Екатерина Великина - Книга для ПРОчтения
Когда через полтора часа я прискочу домой, меня встретят:
а) Фасолик, не более больной, чем был утром;
б) полностью раздолбанная квартира («Ну я же не сидела просто так, мы в отличие от тебя играем!»);
в) мама с выпученными красными глазами, нервно глотающая таблетки от котов;
г) коты с выпученными глазами, нервно глотающие таблетки от мамы.
Мне, конечно же, очень захочется сесть на стульчик и спросить у нее: «Ну на фига ж ты все это сделала? Чтобы что?» Но такого удовольствия я ей не доставлю. Плавали, знаем. Она начнет хлюпать, извлечет застиранный платочек и со словами «Подвозить не надо, пусть меня какой-нибудь маньяк ограбит» громко хлопнет дверью. Или даже без слов хлопнет, так еще эффектнее.
Добавьте к этому изрядную долю пессимизма, тягу к летальным исходам и капелюську бабьей желчи — и вот она, моя mom.
Любимая поговорка — «Зачем тебе это, когда лето (зима-осень-весна) уже кончается?»
Май:
— Зачем тебе босоножки, когда лето уже кончается?
Январь:
— Зачем тебе сапоги, нормальные люди уже туфли покупают!
Всесезонное:
— На фига тебе ремонт, пока ребенок маленький?
Не знаю, читали ли вы «Мэри Поппинс»… Там был такой замечательный персонаж — рыбник. Вот этот самый рыбник постоянно говорил что-то в духе «Погода плохая, да и у вас не слишком цветущий вид» и вообще отсвечивал постной харей. Так вот, мама моя даст фору целой стае рыбников. Приехать на дачу, сесть на табуреточку между грядками и, поджав ножки, произнести: «Ну вот и все, тепло закончилось, дай Бог зиму пережить» — тут и у самого махрового оптимиста депрессия приключится.
В общем, как представлю себе все эти прелести в режиме двух недель нон-стоп, аж спина потом покрывается. Холодным.
Про уик-энд с младенцами. День победы
Есть такие женщины, которым дети не мешают. В смысле вообще. В смысле с этими самыми детьми и по горам, и по долам, и на метро в час пик — запросто-пожалуйста. Как-то раз, помню, были в кафе. Входят две мадамки. У той, что постарше, сзади чувал привязан. Ей-богу — такая дура немереная размером с биотуалет и даже цвета, кажется, синего. Ну, в общем, размер и форма «дуры» — это второстепенное. Самое главное, что внутри этой внушительной конструкции детюшка трепещется, ручонками и ножонками сучит и вообще рвется к цивилизации. Садятся тетеньки за столик, чувал расстегивают, детюшку на пол выпускают и принимаются заказы заказывать. Младенец мечется, как заводная мышь, подвякивает там что-то, а дамам хоть бы хрен — чаи хлебают, в окошко смотрят и ребенка не замечают старательно. По логике вещей я должна сейчас написать, как это все некрасиво и неправильно, но я так не напишу. Милые девочки, вам нужно поставить памятник. Преклоняюсь, сочувствую и поддерживаю. В очереди за стелами вы вторые (первая я, конечно же).
После сегодняшнего дня можно с уверенностью сказать, что в дитячьем досуге — я лох, простофиля и бездарь.
Короче, по порядку.
Так уж получилось, что сегодня маленький Ф. маршей насмотрелся (9 Мая же) и через это дело начал выканивать себе прогулку.
— Качу к солдатам, мы купим им танк, сиприз, пистилет и жып на кукумуляторах, качу, качу, качу, качу-у-у-у-у-у-у-у!
В обычный день мы бы, естественно, собрались и поехали. Но сегодняшний день обычным не был: работал работу наш папинька, чтоб его начальству икалось кровавою икотою. Ну и вы понимаете: одно дело погрузить ребенка в машину и отправиться куда угодно, и совсем другое дело — метро. Нет, мы, безусловно, пользуемся общественным транспортом, но вот массовые гулянья без отца семейства не посещаем: очень уж много неудобств. У меня — нервы, у Фасолика — ноги, у бабушки — климакс, и только у папы устав, согласно которому он должен нам всем сроком до конца жизни.
Ну и вот: дитя ноет, я отчаянно сопротивляюсь, воины по ящику мысы тянут, и небо пасмурное, хоть вешайся. Звоню папиньке, взываю к совести — не взывается. В общем, тоже неудивительно. В нашем семействе с совестью туго: неделю назад у Ф. спрашивала: «Где твоя совесть?», так он мне сказал, что за диваном она и такая большая, «что пилямо не достать». Вот примерно то же самое мне и папинька телеграфировал. Дескать, работа превыше всего, и вы там как-нибудь справитесь, и пожрать-к-вечеру-приготовь-да.
«Пилямо ужаш какой-то», — подумала я и пошла собираться на гульки.
