Галина Щербакова - Анатомия развода

– А сердце не жмет? - спросил секретарь.

– Из пятьдесят второго перехожу в пятьдесят четвертый, - засмеялся Алексей Николаевич. - Зажмет тут!

Не станет же он вкраплять в серьезный разговор о производстве или даже несерьезный о супе свою тревогу о Ленке, об этом ее идиотском условии? Зачем девчонке машина? Ну ладно, они - такие. Мы их сами разбаловали. Но знать же надо, что у отца никаких приусадебных участков со свежей клубникой нет. Что они с матерью сидят на своих честных зарплатах. Что они недавно сделали ремонт. Что ей же недавно была куплена дубленка за четыреста рублей, мать отдала все свои отпускные и просидела все лето дома. Размышляя о Ленке, он ощущал себя в одном лагере с Анной и жалел Анну за этот пропущенный отпуск, хотя столько она наготовила тогда впрок и варений, и солений, и маринадов. А дочь - предательница, и это ужасно, хоть и получается, что именно так она становится его союзницей.

Весь день он был сам не свой, а вечером Вика потащила его в кино. Известный французский комик корчил рожи, верещал голосом какого-то советского артиста, все было глупо, бездарно и настолько поперек состоянию души Алексея Николаевича, что он не выдержал и предложил Вике уйти. Он увидел испуг в ее глазах и мгновенную готовность сделать, как он хочет, и, уже пробираясь сквозь колени и смех, отметил, что первый раз в жизни ушел с середины фильма.

Уж так он был воспитан - выхлебывать еду до донышка, кино смотреть до конца, книгу дочитывать до последней страницы. Анна иногда говорила: «Брось, это же невозможно читать!» Да, невозможно, он уже это понял, но читал, потому что начал… А сейчас вот первый раз в жизни он ушел из кинотеатра, да еще с комедии, ушел, потому что еще минута - его бы вытошнило. Пришлось бы объяснять свое состояние, что не понимает он, как можно смеяться, если кого-то рожей в суп… Что к нему вообще привязался сегодня суп? Супный день, что ли? Нет, супных дней не бывает. Бывает рыбный день и судный день. Ничего себе аналогия, подумал Алексей Николаевич, но Вике ничего не сказал.

Дома Вика окружила его тем нечеловеческим вниманием, которое сегодня тоже было ему противопоказано, как и комедия. Вика напоила его чаем со слоеными пирожками, уложила на диван, пришла в невообразимом пеньюаре - сплошные красные кружева, легла ему на грудь, вся такая обворожительная и пахнущая - он теперь уже разбирался - самыми дорогими французскими духами.

Странная это была любовь. Он все делал, как надо, но ничего не чувствовал, смотрел на них со стороны и вроде бы даже завидовал этому мужчине, который так ловко умеет обращаться с женщиной.

«Ты сегодня гениален», - сказала Вика, а он усмехнулся, подумав, что быть «гениальным мужиком» - значит просто отключить сердце. Не больше.

Ничто из души не ушло вместе с физическим облегчением, наоборот, пришла даже нелепая мысль о том, что человек настолько двойствен, что две его части временами просто могут не знать друг друга.

Он был благодарен Вике за отношение к нему, он любил ее в этот вечер так нежно и ласково, что она - осторожная ведь женщина - сказала:

– Слушай, оставайся у меня. В конце концов мы ведь уже играем в открытую.

Но он так стремительно вскочил и так суетливо стал завязывать галстук, что у Вики выступили на глазах слезы. И тогда он сел и обнял ее, краснокружевную, и стал успокаивать, потому что - кого ж ему в жизни успокаивать еще? Кто у него еще остался?

А когда приехал домой и лег под свои палаши и сабли, тошнота, которая никак не отпускала, отошла. Отпустила. И хоть гремела в кухне кастрюлями нелюбимая им теперь женщина, а из комнаты Ленки раздавались чудовищные вопли этой несуразной диско-музыки, ему именно тут было тихо, покойно. Только тут он мог жить. Может, действительно стоит собрать деньги для Ленки, чтоб решить этот вопрос? Чего он так сегодня всполошился? Как им хорошо будет здесь с Викой! Как она его любит, как все делает для него - это же счастье! Он твердо решил подумать, у кого взять деньги, нельзя всю эту историю целиком и полностью перекладывать на плечи Вики. Он не знал…

…Он не знал, что пока они смотрели французский фильм, у Анны с Ленкой произошел разговор.

– Я думаю, - сказала Анна, - зря я так резко говорила с отцом. Да еще при тебе. Я прошу: не веди себя так, будто он тебе чужой. Есть у меня ощущение, что все обойдется…

– И ты все это проглотишь? - закричала Ленка. - Всю эту историю?

