Разговор со Спинозой - Смилевский Гоце
«Дорогой Жпиноса, вы так умны!» — сказал он, повернулся к выходу из коридора и закричал: «Жан! Жааааааааааан! Мне нужен ночной горшочек!»
Один из слуг Людовика подбежал к нам.
«Пожалуйста, Ваше Величество», — сказал он и протянул ему ночной горшок.
«Я должен справить нужду», — сказал Его Величество, забросил накидку назад, наклонился, снимая панталоны, и сел над горшком. «Не выношу вашу еду», — сказал Его Величество и застонал. «Постоянно запоры». Лицо у него перекосилось и покраснело от напряжения. «Итак, вы говорите, что было бы неуместно написать книгу обо мне и о Боге».
«Нет, Ваше Величество, было бы вполне уместно написать книгу о вас и Боге, но было бы неуместно, если бы такую книгу написал я. Я бы сравнивал вас с Богом, но поскольку многие считают меня посланником сатаны, то люди подумали бы, что у вас есть качества сатаны, а не Бога», — сказал я, глядя на лицо, напрягшееся в последнем усилии.
«Оооох», — с облегчением воскликнул Его Величество, на лице у него появилось какое-то блаженное выражение, затем он встал, натягивая панталоны.
Слуга взял ночной горшок и скрылся в коридоре, а мы продолжили прогулку.
«Знаете что, если бы вы написали книгу и посвятили ее мне, она была бы не обо мне, пишите, что хотите, просто посвятите книгу мне, тогда вы могли бы жить при моем дворе до конца своей жизни. И благоденствовать, милый Жпиноса: вокруг вас вертелись бы самые красивые придворные дамы, вы бы наслаждались вкуснейшими кушаньями, за вами всегда бы бежал слуга с ночным горшком, вы бы жили очень хорошо, просто посвятите мне книгу, и… вы при моем дворе».
«Предполагаю, что у меня там уже достаточно врагов из-за того, что я пишу, поэтому мне было бы весьма неприятно постоянно находиться среди них».
Его Величество внезапно остановился и начал принюхиваться, как собака.
«От меня пахнет?» — спросил он с таким выражением лица, будто узнал, что приближается конец света.
«Да», — ответил я.
«О нет», — сказал он и сделал трагическое лицо.
«Что плохого в том, что вы пахнете?»
«Как что плохого? Чем я пахну?»
«Многим… Вы душитесь разными духами, это очевидно. Носонюхно», — улыбнулся я.
«Сразу видно, что вы философ. Но разве я стал бы спрашивать, пахнет ли от меня духами? Когда я спросил вас, нет ли от меня запаха, это означало, нет ли… неприятного запаха…»
«Нет».
«Знаете, я боюсь мыться. Я боюсь мытья, как проигранной битвы», — сказал он, положив руку на грудь и откидывая голову назад, рискуя уронить парик, и я удивлялся, как такой человек мог захватить по частям всю Европу. «Милый Жпиноса, я никогда не моюсь, но зато меняю нижнее белье пять раз в день», — и продолжал нюхать у себя под мышками, потом наклонился и понюхал у себя между ног. «Тем не менее, я пахну, мой дорогой, все-таки я пахну. А всего лишь через полчаса я должен встретиться с одним из моих советников, который только что прибыл из Парижа. Ах, ведь он может потом ославить меня, сказав, что от Людовика-Солнце пахнет. Или, как сказали бы вы, философы, — воняет. Это было бы ужасно, мой дорогой Жпиноса, это было бы концом света! Я должен немедленно переодеться», — сказал он и побежал в своих туфлях на высоких каблуках по коридору. В самом конце коридора он обернулся и, прежде чем исчезнуть за дверью, крикнул своим пронзительным голосом:
«Подумайте все же насчет книги обо мне и Боге!»
Я пробыл в Утрехте еще несколько дней и еще два раза встречался с Его Величеством. Мне было интересно, почему он воюет, что им движет — ненависть или жадность, но он вообще не говорил о сражениях, его интересовали еда, одежда, красивые женщины, парики и духи, и, конечно, возможность написать о нем книгу или хотя бы книгу с посвящением ему. Именно поэтому я пришел к заключению, что он воевал, ведомый праздностью, хотя сам он не сражался, им была задумана лишь идея войны, а не способ ее ведения, так же как ему принадлежала идея найти мудрого человека, который упомянул бы его в книге — один из его советников нашел меня, а для Короля-Солнце я был всего лишь Зпиноза, Шпиноца и Жпиноса.
