Джоанна Кингслей - Лица
После того как фильм будет завершен, говорила она себе, они вернутся на солнце.
Жени повернула обратно. Спазм немного отпустил. Она ускорила шаг — боль не усиливалась. Тогда она побежала, сначала осторожно, легко, затем в обычном своем ритме. Боль стала проходить. Вскоре Жени пришла в обычную форму — бег, как всегда, снял неприятные ощущения в теле. Через десять минут она была в машине, натянула рубашку и перед клиникой отправилась домой, чтобы принять душ.
Утро по-прежнему оставалось серым и небо угрожало дождем. «День предстоит длинный», — подумала Жени.
Она включила зажигание. Машина чихнула, но не завелась. Жени к этому привыкла: старый «Шевроле» обычно пускался с третьего раза. Она купила его в первую неделю в Монтерее, как только был открыт ее новый счет, и назвала «бабушкой», потому что машина, как старая леди, не могла тронуться не поворчав. Сегодня она запустилась лишь с пятой попытки, но мотор заработал мягко, легонько похрапывая.
На дорожке к коттеджу путь Жени перегородил «Ягуар» серебристого цвета. Она остановилась за ним, размышляя, кто бы это мог их навестить в такой ранний час. К тому же приехав в такой машине. Может быть, кто-нибудь из пластических хирургов из Беверли Хиллз, с блистательной клиентурой, решил проконсультироваться по поводу операции на верхней части черепа? «Вряд ли», — подумала она, — с неизменным стуком открывая дверь «бабушки».
В машине никого не оказалось. Может быть, водитель сам себя впустил в дом — ее дверь никогда не бывала закрытой.
Жени вошла и окликнула:
— Эй, кто здесь?
— Прибыл сам принц Очарование, — из кухни с широкой улыбкой выступил Дэнни. Заметила маленькую безделушку, которую я тебе привез из города Ангелов?
— Где она? — Жени быстро оглядела комнату.
Он взял ее на руки, поднял в воздух, поцеловал в шею, подбородок, рот, в глаза. Когда Дэнни поставил ее на пол, Жени задохнулась больше, чем он.
— Машина. Она твоя.
Жени уставилась на него:
— У тебя что, крыша поехала?
— Да, да, я ехал всю ночь. Снялся из Лос-Анджелеса в два. Эта серебристая кошечка идет семьдесят, а думаешь, что тридцать, — несмотря на долгую поездку, Дэнни сиял. «Космическая любовь» покупали для общенационального проката и делали ему хорошую рекламу. — Жена процветающего голливудского режиссера не должна ездить в битом «Шевроле».
— Она не битая, это «бабушка», — попыталась Жени защитить машину, которую купила на скудные сбережения, скопленные за годы практики.
— «Ягуар» твой. Я твой. И мир — наш, — Дэнни прокружил ее в танце по комнате. — Теперь мы очень важные персоны или скоро ими станем. — На премьеру куплю тебе алмазы или, если хочешь, изумруды. Твои розовые плечи покроем горностаем, в огненные локоны вплетем диадему, на каждый палец наденем по кольцу, на ноги — жемчуг.
Жени кружилась с ним вместе по комнате:
— Дэнни, Дэнни, ты сумасшедший, — протестовала она.
Он поцеловал ее, отстранил, затем снова притянул к себе:
— Не сумасшедший. Просто преуспевающий мужчина. Богат, знаменит. И без пятнадцати семь уже танцую с самой красивой женщиной в мире, чьи тренировочные костюмы будут отныне оторочены норкой, когда после бега она станет возвращаться на своем «Ягуаре» по Родео драйв к себе в каньон Лаурель.
— Я не понимаю ничего из того, что ты говоришь.
— Беверли Хиллз. Тебе понравится каньон Лаурель. Смог там поставлен вне закона. Все чисто и ясно, как на только что отпечатанном тысячедолларовом билете. Ты предпочитаешь дом в стиле Тюдор? Или в испанском стиле? Или, может быть, тебя устроит небольшой замок на манер Версаля?
— Я подумаю. Через день или два скажу, что решила.
— Подожди. Я придумал еще лучше. Мы построим копию Зимнего дворца. Хочешь, моя Россия?
— Вечером скажу. А теперь мне пора в душ. Я и так опаздываю.
— Разве ты собираешься сегодня в клинику? — ошеломленно спросил он. — Я всю ночь не спал. Сейчас мы займемся невероятно дикой любовью, а потом поедем прокатиться на нашем новом серебристом чаде. Или может, хочешь предаться любви в его красивом чреве?
— Дэнни, побудь немного серьезным, — Жени улыбнулась и постаралась пройти мимо.
Он схватил ее за руку.
— Отпусти. Я опаздываю.
— Неважно. Я хочу, чтобы сегодня ты оставалась дома, — Жени поняла, что он не шутит.
