Ирвин Шоу - Хлеб по водам
Стрэнд поцеловал жену, и они спустились вниз. Он чувствовал, что стал не то что счастливее, но мудрее, чем был несколько минут назад, когда поднимался к ней в спальню.
Наутро пошел снег. Стрэнд сидел в гостиной и смотрел на дюны, а снег все сыпал и сыпал, припорашивая засохшие стебли травы, падая и растворяясь в сером океане. Было уже почти двенадцать, и в комнате он находился один. Лесли поехала с мистером Кетли в город за покупками. Кэролайн встала поздно, спустилась выпить чашку черного кофе, затем снова поднялась к себе, сказав, что ей надо написать несколько писем. Со стороны крыла, где жили слуги, доносилось мерное жужжание какого-то механизма; это означало, что миссис Кетли занята какой-то домашней работой. У Стрэнда на коленях лежала книга, но он почти не заглядывал в нее — настолько заворожил его ритм падающего за окном снега. В дверь позвонили, и он понял, что миссис Кетли никак не может слышать звонка из-за шума. А потому, тяжело поднявшись из кресла, пошел открывать сам. Распахнул дверь и увидел на пороге Ромеро. Перед домом стояло такси с местным номером, мотор работал.
Одет Ромеро был в ярко-зеленую, не по размеру просторную парку, вылинявшие джинсы и красную шерстяную шапочку. На ногах красовались остроносые сапоги. Он начал отращивать усики, и над верхней губой вырисовывалась тонкая черная линия, отчего он во всем этом наряде напоминал мальчишку, вырядившегося на Хэллоуин. Надо сказать, что в Данбери он всегда одевался очень аккуратно и носил только те вещи, что были куплены в «Брукс бразерс».
— Что это ты здесь делаешь, Ромеро? — спросил Стрэнд. И тут же понял, что его голос звучит не слишком приветливо.
— Я предупреждал Кэролайн, что приеду, — мрачно ответил Ромеро. — Она дома?
— Да, наверху. Сейчас позову ее. Входи.
— Да нет, я лучше тут подожду. Вы просто скажите, что я приехал.
— Входи, погрейся.
— Я не замерз. Пожалуй, не буду заходить. Здесь подожду.
— Если честно, мне не очень хотелось бы, чтобы вы с ней виделись, Ромеро, — сказал Стрэнд.
— Она сама меня пригласила.
— Я бы предпочел, чтобы вы не встречались.
Ромеро откинул голову и громко закричал:
— Кэролайн! Кэролайн!
Стрэнд захлопнул дверь. Он слышал, как Ромеро продолжает звать Кэролайн. Он медленно поднялся наверх и постучал к ней в спальню. Дверь распахнулась тут же. На Кэролайн было пальто, на голове — теплый шерстяной шарф.
— Пожалуйста, Кэролайн, — взмолился Стрэнд, — не уходи.
— Прости, папа. — Кэролайн прошмыгнула мимо него и быстро сбежала по ступенькам. Стрэнд выглянул из окна в холле. Внизу стоял Ромеро. Он держал дверцу такси открытой, Кэролайн садилась в машину. Вот Ромеро нырнул вслед за ней. Дверца захлопнулась, и такси отъехало, оставляя на мокром снегу ребристые отпечатки шин.
Стрэнд спустился вниз, снова уселся перед окном в гостиной, откуда открывался вид на океан и дюны, и наблюдал за тем, как с серого неба падает в серый океан снег. И вдруг вспомнил, что сказала Кэролайн вчера за завтраком: «Это какой-то несчастливый дом. Мы должны уехать отсюда, прямо сейчас. Пока еще не поздно».
Вернулась Лесли, и он рассказал ей о Ромеро. Лицо у нее было бледное, напряженное. У нее были критические дни, и она всегда очень болезненно переносила это.
— Она взяла с собой сумку? — спросила Лесли.
— Нет.
— А когда собирается вернуться?
— Она не говорила.
— И ты, конечно, не знаешь, куда они поехали?
— Нет.
— Не слишком удачный день для осмотра достопримечательностей, — заметила она. — Извини, Аллен. Может, пообедаешь один? Я что-то неважно себя чувствую, мне надо прилечь.
— Я могу тебе чем-нибудь помочь?
— Разве что пристрелить Ромеро. Извини.
Он следил за тем, как она поднималась по лестнице — медленно, цепляясь рукой за перила.
В половине пятого на улице уже совсем стемнело, и вдруг Стрэнд услышал шум подъехавшей к дому машины. Подошел к двери, открыл. Снег валил густо, застилая все вокруг сплошной белой пеленой. Дверца такси отворилась, вышел Ромеро. Следом за ним выпрыгнула Кэролайн и быстро побежала по снегу к дому. Прошмыгнула мимо Стрэнда с опущенной головой и, не сказав ему ни слова, побежала по лестнице наверх. Ромеро стоял рядом с машиной и не сводил со Стрэнда глаз. Собрался было сесть в машину, затем передумал, захлопнул дверцу и подошел к Стрэнду.
