.
В первый же день, когда она определила себя здоровой, собрала в две коробки расцветшие за время болезни цветы и отвезла в артель – бог знает в какую даль – к Коптевскому рынку. Получила деньги за прошлый месяц и поняла, что нужно срочно купить плащ: в старом голубом ни на какое свидание она пойти не могла.
Покупка плаща была делом непростым во всех отношениях. Впрочем, как и любая другая покупка. Светлана относилась к той породе людей, которая всегда точно знала, что именно ей нужно. Поэтому плащ, который родился в ее воображении – цвета беж, с капюшоном, прорезными карманами и на роговых пуговицах в придачу, – можно было искать до конца жизни.
Теперь каждое утро вместо поездки на «Белорусскую» Светлана отправлялась по магазинам. Она была дотошна и целеустремленна, и к концу второй недели убедилась, что плащ, рожденный в ее воображении, может быть только сшит. И тогда она решилась: шить. Это сменило поле ее поиска – теперь она должна была обследовать магазины тканей. В первом же, буквально рядом с домом, повезло – купила прекрасную ткань плащовку чехословацкого производства. Проблемы построения плаща росли как снежный ком: а подкладка? А пуговицы? А бортовка? И все эти трудности были желанными, и чем более сложно выполнимыми, тем оно и лучше – Шурик, таким образом, отодвигался на задний план, томился там вдали на маленьком огне. А главное направление – плащ…
Жучилин несколько раз звонил, обеспокоенный: по его рассуждению, Светлана должна была бы сейчас в нем особенно нуждаться и цепляться за него, как всегда это происходило в критических точках. Но, как ни странно, этого не происходило. Она говорила с ним по телефону даже несколько небрежно. Сообщила, что очень занята сейчас пошивкой плаща… А сон наладился…
«Все-таки тряпки – какой мощный терапевтический стимул для женщины! Надо это обдумать», – заметил для себя Жучилин. У него было множество идей, и одна из них касалась глубокого различия в проявлениях одних и тех же психических расстройств у мужчин и женщин. Подумав, решил, что в ближайшее время очередная суицидная попытка маловероятна…
Пока Светлана преодолевала препятствия по построению плаща, некоего прообраза известной шинели, наступила зима. Плащ был готов, висел в шкафу на деревянных плечиках, укутанный в старую простыню. На дворе лежал снег, о новом зимнем пальто и речи быть не могло – все финансовые мощности исчерпались. Вопрос с Шуриком снова стоял крупным планом.
Поехала к тетушке на Преображенку. Года два тому назад тетушка предложила ей старую каракулевую шубу, от которой Светлана тогда отказалась: мех был красивый, но требовалась большая реставрация. Тетушка была на нее в обиде, и Светлана купила дорогой торт и выбрала из нескольких маленьких шляпных букетов собственного изготовления самый розовый: как намек на тетушкину старческую страсть молодиться.
Помирилась с тетушкой, даже немного подольстилась. Пожаловалась на холод, напомнила о каракулевой шубе. Тетушка покачала головой:
– Надо было сразу брать, я ту шубу Витиной жене подарила.
Но тут же в ее длинноносом лице засквозило нечто загадочное… Светлана даже не успела расстроиться, потому что поняла, что сейчас ей тетушка предложит что-то другое. И она предложила! Боже! Что это было! Огромная оленья шкура. Дивного орехового цвета. С волнующим звериным запахом. Светлана ахнула и поцеловала тетушку.
– Николаю Ивановичу с Севера привезли. Бери, не жалко. Только так уж сильно не радуйся. Шкура эта летняя, видишь, лезет… Долго ты ее не проносишь. Я хотела на диван ее положить, да на нее как сядешь, весь зад в волосах. Бери, для тебя не жалко…
Чтобы не утерять окончательно Шурика из виду, Светлана сделала несколько разведывательных вылазок. Наконец ей повезло, и она увидела, как Шурик под руку вывел из подъезда маленькую даму в сером берете и повел куда-то вокруг дома, не по главной дорожке. Когда Светлана, переждав минуту, пошла за ними, они бесследно исчезли. Шурик провожал маму на театральные занятия, и они скрылись за маленькой дверью, ведущей в подвал.
В другой раз она увидела сцену прощания двора со своим комиссаром: умер Михаил Абрамович, и весь дом вышел к автобусу, который увез в крематорий возле Донского монастыря бледного рыцаря марксизма. Шурик нес гроб вместе с дворником и двумя партийными мужами в шляпах от подъезда к автобусу. Потом он вывел из подъезда давешнюю милую даму, которая на этот раз была в черном берете и с букетом белых хризантем. Он почтительнейшим образом подсадил даму в автобус, а потом втащил в него всех остальных старух и стариков, провожающих гроб. Затем сел в похоронный автобус сам.
