Джудит Леннокс - Зимний дом
— Я поставлю чайник, миссис Мерчант? — спросила миссис Фаулер. — А мы с Марией тем временем закончим печь пирожные. В гостиной горит камин.
В гостиной Майя поворошила угли кочергой и кивком предложила Робин сесть. А потом сказала:
— Надеюсь, ты заметила, что Мария отличается от других девочек своего возраста.
Робин вспомнила, как неловко девочка ковыляла навстречу матери и пыталась открыть сумку одной рукой.
— По-моему, у нее вся левая сторона тела парализована. И… — Она посмотрела на Майю и впервые за много лет ощутила к ней жалость. — И она не говорит.
— У Марии очень плохо со слухом. Она слышит, когда тарелка падает на пол, но не слышит, когда я ее зову. И действительно не говорит вообще.
— Она очень славная, Майя, — мягко сказала Робин.
— Да, знаю. Кстати говоря, сначала я так не думала. Когда я поняла, что беременна от Вернона, то страшно разозлилась. Думала, что это его месть. Он мучил меня, даже лежа в могиле.
На улице поднялся ветер; по обшивке застучали дождевые капли. Угли в камине разогрелись докрасна.
— Я поняла, что беременна, только во время дознания. Я давно чувствовала себя больной и измученной, но мне не приходило в голову, что это может быть из-за беременности. Месячные у меня всегда были нерегулярными, так что на это я не обратила внимания. Понимаешь, Робин, в таких вещах я была полной невеждой. — Майя улыбнулась. — Я всегда считала себя очень умной, но на самом деле знала очень мало.
В дверь постучали, и миссис Фаулер принесла поднос с чаем и печеньем. Когда она ушла, Майя добавила;
— Как только я все поняла, то решила избавиться от бремени. Мысль о детях вообще была мне чужда, но носить его ребенка было выше моих сил. Поэтому сразу как кончилось дознание я поехала в Лондон и купила какие-то пилюли. Ну, знаешь, «От Всех Женских Недомоганий».
— Они не действуют. Я видела в клинике полдюжины женщин, которые их принимали, а потом прибегали к помощи вязального крючка или карболового мыла.
Майю передернуло.
— Я не могла решиться на это. Я слишком брезглива… Короче, когда проклятые пилюли не подействовали, я раздобыла адрес врача. Это было нелегко — я не смела обратиться к знакомым, потому что у них сразу возникли бы подозрения. Как-никак, я была безутешной вдовой! В конце концов я набралась смелости и попросила совета у горничной гостиницы, в которой остановилась. Сказала, что это для подруги, хотя не думаю, что она мне поверила. А потом оказалась у какого-то кошмарного докторишки в какой-то кошмарной халупе. У него были влажные руки и заплатки на локтях пиджака. Но и он отказался мне помочь. Сказал, что слишком поздно.
Майя разлила чай и подала чашку Робин.
— Я все равно собиралась на континент и, наверно, подумала, что все как-нибудь утрясется само собой. Честно говоря, я надеялась на выкидыш — мол, если я буду как сумасшедшая гонять на машине по всей Европе, он непременно случится. Но когда стало ясно, что родов не избежать, я подумала, что найду клинику в Швейцарии и заплачу какой-нибудь тихой домашней хозяйке, чтобы она усыновила ребенка. Только из этого ничего не вышло.
Робин сделала глоток, и ей стало тепло — впервые за весь день. Слова полились из Майи ручьем; видимо, она почувствовала облегчение, когда наконец решилась с кем-то поделиться своей тайной.
Майя откинула волосы со лба. Обычное легкомыслие оставило ее.
— Я купила машину. Думала, что это ужасно весело. Объехала всю Францию — главным образом, в одиночку, — а потом решила махнуть в Испанию. Думала, что рожать еще рано. Нет, даже я знаю, что для этого нужно девять месяцев, но просто неправильно рассчитала срок. Чувствовала я себя неплохо, да и видно ничего не было. Слава богу, платья тогда носили свободные, а я всегда надевала корсет. Считала, что выгляжу приятно полной. В общем, схватки начались, когда я пересекала Испанию. Я забралась куда-то к черту на куличики, и вдруг мне стало так больно… Думала, что умираю, но это было только начало. Я не могла поверить, что женщины способны выдерживать такие муки и что некоторые соглашаются вынести их еще раз.
Она посмотрела на Робин.
— Первый ребенок — всегда самый тяжелый. Правда, мне говорили, что это забывается.
Майя покачала головой:
— Я не забыла. Помню каждую секунду. В конце концов я добралась до какой-то дыры без всяких признаков цивилизации, и оттуда меня отправили в монастырь. Похоже, тамошние монахини лечат все и всех.
— Там такая традиция. В передвижном госпитале, где я работала, мы учили лечить местных девушек, потому что большинство монахинь, конечно, лечили франкистов.
Майя отставила чашку.