Когда я вернулся в Гаагу, там уже все говорили о том, что я был в Утрехте, где встречался с Людовиком Четырнадцатым. Люди, проходившие около дома, останавливались под окном, у которого стояла моя кровать, и кричали, что я предатель и что меня надо убить. Хендрик и Маргарета боялись, что толпа может ворваться в дом и разгромить его, испугать детей или даже ранить их. Я сказал им, что если в дверь еще раз постучат, я выйду. На следующее утро кто-то рано постучал в дверь; поскольку я знал, что Хендрик и Маргарета окаменели от страха, я пошел открывать. Это была старая молочница, которая принесла молоко.
Через несколько дней я услышал, что Франс ван ден Энден отправился в Утрехт, чтобы упросить Людовика-Солнце разрешить работать у него при дворе, а в начале осени узнал, что Франс уехал во Францию. Два года спустя, в ноябре 1674 года, мне сказали, что его приговорили к смертной казни за заговор против Короля-Солнце.
Иногда я ездил в Амстердам, чтобы встретиться с моими друзьями: Ярихом Иеллесом, Питером ван Гентом, Чирнхаусом и Шулером, которые каждые вторник и четверг собирались в книжной лавке Риаверца и часами разговаривали. В один из таких вечеров, когда я был среди них, я узнал, что «Богословско-политический трактат» запрещено продавать, как и несколько других книг, включая «Левиафана» Томаса Гоббса. Тогда в книжном магазине Риаверца появилось несколько книг, авторы которых выражали несогласие с моими рассуждениями о Боге, но я не мог ответить на эти нападки, потому что хотел закончить «Этику» — я тогда переделывал ее третью часть и понял, что нужно добавить еще две части, и, кроме того, я начал писать еврейскую грамматику.
В теплый июльский день 1675 года я приехал в Амстердам, чтобы передать законченную «Этику» Риаверцу, я колебался, следует ли опять напечатать книгу анонимно или обозначить имя автора на обложке. В Амстердаме я пробыл две недели до того момента, когда начатое было печатанье не пришлось прекратить, поскольку какие-то богословы отправились к голландскому принцу, потому что прошел слух, что я написал книгу, в которой пытался доказать, что Бога нет.
В сентябре того же года я получил письмо от Альберта Бурга, с которым я познакомился много лет назад в доме Франса ван ден Эндена и который, когда мне пришлось покинуть Амстердам после того, как раввины начали угрожать, что потребуют от городских властей моей высылки, поселил меня в доме своего отца в Аудекерке рядом с еврейским кладбищем.
«Уезжая из страны, — говорилось в письме Альберта, — я обещал написать Вам, если во время моего путешествия произойдет что-то важное. Поскольку сейчас появилось нечто такое, что имеет первостепенное значение, я выполняю свое обещание. Должен сказать Вам, что благодаря безграничной милости Бога я вернулся в лоно католической церкви и являюсь ее чадом. Насколько я когда-то обожал Вас за проницательность и остроту Вашего ума, настолько я теперь плачу и молюсь за Вас. Хотя Вы — человек явно талантливый и умный, которого Бог одарил великолепными способностями, человек, влюбленный в истину и настойчивый в ее поисках, тем не менее, Вы позволили поймать себя в ловушку и обмануть самому злонамеренному и высокомерному Князю злых духов. Ибо чем стала ваша философия, как не очевидной иллюзией и химерой? И Вы ради нее жертвуете не только спокойствием разума в этой жизни, но и вечным спасением души в следующей».
Еще долго люди говорили о том, что сын Конрада Бурга, одного из самых богатых голландцев, идет босиком и в лохмотьях в Падую, Венецию и Рим, и расстояние между этими городами проходит пешком, потому что он принял обет бедности и стал монахом-странником. Мальчик, который когда-то любил слушать мои толкования Декарта, который говорил, что он не знает, еретик он или атеист, но безусловно, или тот, или другой, пошел по совершенно другому пути, от которого родители не смогли его уберечь, а мне в письме он обещал, что поможет прийти ко Христу и что таким образом я переживу второе рождение, а мой «Богословско-политический трактат» называл «нечистой и дьявольской книгой», писал о чудесах Иисуса и апостолов, умолял меня сойти с «пути греха».