Решено было, что поедем в Коломенское (так как это ближе всего) и с собою будут взяты:
а) младенец Ф. (для выгула);
б) коляска-трость (для фокусов «качу на ручки бистла»);
в) бабушка Г. (в качестве ложки дегтя или того самого Г — кому как нравится).
Первое Г. началось прямо у входа в метро «Севастопольская». Малыш Ф. вдруг отчего-то вспомнил, что он малыш Ф., и начал с визгом кататься на ступенях.
Бабушка Г. тоже вспомнила, что она Бабушка Г., и тут же спросила у меня: «Может, у него что-то болит?»
Что мне оставалось делать? Ну да, вспомнить о том, что я Катечкина, и что у меня стальные нервы, и что рявкать предполагается в конце банкета или уж хотя бы посередине, и поэтому я промолчала.
— Что у тебя болит, заинька? — спросила бабушка, наклонившись к Ф.
— Ови машину, ура! — взвизгнул ребенок.
— Заинька, нам всего три остановочки, — елейно произнесла бабушка и выпятила три пальца.
— Двеее! — горько взвыла заинька.
— Три!
— Двеееее!
— Три!
— Двеееееееееее!
— А вон там — милиционер, — непедагогично сказала я.
Почуяв близость правоохранительных органов, Ф. вскочил и поскакал в переход. Бабушка Г. рванула за ним с визгом «Тебя зашибет этими стеклянными дверьми» и весьма отчетливым «Только-и-можешь-что-напугать-зараза», скороговоркой брошенным мне в ухо.
Всю дорогу до «Коломенской» мы молчали. Уже перед самым выходом бабушка решила навести некую светскость и, высморкавшись в платочек, изрекла:
— А «ура» — это он типа теперь так радуется, да?
— Нет, «ура» — это, знаешь ли, «ура», — ответила ей безжалостная я.
Второе Г. случилось на выходе из метро «Коломенская», и это было такое хитрое Г., что я поначалу даже подумала, будто все прекрасно.
— Качу ехать на калясе, — заголосил Ф. — Качу, качу, качу!
Аргумент «все нормальные дети идут пешком», так прекрасно работавший со мной (я до сих пор ежусь при словосочетании «все нормальные люди»), на Фасолика не подействовал. Моему сыну плевать на всех нормальных детей. Предполагаю, что те же самые чувства он испытывает к ненормальным детям и к детям вообще. Поэтому мы немножко поторговались, после чего разложили коляску, усадили в нее младенца и поехали. И вот знаете, такая благодать на меня снизошла — не сказать словами. Молчит. Молчииииит. Молчииииииииииииииии-ииииииит. И главное, люди все вокруг такие добрые и веселые, мы едем, а они улыбаются и расступаются — дорогу дают, значит. Вот, думаю, какая тебе, Катища, клевая идея в голову пришла — коляску с собой взять. Радостная, я поскакала вперед, с тем чтобы вознаградить младенца флагом Российской Федерации. Подбегаю к лотку, деньги вытаскиваю и одновременно выглядываю своих, чтобы мимо меня не проехали. Вдруг смотрю, в народе какое-то оживление, потом плешь образовывается, и выплывает моя мама с Фасолием. И я смотрю на них и уже готовлюсь рукой помахать, как вдруг меня лоточница обрывает.
— Да что вы на них, девушка, так уставились, это же неприлично! У родителей и без вас горе, — начинает отчитывать меня она.
— Какккое еще горе? — начинаю заикаться я.
— Не знаю. Может, аутист, или ДЦП какое-нибудь, или вообще ноги не ходят.
Я еще раз смотрю на свою маму и начинаю понимать, что лоточница права: в Фасолике 105 сантиметров росту, килограммов 18 дури и объяснить появление всего этого великолепия на крошечной детской коляске можно и правда только с помощью диагноза.
— Вот народят в таком позднем возрасте, а потом маются, — продолжает лоточница. — Бедный малыш, и глазки-то какие грустные…
— Ничё. Щас развеселится, — проскрежетала зубами я. — Честное слово, сей секунд исцелю!
С этими самыми словами я подбежала к инвалиду, сопровождаемому развратной позднородящей бабушкой, и начала выбивать его из транспортировочного кресла.
— А ну давай ногами! — орала на него я. — Давай-давай, поднимайся немедленно!
— Ура, ура, ура! — тоненько взвизгивал инвалид и еще крепче хватался за коляску.
— Не смей трогать ребенка! — верещала развратная бабушка и размахивала руками, норовя попасть мне по носу.
Поняв, что мои действия бессмысленны, я вернулась к лотку.
— Ну, сегодня не получилось, — вздохнула я, забирая флажок у продавщицы. — Я обычно по четвергам исцеляю, а не по средам.
Рука лоточницы была твердая и ледяная, как основание флагштока у здания городской администрации. Мы отправились дальше, а она так и стояла с этой своей пригоршней, похоже, даже не почувствовав, что штандарт перекочевал в мои лапы. Мне почему-то показалось, что еще пара минут, и на нее начнут испражняться голуби.
