Нефть, метель и другие веселые боги (сборник) - Шипнигов Иван
Выделили средства на закупку новой техники, но их тоже украли. Опять кого-то повысили в должности, снова дали денег, купленная строительная техника оказалась почему-то французского производства, и опять были разнообразные митинги, доведенная до бешенства полиция, задержания, война в блогосфере и множество сломанных каблуков в виде перевернутых лакированных башенок. Все это безобразие продолжалось еще почти год, но башенный комплекс оставался нетронутым, добавьте сюда все нарастающее число людей с нарушенной психикой, небывало разросшуюся проституцию, стремительную романизацию Москвы (даже в электричках теперь играли не иначе как аккордеонный шансон, а дворовые алкоголики перешли на красное вино и шампанское и сыр в качестве закуски, привычный им еще с советских, плавленых времен). Но нам кажется, что Эйфелеву башню не демонтировали по тем же простым и понятным любому русскому сердцу причинам, по которым новогодняя елка иногда может простоять в квартире до мая.
В июне 2012 года леворадикальные патриоты решились на жесткие меры. В Филях в районе станции метро «Кутузовская» на конспиративной квартире разместился штаб сопротивления. Предоставил помещение, трехкомнатную квартиру с дорогим ремонтом, и осуществлял общую материальную поддержку повстанцев некто Кравченко, сорокалетний предприниматель, производивший творожно-шоколадные сырки. Из материалов следствия стало известно, что Кравченко был движим личными мотивами: он с юности мечтал эмигрировать во Францию, где прикупил уже симпатичную дачку в готическом стиле, и, заработав в нулевые много денег и спрятав часть за границей, как полагается, он был уже готов к отъезду, как началось это башенное безобразие, вмиг опоганившее его хрустальную грезу. Смысл жизни был утерян, к тому же сырки почти перестали приносить доход: чиновники наглели все больше и, будучи вынужденными оплачивать собственные дачки за рубежом, требовали немыслимых откатов. «Как будто всю жизнь мечтал открыть Америку, но приплыл нечаянно в несчастную занюханную Индию, с ее болезнями, кастами, коровьим говном», – поэтизировал Кравченко на допросах. Его судили по статье «терроризм», но, ввиду отсутствия реально причиненного кому-либо вреда, он отделался шестью годами заключения. В камере по его просьбе даже установили большой плазменный телевизор.
Фанатики, к которым быстро примкнули националисты, хотели просто взорвать обе башни. Трудность заключалась в том, что члены штаба долго вели переговоры с представителями чеченского подполья на предмет закупки нескольких смертниц, но им объяснили, что, во-первых, для подрыва башен будет недостаточно того количества пластида, которое смертницы смогут пронести на себе, а во-вторых, как утверждали боевики, Чечня в последние годы твердо встала на цивилизованный путь развития и уничтожать гламурный символ западной буржуазной демократии не входит в их планы.
Тогда отечественные фанатики решили действовать самостоятельно, но их ждала неудача. Таксист, перекусывавший в машине поздним вечером в районе Останкино, оказался чересчур внимательным и вовремя заметил припаркованные «жигули» с заклеенным бумажкой госномером и несколько кулей с торчащими из них проводками у одного из оснований копии Эйфелевой башни. Вызвали саперов и полицию, башни были спасены. В рамках объявленного плана-перехвата под кодовым названием «Шансон» были арестованы непосредственные подготовители теракта.
На новую порцию такого количества взрывчатки денег Кравченко уже не хватало, и оставшиеся на свободе радикалы решили сменить тактику. Как и было обещано ранее, французские туристы и просто картавящие женщины стали подвергаться ночным нападениям, грабежам и издевательствам, а башенный комплекс страдал от актов вандализма (особенной наглостью запомнился случай, когда красной краской на большой высоте было нанесено все то же любимое патриотами слово «блядство»). В полицию стало поступать множество заявлений от пострадавших граждан, и чаша терпения московских правоохранителей переполнилась. Решено было вычистить заразу под самый корень, и начальник столичного ГУВД с чудесной фамилией обратился на самый верх. Там поддержали его идею привлечь к наведению порядка армию. Забегая вперед, горестно сообщим, что это решение было едва ли не главной ошибкой российского руководства за два последних года.
