Чарлз Буковски - Голливуд
— Черт подери, — сказал я.
— Или чепуху какую-то порет: «Следует ускорить естественный процесс умирания». Или: «Жизнь других ущемляет мою собственную».
— Похоже, с парнем совсем худо.
— Боюсь, что да.
Мы пили до самого утра, пока совсем не рассвело.
Проснулся я около полудня. Сошел вниз и стукнул в дверь Джона. Ответа не было. Я открыл дверь. Джона и след простыл. На столе белела записка:
«Дорогие Хэнк и Сара,
Огромное спасибо за выпивку и все прочее. Я чувствовал себя у вас как особо важная персона. Хэнк, твой сценарий оправдал все мои надежды. И даже превзошел. Прошу тебя, продолжай. Я позвоню вам и сообщу свой номер.
Сегодня замечательный день. День рождения Моцарта. Весь день будет звучать чудесная музыка. Ваш Джон».
От всех этих слов мне стало и гадко, и хорошо — впрочем, это мое почти всегдашнее состояние. Я поднялся наверх, пописал, вычистил зубы и лег под бочок к Саре.
В тот вечер, в отсутствие Джона, прислушивающегося снизу к стуку машинки, сценарий пошел вовсю. Я писал о молодом человеке, которому хотелось сочинять и пить, причем успех в первом зависел от меры второго. Этим молодым человеком был я. В прошлом. То было неплохое время, наполненное ожиданием и бездельем. Теперь в моей памяти оживали посетители одного бара, который я частенько навещал. Я снова видел их лица, тела, слышал их голоса и речи. Этот бар обладал какой-то неодолимой притягательной силой. Мне вспомнились мои схватки с барменом. Я был не таким уж отменным бойцом. У меня слишком маленькие руки, к тому же я недоедал, здорово недоедал. Зато я был живчик и хорошо держал удар. Мне мешало неумение как следует разозлиться во время драки, даже если речь шла о жизни и смерти. Для меня борьба оставалась игрой. Несерьезным делом. Наши драчки с барменом ублажали завсегдатаев, которые держались кучкой. Я был чужаком. Надо сказать насчет выпивки: мне бы нипочем не выдержать этих боев, оставайся я трезвым. Когда я надирался, тело становилось словно резиновое, а голова делалась непробиваемой. Растянутые связки, распухшие губы да разбитые коленки — вот и все дела. Ну, и еще шишки на голове.
Как, однако, обратить все это в сценарий? Так или иначе, этот кусок моей жизни оставался единственным, который я еще не описал. Соображалка у меня тогда работала не хуже, чем у других, и глаза смотрели куда надо. Я узнал о существовании целого параллельного мира погибших душ, обитавших в пивнушках — днем, ночью и всегда, до самой смерти. Мне никогда не приходилось читать об этом особом мире, и потому я решил написать о нем сам, так, как я его помнил. И добрая старая машинка покладисто застучала.
На следующий день около полудня раздался звонок. Звонил Джон.
— Я нашел жилье. Франсуа приехал. Отличнейший дом, две кухни, и плата ничтожная.
— Где?
— В Венисе, в гетто. Брукс-авеню. Одни черные. На дорогах война. Роскошь!
— Ой ли?
— Приезжай, увидишь своими глазами.
— Когда?
— Да сейчас!
— Не знаю…
— Нельзя же упустить такой случай! Тут под нами соседи, нам слышно все, что они говорят, и как у них радио играет! И на каждом шагу — банды! Здесь построили общежитие. Денег никто не платит. Им отключили свет, воду, газ — хоть бы хны! Это просто военная территория! Полиция сюда носу не кажет, как в другой стране живем! Мне нравится! Ты немедленно должен приехать к нам в гости!
— А как туда попасть?
Джон продиктовал инструкцию и повесил трубку.
Я нашел Сару.
— Слушай, мне надо проведать Джона и Франсуа.
— Я с тобой.
— Нет, тебе нельзя. Это в гетто, в Венисе.
— Надо же-в гетто! И ты хочешь лишить меня этого удовольствия!
— Сделай одолжение, останься!
— Ты что же, думаешь, я пущу тебя туда одного?
Я положил в карман бритву, сунул деньги в ботинок и сказал «о'кей».
Мы медленно въезжали в гетто. Джон соврал: там жили не одни черные. На въезде было полным-полно латиносов. Я заметил человек восемь мексиканцев, они окружили какой-то древний рыдван. Все без рубашек или в рубашках навыпуск. Я медленно проехал мимо, стараясь не глядеть в их сторону. Они казались довольно мирными. Скорее всего, выжидали. Держались наготове. Наверное, просто скучали. Вполне симпатичные ребята. И чего им было дергаться из-за какого-то фраера?
Потом мы въехали в черную зону. На улицах по колено грязи и хлама — ботинок с левой ноги, апельсиновая кожура, рваная сумка, гнилой грейпфрут, еще один левый ботинок, джинсы, автомобильный скат…
Тут надо было смотреть в оба.
