Вильям Козлов - Я спешу за счастьем

— Забирай свои удочки и… к маме! — скомандовал я.

Девчонка подтянула повыше черные штаны, повернулась ко мне спиной. Ноги у нее были длинные, на смуглых икрах белели царапины: ободралась на дереве. Она подняла с травы удочку, сунула под мышку.

— Ты в Одессе был? — спросила девчонка. И сама ответила: — Не был. И ты не знаешь, где бананы растут. Ты ничего не знаешь.

Насчет Одессы и бананов она была права. В Одессе я никогда не был, Слышал, что ее почему-то называют Одесса-мама. А бананы вообще в глаза не видал. И не знал, с чем их едят. Говорили, что они растут в жарких странах.

Я сказал:

— Бананы я ел пачками… За свою жизнь — съел вагон. Мне привозили их из субтропиков. Но это не важно. Важно другое. Почему ты в штанах?

У девчонки покраснели маленькие уши. От злости. Она пяткой выдолбила в земле лунку.

— О-о, я очень извиняюсь. — Девчонка жеманно присела. — Забыла тебя спросить, глупый банан!

— Я, может быть, и глупый банан, но юбку бы на себя не надел.

— А тебе юбка больше к лицу… — Девчонка хихикнула.

— Тебя давно последний раз били? — спросил я.

— Меня не бьют, — нахмурилась девчонка. — Никогда. Покинь этот остров. И чем быстрее, тем лучше.

Она сделала два быстрых шага ко мне. Глаза ее сузились, как у рыси, и еще больше позеленели. Она и вправду была похожа на рысь: движения легкие, стремительные и вместе с тем плавные. И ступала она неслышно, не оставляя следов.

— Приди сюда только… — почему-то шепотом сказала девчонка. — С берега спущу…

Подхватила порожнее ведро и, чуть покачиваясь, легко зашагала по тропинке, которая вела к дому. Дом когда-то был оштукатурен. Теперь облез. Там, где штукатурка отвалилась, виднелась желтая щепа, выпиравшая из стены, как ребра. Я смотрел вслед этой злюке-рыси и улыбался. Я был рад, что разозлил ее. Но тут я вспомнил про Алку, Герку-барабанщика и перестал улыбаться.

— Эй ты, шаланда, полная кефали! — крикнул я девчонке. — Погоди!

Рысь даже не оглянулась. Только ведро качнулось в руке.

— Умеешь танцевать? — спросил я.

Рысь остановилась, с любопытном посмотрела на меня.

— Дальше, — сказала она.

— Пошли, что ли, на танцы… Билеты будут.

— Куда?

— В театр. Танцы что надо. Оркестр. Даже барабанщик есть…

— А ты танцуешь?

— Я? Ну да… Танго и фокстрот. И вальс тоже. Правда, не со всеми у меня получается.

— А со мной?

— Получится… Ты вон как на деревья прыгаешь.

Девчонка прикусила нижнюю губу и стала думать.

— Ну чего там, пошли, — сказал я. — Повеселимся.

— А ты на ноги не будешь наступать?

— Вот еще, — сказал я. — С какой стати?

— У меня туфли новые… Ничего, что они на низком каблуке?

— Ничего, — сказал я.

Девчонка улыбнулась. У нее были красивые зубы. Белые и влажные, словно запотевшие.

— Ладно, потанцуем, — сказала она. — Пойду переоденусь. — И вдруг опечалилась: — У меня нет красивого платья…

— Плевать, — нетерпеливо сказал я. — Одевай любое. Тебе пойдет.

Девчонка потрогала на носу царапину, снова улыбнулась и помчалась переодеваться. «Дурища, — подумал я. — Платья у нее нет… Кто на нее смотреть будет!» Вышла она из дому минут через десять. Я уже стал злиться. А когда увидел ее, еле удержался, чтобы не расхохотаться. В девчонке ничего от рыси не осталось. На ней было короткое платье, заляпанное то ли красным горошком, то ли бобами. Из этого платья она давно выросла. Коричневые коленки, выглядывавшие из-под платья, напомнили мне бильярдные шары. На ногах у нее были большущие черные туфли на высоком каблуке. Двигалась девчонка боком, руками хватала воздух.

— У тети похитила, — сказала она, взглянув на туфли.

— Не жмут? — спросил я.

— Не свалятся, — сказала девчонка. — Я вовнутрь чулки напихала.

Я только головой покачал. Пожалуй, зря я связался с этой девчонкой. В теткиных туфлях она стала ростом с меня. И, возможно, чуточку выше. Потом ходить-то на высоких каблуках она не умела, где уж тут танцевать. Я хотел было сказать девчонке, что пошутил, но, взглянув на нее, не решился: глаза у девчонки сияли голубым счастьем. Она достала из маленького кармана зеркальце, губную помаду. Зеркало сунула мне:

— Подержи.

Наверное, я плохо держал, потому что девчонка минут пять вертелась — приседала передо мной, заглядывая в зеркало. Помады она не жалела. Губы у нее стали такими красными, что смотреть было страшно.

— Красиво? — спросила девчонка.

— Пошли, — сказал я, стиснув зубы.