— Доставил вашу дочь в целости и сохранности, мистер Стрэнд, — сказал он. — Это на тот случай, чтобы вы ничего такого не подумали… — Говорил он вежливо, но в темных глазах, сверкавших под низко надвинутой на лоб красной шапочкой, мелькнула сардоническая усмешка.
— Я и не думал ничего такого.
— А зря, — сказал Ромеро. — Потому как она хотела бежать со мной в Уотербери. Прямо сегодня. Надеюсь, вы счастливы, что я сказал ей «нет»?
— Счастлив.
— Мне не нужны подачки от таких людей, как вы, — сказал Ромеро. — Никакие подачки! Я не нанимался в жеребцы, обслуживать легкомысленных богатых девчонок.
Стрэнд невесело усмехнулся.
— Богатых… — пробормотал он. — Самое подходящее описание семьи Стрэндов.
— Оттуда, где я стою, это выглядит именно так, — заметил Ромеро. — Знаете, стоило мне сегодня утром бросить всего один взгляд на этот дом, как я принял решение, что и кончиком мизинца не дотронусь до девушки, которая провела здесь хотя бы одну ночь. И еще. У вас проблемы с этой маленькой девочкой, но это ваши проблемы, не мои. Я никогда и ни при каких обстоятельствах не буду вас больше беспокоить. А если услышите еще хоть раз мое имя, то только когда оно будет напечатано в газетах. — Он повернулся и пошел к машине.
— Ромеро, — крикнул ему вслед Стрэнд, — ты заблудшая душа!
Ромеро остановился, обернулся.
— Таким уж родился, — ответил он. — По крайней мере я никому не навязываюсь с этой своей заблудшей душой… И знаете что, мистер Стрэнд, если уж быть честным до конца, вы мне нравитесь. Только нам нечего больше сказать друг другу, ничего такого, что имело бы хоть какой-то смысл. Ни единого слова. Ладно. Идите в дом. Нечего торчать здесь. А то еще простудитесь, не дай Бог, по моей вине, профессор. А мне бы этого не хотелось. — Он подбежал к машине, сел и захлопнул дверцу.
Стрэнд провожал глазами красные огоньки, мелькавшие среди хлопьев снега. Вот они мигнули последний раз и исчезли. Он вошел в дом и затворил дверь. Его била мелкая противная дрожь, и он радовался благодатному теплу, заполнявшему каждый уголок просторной гостиной. Может, подняться и зайти к Кэролайн, подумал он, но затем решил, что делать этого не стоит: дочери лучше побыть одной.
— Что-нибудь еще, мистер Стрэнд? — спросил Кетли.
— Нет, спасибо, ничего не надо, — ответил Стрэнд. Он был в гостиной один. Пообедал рано и тоже в полном одиночестве. Перед обедом поднимался наверх, проведать Лесли. Она приняла какие-то таблетки, дремала и не хотела вставать с постели. Спросила, вернулась ли Кэролайн, и когда Стрэнд ответил, что да, вернулась, вскоре после четырех, никаких вопросов больше задавать не стала. Стрэнд подергал ручку двери Кэролайн, но комната оказалась заперта. Тогда он постучал. До него донесся голос:
— Оставь меня в покое, папа.
Ему вдруг стало здесь жутко неуютно. Хорошо бы оказаться в каком-нибудь другом месте. От тоски по дому сжималось и ныло сердце. Нет, не по Данбери он тосковал. По старой нью-йоркской квартире, с картинами Лесли на стенах, с игрой на пианино, звуками гитары Джимми, веселым голоском Элеонор, когда она болтала по телефону с очередным поклонником. Он скучал по бормотанию Кэролайн, заучивавшей наизусть отрывок из «Зимней сказки», заданный на завтра по литературе. Он скучал по кухне, где так любил сидеть и наблюдать за тем, как Лесли готовит ужин; скучал по тихим обедам вдвоем за тем же кухонным столом, когда детей не было дома; скучал по обедам в пятницу, когда вся семья собиралась за столом вместе; скучал даже по Александру Кертису в старом военном кителе, грозно взиравшему на город со своего поста у входной двери. Тосковал по Линкольн-центру, скучал по прогулкам в Центральном парке. Какие же грандиозные изменения произошли в его жизни за год. Да что там, даже меньше, чем за год!.. Перемена мест, переезды, болезни, неприятные открытия, предательства…
Неумолчный гул океана подавлял его. Волны неумолимо и неустанно накатывали на берег, сглаживали его, расширяли пляжи, подрывали основы, угрожали, меняли контуры земли с каждым новым сезоном. Старые бухты и гавани зарастали илом, некогда оживленные порты были теперь заброшены, а крик чаек, метавшихся над вздымающимися валами, звучал так жалобно и в то же время требовательно, точно они оплакивали канувшие в Лету сытые времена, жаловались на голод, скорбели по этому бессмысленному полету и распаду времен.