Два пацана лет по одиннадцати, на велосипедах, уставились прямо на нас. В их глазах читалась откровенная ненависть. Я ощущал ее кожей. Черная беднота пышет ненавистью. И белая тоже. Только обзаведясь капитальцем, черные и белые начинают терпеть друг друга. Мало кто из белых любит черных. Очень не многие черные — если вообще такие найдутся — любят белых. В общем, мы квиты. А может, и нет. В капиталистическом обществе проигравший попадает в рабскую зависимость от победителя и проигравших всегда должно быть больше. Что тут поделаешь? Политики не помогут, а выкарабкаться самому как-то не хватает времени.
Мы наконец прибыли по адресу, припарковались и постучали в дверь.
В двери отворилось окошечко, в нем показался чей-то глаз.
— А, Хэнк и Сара!
Дверь открылась, и нас впустили.
Я выглянул в окно.
— Ты чего? — спросил Джон.
— Приглядываю за тачкой.
— Это правильно. Пошли, покажу вам две наши кухни.
Там и правда было две кухни, каждая с плитой, холодильником и раковиной.
— Раньше было две квартиры, их соединили.
— Очень мило, — сказала Сара. — Ты можешь готовить в одной кухне, Франсуа в другой.
— Сейчас мы живем практически на одних яйцах. Держим кур-несушек.
— Господи, Джон, неужто дела обстоят так скверно?
— Нет, зачем же. Просто мы решили, что раз уж сюда попали, будем тратиться в основном на вино и сигары. А как сценарий?
— Счастлив сообщить, что уже порядочно накатал. Я, правда, ни черта не смыслю в этих штуках, которые вставляют в сценарии, знаешь, всякие там «наплыв», «наезд», «панорама»…
— Не бери в голову, я потом вставлю куда надо.
— А Франсуа где? — спросила Сара.
— В той комнате… Можете войти.
Мы вошли. Франсуа крутил свою рулетку. Когда он напивался, нос у него краснел, как у пьяницы в комиксах. И чем больше он пил, тем больше-мрачнел. Во рту у него торчала наполовину выкуренная обслюнявленная сигара. Он сделал подряд несколько затяжек. Рядом с рулеткой стояла почти пустая бутылка.
— Черт, — буркнул он. — У меня выигрыш шестьдесят тыщ, а я пью это сраное вино, которое Джон выдает за настоящее, а это самое поганое дерьмо. Доллар тридцать пять центов за бутылку. Надулся этой кислой мочи по уши! Шестьдесят тыщ — и ни фига мне не светит! Никому я не нужен. Пора… кончать с собой.
— Пошли, Франсуа, — сказал Джон. — Покажем ребятам наших цыпляток.
— Цыпляток-блядок! Все время жрем эти яйца херовы! Одни яйца, чтоб им провалиться! А моя работа — круглые сутки стеречь чертовых кур, которых норовят спереть черные разбойники. Эти юные чернокожие джентльмены перемахивают забор и пикируют прямиком на курятник. Я луплю их дрыном и приговариваю: «Не трожьте, сукины дети, наших цыпляток-блядок, которые несут нам херовы яйца!» Мне некогда подумать о себе, о жизни и смерти, у меня только и делов — пасти чертовых разбойников! Джон, мне нужно еще вина и еще сигару!
Он крутанул ручку рулетки.
Картина вырисовывалась безрадостная. Система явно отказывала.
— Слыхали, во Франции ставят на одно зеро? А в Америке — зеро и еще двойное зеро. Просто берут тебя с потрохами! Пошли, покажу вам кур.
Мы вышли во двор, там стоял курятник, вокруг разгуливали куры. Курятник Франсуа сварганил своими руками. Вместо проволоки для пола он использовал деревянные рейки. Двери запирались на замок. Руки у Франсуа были золотые.
— Каждый вечер — проверка: «Сесиль, ты здесь?» «Куд-куда», — отвечает. «Бернадетта, ты здесь?» «Куд-куда». И так далее. «Николь?» — позвал я однажды. Не отзывается. Верите ли — при всех заборах и замках — сперли Николь! Пропала Николь, пропала навеки! Джон, Джон, мне еще вина надо!
Мы вернулись в дом, сели на пол, и вино полилось рекой. Джон подал Франсуа новую сигару.
— Я вовремя получаю сигару, — сказал Франсуа, — значит, я существую. Мы некоторое время пили, потом Сара спросила:
— Слушай, Джон, а ваш хозяин тоже черный?
— А как же!
— Он не спрашивал, почему вы решили тут поселиться?
— Спрашивал.
— И что вы ответили?
— Сказали, что мы режиссер и французский актер.
— А он?
— Он сказал: «О!»
— И все?
— Еще добавил: «Мне на ваши амуры наплевать».