— Ты ничего не понимаешь, — сказала девчонка. — Ты еще не настоящий мужчина.

Я молчал. Мне хотелось рукавом стереть с ее губ эту ужасную жирную краску.

— Зеркало положи в карман, — распоряжалась длинноногая пигалица с кровавыми губами. — Потом отдашь.

— Давай и помаду!

Девчонка по глазам поняла мои намерения.

— Помада мне может сто раз еще понадобиться, — сказала она. — Пусть у меня лежит.

Я отвернулся и зашагал к берегу. Посмотрим, как она в своих туфлях пойдет через мост. Девчонка ковыляла позади меня. Один раз она громко вскрикнула. Каблук подвернулся. Сломала бы их к черту, что ли?

— Куда ты бежишь? — сказала она. — Это неприлично. Возьми меня под руку.

— Дьявол, — выругался я, останавливаясь.

— Что ты сказал?

— Погода, говорю, хорошая.

Девчонка треугольником согнула руку, подставила локоть:

— Не умеешь?

— На могиле дедушки поклялся никогда с девчонками под руку не ходить, — сказал я.

— А когда замуж выйдешь… то есть женишься, тоже под руку не будешь ходить?

— Не буду, — твердо сказал я. — Поклялся.

— Я сразу поняла, что ты не настоящий мужчина.

Я ругал себя на чем свет стоит. Экая зануда! Она живьем съест меня, пока дойдем до театра.

Не доходя до моста, девчонка сняла туфли и босиком ступила на дощатый настил. На другом берегу снова влезла в тетушкины туфли. Вечер был теплый. На площади прогуливались люди. Посредине тротуара чернела большая воронка. Люди обходили ее, прижимаясь к длинному полуразрушенному зданию. Я заметил, что на нас обращают внимание, и ускорил шаги. Девчонка тоже прибавила ходу. Каблуки ее часто затюкали по неровному асфальту, сохранившемуся еще с довоенных времен. Какая-то парочка остановилась и, скаля зубы, стала смотреть на нас.

— Бегать умеешь? — спросил я.

— В туфлях? — удивилась девчонка.

— Я побежал, — сказал я. — В то притащимся к шапочному разбору.

Бегать я умел. Еще во время войны научился удирать от немецких самолетов. Иногда в день по пять раз приходилось мчаться по направлению к лесу. Но девчонка бегала быстрее меня. Ее длинные ноги мелькали впереди до самого театра. Она бежала и размахивала туфлями, которые держала в руках.

В зале негде было яблоку упасть. Оркестр играл быстрый фокстрот. Но танцевали медленно, — нельзя было развернуться. Распаренная масса из парней и девушек качалась, шевелилась между стен. Герка-барабанщик, свесив на глаза светлую прядь, изо всей силы лупил по барабану, трахал по гремучим медным тарелкам. В зал он не смотрел. Глаза его были полузакрыты, томно опущены вниз. Форсил Герка. Прикидывался Джорджем из Динки-джаза. Аллы не было видно. В такой каше не сразу и разглядишь. Я стоял у стены и озирался.

— Пойдем, — дернула меня за рукав девчонка.

Я совсем забыл про нее.

— Туфли не потеряй, — сказал я. — От тетки влетит.

Рука у девчонки была горячая, спина твердая и тоже горячая. В зеленоватых восторженных глазах прыгали светлячки. Это электрические лампочки отражались.

— Не прижимайся, — сказала девчонка. — Не люблю.

Я только покачал головой. Никто и не собирался прижиматься к этой стиральной доске. А она уперлась мне рукой в плечо и отодвинулась на километр. Гибкая спина ее выгнулась дугой. Голова откинулась назад. Глаза широко распахнулись. На загорелом лбу у девчонки под белокурой прядью был маленький шрам. От скобок остались белые точки. Нас толкали со всех сторон, наступали на ноги. Я так и не понял, умеет моя девчонка танцевать или нет. В общей куче нас раскачивало из стороны в сторону. Скоро мы освоились и тоже стали толкаться и наступать другим на ноги. Никто не извинялся. И никто не обижался. Оркестр как завел один фокстрот, так и не мог на другое переключиться. Герка совсем глаза закрыл. Навалился грудью на свой барабан, носом уткнулся в медную тарелку. Работали только руки. Били и били палками в гулкие бока барабана. Тоже мне искусство! Этак и я сумел бы в два счета научиться. Где же все-таки Алла? Увидел я ее неожиданно. Какой-то длинный парень наступил моей девчонке на ногу. Она, бедная, так и присела. Я подрулил к парню и с удовольствием придавил каблуком носок его ботинка. У парня оказался мужественный характер. Он и виду не подал, даже не поморщился. Но когда он снова оказался рядом, я ощутил могучий толчок в спину. Подбородком я ткнулся в переносицу своей девчонки. Она испуганно откинулась назад и ударила кого-то затылком. Ударила Аллу. Алла терла рукой щеку и без улыбки смотрела на нас. Полосатое шелковое платье с большим белым воротником отлично сидело на ней. Она была здесь самая красивая. Я кивнул ей, но она не ответила. Даже не улыбнулась. Незнакомый, парень подул ей на ушибленное место и, сердито посмотрев на меня, увел в другой конец зала.