Возвращение - Дюпюи Мари-Бернадетт
Исцелятся ли они когда-нибудь от печали, которая переполняла их души в тот день? Доктору Меснье пришлось выполнить деликатное поручение, данное ему женой, — сделать так, чтобы Матильду, даже если версия самоубийства подтвердится, похоронили на кладбище, как положено, по христианскому обряду.
Поэтому Адриану пришлось навестить отца Бруса, преемника аббата Бурду, и изложить ему факты и свое мнение медика:
— Моя жена не смогла бы скрыть от вас правду о смерти дочери, но она — добрая христианка и отвергает любую ложь. Матильда бросилась в Коррез. Она не могла рассуждать здраво, не могла смириться с реальностью, которая причинила ей страдания. Я — врач и могу вас заверить, что у этой молодой женщины было нервное заболевание с тех пор, как она пережила сильный шок. Она нуждалась в лечении, но мы не успели показать ее специалисту. Ее поступок — не результат здравого размышления, но неконтролируемый импульс, продиктованный отчаянием. Прошу, отче, считайте смерть этой настрадавшейся женщины несчастным случаем.
Адриан не мог знать, что накануне поговорить со священником приходила мать Мари-де-Гонзаг. Она тоже просила за Матильду. Ее слова тронули сердце священнослужителя:
— Разве можем мы добавить страданий матери, и так жестоко испытуемой судьбой? Я утверждаю, отче, что это очень порядочная семья. Доктор Меснье — исключительно добрый и милосердный человек, прекрасный врач, всегда готовый помочь неимущим. Мари и Лизон, ее старшая дочь, — женщины, достойные всяческих похвал, очень набожные…
В Обазине многие сожалели о трагической и безвременной кончине Матильды, оставившей этот мир в тридцатилетнем возрасте. Семья Меснье была уважаема и любима многими, поэтому весь городок разделял их скорбь. С неба грозил просыпаться снег, свистел северный ветер, но гроб молодой женщины был украшен тепличными цветами. Все оплакивающие Матильду не думали о расходах, опустошая запасы цветочников в Тюле и Бриве, хотя время года для этого было неподходящим.
Перед открытым гробом, установленным в одной из просторных комнат дома, прошли, утирая слезы, подруги умершей — Амели, Мари-Эллен и Жаннетт — в сопровождении супругов. Ставни были закрыты, комнату освещали свечи, пахло ладаном.
— Какая она красивая! — повторяли люди. — Какое несчастье!
Нанетт сидела на стуле чуть поодаль, перебирала четки и молилась. Каждый посетитель подходил сказать ей несколько утешительных слов. Она отвечала слабой улыбкой и возвращалась к своим молитвам. Это была волнующая картина — слезы, не переставая, катились по ее щекам, словно из неистощимого источника.
Мать Мари-де-Гонзаг и Мари-Тереза Берже, которые часто помогали прихожанам в организации похорон, помогли в этом и Мари. Поддержка этих милосердных женщин была для нее очень ценна. Они даже пришли, чтобы бдеть у гроба Матильды вместе со своей подругой. Мари сказала им:
— Пока ее тело здесь, я держусь. Какая она красивая! На губах такая спокойная улыбка, а ведь она умерла после падения в воду… Непонятно, правда?
— Божественное милосердие бесконечно, Мари! — ответила мать-настоятельница. — У Матильды душа была мятущейся. Она при жизни не искала утешения в вере, но теперь она, наверное, обрела мир.
— Надеюсь, отец Ману Пьер встретил ее там, на небесах, — прошептала Мари. — Мне так хочется, чтобы они были вместе!
— Молитесь, моя дорогая подруга! — шепнула ей мама Тере. — Это правда, Матильда выглядит такой безмятежной! Знаете ли вы, что Хосе специально приехал, чтобы спеть «Ave Maria» в память о вашей дочери?
Мари вздохнула. Все были так добры к ней! Друзья окружили их семейство заботой и вниманием, как только о драме стало известно. В момент глубочайшего горя это имеет особенное значение. Присутствие детей и внуков тоже стало для Мари утешением. Лоре пришлось остаться на ферме, чтобы позаботиться о скотине, но она прислала своей свекрови трогательное письмо.