— Они были добры ко мне. Я это чувствовала, хотя не понимала ни слова. Одна из них немного говорила по-французски, но мне было слишком паршиво, чтобы вспоминать французский. Рожала я два дня. — Майя улыбалась, но ее глаза потемнели от воспоминаний о пережитой боли. — И моим единственным утешением была мысль, что ребенок родится мертвый.
— Но она выжила, — прошептала Робин.
— Да. Правда, едва-едва. Ее тут же окрестили и назвали Марией, так как были уверены, что через несколько часов она предстанет перед Пресвятой Девой. Ну а мне было хуже некуда. У меня началась лихорадка, я истекала кровью и несколько дней не понимала, где я и что со мной происходит. Через две недели я начала приходить в себя и обнаружила, что ребенок жив и что ему нашли кормилицу. Девочку принесли мне. Помню, что я едва взглянула на безобразный пискливый комочек плоти и крикнула, чтобы ее унесли. Опять Вернон, подумала я. Он смеялся надо мной. Ждал, когда я решу, что свободна, а потом наградил меня чудовищем.
Майя тяжело вздохнула.
— Я думала, что смогу оставить ее в монастыре. Думала, что там есть приют или что-нибудь в этом роде. Но либо они не хотели брать больного ребенка иностранки, либо я не сумела внятно объяснить им, чего хочу.
— И ты привезла ее с собой в Англию?
— В конце концов, пришлось. Я уехала оттуда с младенцем и кормилицей. Робин, ты можешь себе представить, что я ехала через всю Испанию с плачущим ребенком — а она плакала не переставая — и какой-то крестьянкой, которая ни слова не говорила по-английски?
Робин улыбнулась:
— Не очень.
— В общем, лучше не вспоминать… Добравшись до побережья Франции, я расплатилась с кормилицей и села на паром через Ла-Манш. Купила в Булони несколько бутылочек и детских вещей, а на пароме заняла отдельную каюту. Я ничего не понимала в младенцах. Пришлось спросить официантку, как обращаться с бутылочками и менять пеленки. Но самое смешное, — у Майи сошлись брови на переносице, — что на пароме она вела себя идеально. Почти всю дорогу проспала. Наверно, волны ее укачивали. А когда проснулась, стало еще лучше. Она улыбнулась мне. Раньше я не видела, чтобы она улыбалась. Думала, она не умеет.
— Ребенку нужно несколько недель, чтобы научиться улыбаться. — С кухни донесся детский смех. — А если он после родов болеет или рождается недоношенным, то еще больше.
— В общем, добравшись до Англии, я объездила весь Кент, все искала место, где можно ее оставить. И нашла-таки, причем на удивление быстро — приют неподалеку от Мейдстоуна. Потом я вернулась во Францию, чтобы немного поправить здоровье и решить, как быть дальше. Понимаешь, я думала, что освободилась. Я знала, что хочу управлять «Мерчантс». Знала это целую вечность. Составила план того, что нужно сделать, и в сентябре приплыла в Англию.
— А Мария?
На улице стемнело. Лицо Майи скрывала тень.
— Я не сразу вернулась в приют. В «Мерчантс» было столько работы… И, если честно, я пыталась сделать вид, что ее не существует. Но однажды я поехала к поставщику в Кент и решила заодно заскочить в приют и оплатить счет. Меня отвели в комнату, где она жила. Робин, ты не можешь себе представить, как там было ужасно. Они Держали всех больных детей вместе. Ряды железных коек. Никаких игрушек. Посмотреть не на что. Ее бутылочка была прикреплена к кровати, в кровати ее и пеленали. Сомневаюсь, что кто-нибудь брал ее на руки. Когда я сиро-сила нянечку, она сказала, что этих детей только кормят и купают. Мол, делать для них что-нибудь еще — даром тратить время.
Робин вспомнила маленькую Мэри Льюис в посудомойне одноквартирного домика. Съежившуюся в корзине, как собачонка. Доктор Макензи сказал, что девочке лучше находиться дома, чем в лечебнице, но тогда она ему не поверила.
Майя заговорила снова:
— Она забыла, что значит улыбаться. Все тело было покрыто болячками, и она совсем не выросла. Пришлось оставить ее там еще на пару недель, чтобы все приготовить, но когда я уходила оттуда, то чувствовала себя виноватой. И злилась на это. В конце концов, я ее не желала. Мне хватало забот с «Мерчантс». Сначала я думала отдать девочку кому-нибудь на воспитание. Одна моя знакомая много путешествовала и поступила так со своим сыном. Но найти человека, который бы согласился взять больного ребенка, оказалось нелегко. Я обратилась в агентство. Они опросили десятки женщин. Конечно, большинство из них хотели только денег. Потом они нашли Энни Фаулер, и я сразу поняла, что это именно тот человек, который нужен Марии. Купила этот коттедж, забрала Марию из приюта и привезла сюда. Знаешь, как только она оказалась вдали от этого страшного места, ей стало лучше. — Это воспоминание заставило Майю улыбнуться. — Я то и дело приезжала к ней и сама видела, что не ошиблась. Думала, что перестану приезжать, как только удостоверюсь, что о ней хорошо заботятся. Снова забуду о ее существовании. Но не тут-то было.