— Вечером я приду, — мягко проговорила она.
— Ну уж, дудки. Ты останешься со мной.
— Ты устал. Поездка была тяжелой…
— Нечего меня опекать!
— А на меня нечего давить, — Жени с силой выдернула руку.
— Если ты уйдешь, я отвезу «Ягуар» туда, откуда привез.
— Пожалуйста, — холодно ответила она. — Сейчас уберу мою машину. Она мешает тебе проехать.
Жени вышла из дома и задом подала машину на улицу. Когда она вернулась, Дэнни ждал у дверей. Он нежно погладил ее волосы:
— Жени, пожалуйста, останься. Ты была со мной в трудные времена. Раздели со мной успех.
Просьба тронула ее. Этот гордый человек не умел извиняться. Блестящий мужчина, поведавший свои горести, позволял утешать его своим телом.
— Извини, — проговорила она. — Я хочу делить с тобой успех и хочу делить с тобой жизнь. Я хочу, чтобы и ты делил свою жизнь со мной. Я горда тобой и радуюсь за тебя, и вечером мы это отпразднуем. Но сейчас я нужна в клинике и должна принять душ, — Жени хотела погладить его по щеке, но он отстранился.
Выйдя из ванной, Жени окликнула Дэнни по имени, но не получила ответа — ни из спальни, ни из гостиной, ни из кухни. Дэнни не было нигде в доме. Она выглянула из окна на дорожку и поняла, что «Ягуар» тоже исчез.
— Где ты была? — закричал Макс, как только она вошла в клинику. — Час назад у Вилльяма началось сильное кровотечение. Мы подготовили операционную к неотложной операции. Что ты вытворяла? Крутила со своим партнером?
— Не твое дело, — твердо ответила Жени. — Потом, ведь ты обожаешь Дэнни.
— Бездельница, — пробормотал Макс. Сегодня он был необыкновенно ершист, может быть, из-за того, что сильно беспокоился по поводу кровотечения Вилльяма. Но Жени была не в настроении спорить с ним дальше.
— Давай начинать, — предложила она. — Пойду мыть руки и через несколько минут буду готова.
— Больно уж ты быстро моешься, — проворчал Макс и последовал за ней.
На мгновение раздражение против него и Дэнни перешло в раздражение против всех мужчин. Высокомерные и самовлюбленные — эти жалкие существа стараются утвердиться тем, что кричат на женщин.
Жени сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Потом она вспомнила о Вилльяме, нежном создании, так любящем сладкое. Когда боль одолевала его, он закатывал глаза. Может быть, сейчас он истекает кровью. Жени подошла к раковине и включила воду.
Она ассистировала Максу, как делала всегда во время внеплановых операций, когда не требовались ее специальные знания, порой он казался ей волшебником: так страстно хотел спасти человеческую жизнь, что его энергия представлялась сверхъестественной, мысль летела так быстро, что Жени осознавала, что они сделали, только после окончания операции.
Когда они очистили лицо Вилльяма от крови, кровотечение оказалось не таким серьезным, как они ожидали. Швы по обеим сторонам лица у восстановленных ушей не кровоточили. Кровил лишь шов, разошедшийся на шее у основания черепа. Через сорок минут операция была закончена.
— Задница, — ворчал Макс, когда сестра покатила Вилльяма в реанимационную. — Я просто задница. Как я мог это допустить?
— Ты же не бог, — напомнила врачу Жени.
Он бросил на нее взгляд, пожал плечами и едва заметно улыбнулся:
— Ты права, детка. Я всего лишь Его нож. Но иногда мне хочется, чтобы сам генерал водил моей рукой. Ну ладно, детка. Отдохни, съешь булочку. На утро у нас по плану Ленни, и насколько я могу судить, мы проторчим здесь целый день.
Услышав совет, Жени улыбнулась:
— Возьми и ты булочку. И не волнуйся, все будет хорошо.
Операция на лбу Ленни означала работу в опасной близости от мозга. Необыкновенно сложная, она представляла потенциальную угрозу и напоминала то, что делал Ортон и результаты чего публиковал в своих статьях. Но Ортон работал с высококвалифицированной бригадой и имел в распоряжении сложное оборудование, доступное только избранным. А все чудеса Макса оставались непризнанными.
Для Макса Боннера любое ранение, особенно увечащее человека, было личным врагом, и он использовал все средства, чтобы его победить. Если соответствующий метод еще не был разработан, он старался придумать его сам. Сталкиваясь с самыми страшными травмами, он ложился в засаду и читал все, что имело хоть малейшее отношение к подобным случаям, включая теоретические статьи о будущности хирургии. Он вычерчивал для себя диаграммы, изучал фотографии, которые делал сам, прикидывал риск, составлял списки возможных осложнений. Потом откладывал записи и часами размышлял, пока вдохновение не подсказывало ему, что нужно делать. И тогда он шел в атаку.