Камилла и Мелина взяли на себя заботу о Луизоне. Они играли с ним, готовили ему еду, укладывали спать в кроватку, и это помогало не думать о том, что в доме покоится тело Матильды. Этот нежданный траур внушал им страх и озадачивал. Обе сестры одновременно открыли для себя реальность смерти, которая гасит радость и жизнь. Эта трагедия сблизила их, и, хотя ни та ни другая не заговаривала об этом, обеим было стыдно, что они ссорились в тот момент, когда родители узнали страшную новость.
В аббатскую церковь волнами вливались молчаливые прихожане. Бледная, вся в черном, Мари смотрела на установленный перед алтарем гроб. Она знала, что все их друзья собрались здесь.
Жан-Батист Канар с детьми — Жаннетт, Леоном и юным Даниэлем, который учился в семинарии в Тюле, так как хотел стать священником, заняли свои места на скамье недалеко от членов семейства Меснье.
Марк Лажуани приглаживал свои седые усы, а другой рукой держал за руку Амели, которая глубоко сожалела о смерти своей подруги детства. Рядом с ними сидели Дрюлиоли. Глава семейства, мясник, обеспечивал Мари и ее близких мясом во время последней войны.
Неожиданно для всех приехала Лора. Ее короткие волосы покрывал черный платок. Она бросилась на шею Мари со словами:
— Мамочка, дорогая! Я не могла не быть с вами рядом в такой день! Малышку я оставила с матерью, она передает вам свои соболезнования. Папа пообещал присмотреть за фермой.
Лора горько плакала, розовощекая и рыжеволосая, такая нежная и ласковая… Мари прижала ее к сердцу. Поль, потрясенный до глубины души смертью сестры, растрогался при виде жены. Не в силах больше сдерживаться, он расплакался у нее на плече. Лизон была единственной, кто держался стойко. Она понимала, что кому-то нужно сохранять выдержку, чтобы присматривать за семейством.
Именно она, Лизон, утешала Нанетт, отгородившуюся от всех молчанием. Сжавшись в комок, старушка бесконечно бормотала молитвы на патуа, словно заклинание, которое отгоняло злые силы. Старушка отказывалась от пищи, не вставала и чуть что — сразу сердилась. Первый раз в жизни она была без чепца на людях, он так и остался лежать на комоде.
С присущим ей терпением Лизон заставила ее немного поесть и успела даже уделить немного внимания матери. Она долго расчесывала красивые волосы Мари, в которых все больше становилось седины. Самые взрослые из детей, Жан и Бертий, очень расстроились, ведь в доме было непривычно тихо и грустно. Лизон пыталась, как могла, их утешить, спрашивая себя иногда, откуда у нее берутся на все это силы.
Почти все жители Обазина и окрестных деревушек собрались в церкви. Приехала даже семья Денни, проживавшая на мельнице в Сапинье. Коммерсанты держались ближе к центру, где сидели рабочие карьера и их супруги. Большинство собравшихся не знали Матильду, но уважали доктора Меснье и пришли, чтобы его поддержать. Учителя государственной школы возложили великолепный букет из роз, как и мадам Барре, вторая учительница частной школы.
Во время отпевания Мари стояла, высоко подняв голову. Она пела вместе с сиротами и молилась за душу своей дочери. Если печаль становилась невыносимой, она смотрела на круглые щечки Луизона, сидевшего на коленях у Мелины, и самообладание возвращалось к ней. Она говорила себе: «Матильда доверила мне это невинное дитя! Спасибо, Господи, что его отец даже не вспомнил о нем. Адриан хочет, чтобы мы получили официальное право опеки. Я не успокоюсь, пока мы этого не добьемся. Пока я жива, Жиль не подойдет к Луизону! Я сама воспитаю этого малыша, и он будет счастливым, будет радоваться жизни! Он никогда не будет испытывать недостатка в любви! Слышишь, Ману, я клянусь тебе в этом! Твой сын станет хорошим человеком, которым ты могла бы гордиться!»
Путь на кладбище стал для всех новым испытанием. Приглушенные рыдания и горестный шепот сопровождали кортеж.
Плачущая Камилла мельком увидела, что поодаль стоит какой-то мужчина, но ведет себя так, словно не хочет, чтобы его заметили. Присмотревшись к нему, она вдруг почувствовала, как быстро забилось ее сердце, — силуэт показался ей знакомым… Она не верила своим глазам! Это был Гийом, высокий и худощавый, в черном габардиновом костюме и серой фетровой шляпе, наполовину скрывавшей его лицо. Никто не обращал на него внимания, и тем более Мари. Она не сводила глаз с гроба дочери, на который все по очереди бросали горсти земли.