– Какая там история! - небрежно ответила Анна. - У всех у них когда-то такое случается… Перемолчим, доча, перетерпим…

– Ты сошла с ума! Да разве можно такое перетерпеть? Ты что? - Ленка вскочила и, размахивая руками, выпалила: они давно являют собой уродливое соединение. Оба в чем попало дома. Никого не стесняются. Если это - семья, то ей лично никогда такой семьи не надо.

– Мы же хорошо жили, - растерянно сказала Анна.

– Хорошо? - Ленка просто вопила. - Вы - не семья, не люди… Вы ячейка чего-то там… Союз людей, вместе сжирающих пуды картошки, а в промежутках рожающих ребенка.

Анна Антоновна так испугалась, что закрыла лицо руками. А оскаленная Ленка шла на мать как танк.

– Не прячься! Не прячься! - била она наотмашь. - Ваше поколение все такое. Живете вместе, потому что две зарплаты больше, чем одна, потому что на одного не дают квартиру, потому что удобней иметь под боком противоположный пол. Да, да, да! И не говори, что жили хорошо. Всегда, всегда - деньги, деньги. Квартира, квартира… Сидите нечесаные и считаете копейки. Не считаете - так спите.

Анна Антоновна вспомнила. Был такой случай. Они только сюда въехали, провода от коммуналки еще висели по стенам. Они тогда сидели втроем - свекровь была еще жива, - считали, во сколько обойдется им ремонт? У Анны был в руках карандаш, и она им машинально почесывала голову.

– Что ты все чешешься? - спросила свекровь раздраженно. Анна тогда добродушно подумала: я ведь не раздражаюсь, когда она грызет ногти. И ответила весело, шутейно:

– А я, граждане, еще сегодня не расчесывалась! Господи! Да что ж в этом такого? Они же весь день таскали барахло, машину им подали раньше времени на целый час, и она ничего не успела. А потом перетаскали все и сели подсчитывать.

И тогда эта соплюха Ленка закричала: «Поди сейчас же причешись!» Вот тут они все втроем дружно поставили ее на место. «Матери будешь делать замечания?» - «Сама ни за холодную воду, портфельчик принесла, и все!» - «Научись себе трусы стирать, а потом указывать будешь!» Ленка разревелась, сбила их со счета, и они пошли спать. Анна же тогда зашла в ванную и долго причесывалась, на расческе у нее осталось много волос, и она вздохнула, но тут же утешилась: главное - они получили квартиру, вот приведут ее в порядок и можно будет заняться собой. Какая тут громадная ванная комната, она повесит здесь зеркало во весь рост.

Конечно, она забыла напрочь эту историю, а Ленка, оказывается, помнила.

…- Такие семьи взрывать надо! Не сто же тебе лет! А для меня лично он давно не существует! Я его, конечно, люблю, как причину моего рождения…

– Это раньше называлось отцом, - тихо сказала Анна Антоновна, выбираясь из воспоминаний.

– Ну, пусть, пусть! Отец, мать… Но если мне кто-то скажет, что меня создали, чтоб я тоже считала копейки, варила картошку, стирала белье, ходила на какую-то работу, где начальник - сволочь, коллеги - идиоты, а у всех-всех одна и та же скука, то лучше вообще не жить! Я поставила ему условие - пусть он купит мне машину. Хоть что-то… И уедем отсюда. Я ненавижу эту квартиру… Вы растолстели в ней, как хрюшки. А папин кабинет я бы вообще сожгла. Развесил по стенке орудия мужской доблести и лежит под ними как дурак…

– Елена! - закричала Анна Антоновна. Ей хотелось сейчас, чтоб Ленка куда-то ушла. Она ничего не может сказать ей сразу…

– Такое мое мнение, - закончила какую-то очередную фразу Ленка и исчезла в комнате, включила на полную мощь магнитофон. Анна Антоновна стала машинально мыть посуду, и только одна-единственная мысль сидела у нее в голове: Ленка ей не только не союзница, а врагиня. Как ей объяснишь, что отпусти она Алексея, то до гробовой доски быть ей одинокой. Не за кого в школе выходить замуж. Значит, одна, одна, одна… Это страшней страшного. А Алексея можно удержать, она это чувствует. Во-первых, он цепляется за квартиру, во-вторых, что бы там Ленка ни говорила, а возможность снять с себя постромки для современного загнанного человека вещь немаловажная. Это им, у которых все готовенькое, легко рассуждать о том, в чем человеку дома ходить. А человеку надо в рваные штаны влезть, в самую удобную рубаху, чтоб его отпустило… Она сама первым делом снимает с себя пояс с резинками, и шпильки из волос вытаскивает, и расстегивает верхнюю пуговичку лифчика. Это, может, и есть счастье - возможность расслабиться до последней клеточки. Она, Анна, нутром, потрохами чувствует: такое расслабление у Алексея только здесь. И надо перетерпеть. Сказать ему, что никуда она отсюда не тронется, ни на какие обмены не согласится…