К августу 2012 года в Фили были стянуты силы подмосковных пехотных и пограничных частей. Солдаты и офицеры были расквартированы в районе станций метро «Багратионовская» и «Смоленская». Военным был дан приказ в связке с полицией вести круглосуточное патрулирование прилегающей территории, жестко пресекая хулиганство и разбойные нападения, которым подвергались теперь уже все подряд. Но то ли магия любви подействовала и на суровых мужчин в форме, то ли общее разложение российской силовой верхушки достигло критического предела, но с введением войск в Филях к общему разгулу преступности добавился еще и обыкновенный армейский разврат самого пошлого, курагинского пошиба. Солдаты-срочники немедленно стали заводи ть шашни с женщинами, и утратившие было актуальность уличные минеты с башнями вновь стали популярны. Офицеры вместо патрулирования и арестов целыми днями просиживали во французских кафе, в огромных количествах поедая устриц и запивая их ледяным шампанским. Полицейские, обнаружив очередную веселую пирушку в парижском стиле, готовы были плакать от отчаяния: полицейский офицер не вправе приказывать военному. Разврат принимал самые утонченные формы: полк крутобедрых красавиц пограничных войск ФСБ прямо в парадных мундирах выплясывал в дорогих кабаках канкан, и под задиравшимися юбками на секунду мелькало белье со все теми же проклятыми крошечными башенками, придававшее их обладательницами дьявольскую сексуальность. За месяц офицеры российской армии наделали в этих кафе огромные долги, которые потом вынуждено было заплатить правительство.
В конце августа все завершилось так же неожиданно, как и началось, но печальное эхо тех событий до сих пор звучит в разговорах и воспоминаниях. Седой и трясущийся от пережитого Поташевич написал жене, велев продать их участок под Парижем и перевести ему все деньги. Та, напуганная новостями из России и долгим отсутствием мужа, выполнила его просьбу. Тогда архитектор по тем же каналам, по которым действовали ранее леворадикальные патриоты, купил взрывчатки и старый «КамАЗ» и все-таки осуществил тот дерзкий и трагический план. Возможно, Поташевичу помогло как раз то, что он никак не конспирировался: о душевном здоровье несчастного француза к тому моменту говорить не приходится, а полиции было не до охраны комплекса. Поташевич просто загнал грузовик под одно из оснований конструкции, и мощный взрыв подкосил обе башни. Говорят, что он выступил в качестве смертника, взорвавшись сам; тело его не было найдено, и там след Эмиля Поташевича теряется окончательно.
Москва словно опомнилась от длинного, нездорового, подробного сна. Новый телецентр решено было строить в другом месте. Станции метро в Филях переименовали, убрав из названий слишком откровенные, ставшие болезненными исторические коннотации. Солдаты и офицеры, устроившие безобразие в том районе города, подверглись психиатрическому освидетельствованию, и врачи нашли, что те действительно плохо могли отвечать за свои действия, и военная прокуратура особо не свирепствовала. Все-таки у русских людей человек с оружием, устраивающий с товарищами безумную пьяную сексуально-гастрономическую оргию, вызывает не страх, а скорее восхищение, смешанное с завистью, и самыми частыми словами военных в те дни было устало-довольное: «Хорошо погуляли!» Страна постепенно приходила в себя.
В Останкино устроили мемориал. Башенному комплексу поставили небольшой памятник, сделанный по эскизам, найденным в бумагах Поташевича. Две стройные башни высотой примерно два метра навсегда сплелись в изящном бронзовом танце. К мемориалу до сих пор приходят с цветами печальные девушки. Они повязывают на оградку свои чулки, надевают на прутья решетки туфли с каблуками в виде перевернутых лакированных башенок, заплетают банты из лямочек бюстгальтеров, наливают в стаканчик шампанского, прикрывая его ломтиком сыра. Самые нежные из них даже оставляют на памятнике алый след прощального, все объясняющего поцелуя.
