Ирвин Ялом - Проблема Спинозы
А Альфред отбыл в полной растерянности. Как быть с заданием? Не сделал ли он все только хуже? Или, наоборот, ему дали передышку? В конце концов, наизусть-то он учит легко. Ему нравилось заучивать наизусть реплики для театральных спектаклей и речи…
* * *Через две недели Альфред стоял у длинного стола герра Эпштейна, вопросительно глядя на директора, который сегодня выглядел еще более внушительным и свирепым, чем обычно. Герр Шефер, по сравнению с директором, казавшимся тщедушным, с унылым лицом, жестом велел Альфреду начать пересказ. Бросив последний взгляд на свой экземпляр текста Гете, Альфред выпрямился, объявил:
Из автобиографии Гете, — и начал:
— Мыслителем, который трудился надо мной столь решительно и оказал столь великое влияние на весь мой образ мысли, был Спиноза. Тщетно озирая весь мир в поисках средства, которое могло бы усовершенствовать странную мою природу, я наконец набрел на «Этику» этого философа. И в ней обрел успокоительное для своих страстей; в ней, казалось, открылся мне широкий и свободный взгляд на вещественный и смертный мир…
— Итак, Розенберг, — прервал его директор, — что же такое Гете получил от Спинозы?
— Э-э… его этику?
— Нет-нет. Боже милосердный, неужели вы не поняли, что «Этика» — это название книги Спинозы! Что, по словам Гете, он обрел в книге Спинозы? Что, как вы думаете, он подразумевает под «успокоительным своим страстям»?
— Нечто такое, что его умиротворило?
— Да, отчасти. Но продолжайте: эта мысль вскоре снова появится.
Альберт некоторое время проговаривал текст про себя, чтобы найти нужное место, потом снова стал декламировать:
— Но что особенно привлекло меня в Спинозе — это его свободный от связей интерес…
— «Незаинтересованность» — а не интерес! — рыкнул директор Эпштейн, пристально следивший за каждым словом пересказа по своим заметкам. — «Незаинтересованность» означает эмоциональную непривязанность!
Альфред дернул подбородком и продолжал:
— Но что особенно привлекло меня в Спинозе — это его свободная от привязанностей незаинтересованность, сиявшая в каждой фразе. Это великолепное высказывание — «кто любит Бога, тот не может стремиться, чтобы и Бог, в свою очередь, любил его» — со всеми посылками, на коих оно покоится, и всеми вытекающими из него логическими следствиями, наполнило весь мой ум…
— Это трудный фрагмент, — снова перебил директор. — Позвольте, я объясню. Гете говорит, что Спиноза научил его освобождать свой разум от влияния других. Искать собственные чувства, делать собственные умозаключения, а потом действовать в соответствии с ними. Иными словами, позволяй своей любви свободно течь, но не позволяй влиять на нее мысли о той любви, которую можешь получить взамен. Мы могли бы применить ту же самую идею к предвыборным речам. Гете не стал бы строить свою речь, основываясь на том восхищении, которое получит от других. Вы понимаете? До вас дошло?
Альфред кивнул. Что до него на самом деле дошло — это что директор Эпштейн затаил на него злобу. Он дождался жеста директора и продолжил:
— Далее, не должно отрицать, что теснейшие союзы складываются из противоположностей. Всеприем- лющее спокойствие Спинозы составляло резкий контраст с моей всевозмущающей деятельной энергией. Его математический метод противостоял моим поэтическим чувствам. Дисциплинированный склад его ума сделал меня его пылким учеником, его самым решительным почитателем. Разум и сердце, понимание и чувство искали друг друга с неизбежным тяготением, и следствием явился союз самых различных натур…
— Знаете ли вы, что он подразумевает под «двумя различными натурами», Розенберг? — осведомился директор.
— Я думаю, он имеет в виду ум и сердце.
— Именно! А который из них — Гете и который — Спиноза?
Альфред недоуменно посмотрел на него.
— Это не просто упражнение для памяти, Розенберг! Я хочу, чтобы вы понимали выученные слова. Гете — поэт. Так кто он — ум или сердце?
— Он — сердце. Но он также обладал великим умом.
— Ах, да! Теперь я понимаю ваше замешательство. Но здесь он говорит, что Спиноза предлагает ему тот баланс, который позволяет Гете примирить свою страстность и кипучее воображение с необходимым спокойствием и рассудком. И именно поэтому Гете говорит, что он — «самый решительный почитатель Спинозы». Понимаете?
— Да, господин директор.
— Теперь продолжайте.
Альфред замешкался, в его глазах мелькнула паника.
— Я потерял мысль. Я не помню, на чем мы остановились…
Вы прекрасно справляетесь, — вставил герр Шефер, пытаясь успокоить его. — Мы понимаем, как трудно читать наизусть, когда вас так часто прерывают. Можете свериться со своими записями, чтобы найти это место.
Альфред глубоко вздохнул, пробежал взглядом заметки и продолжал:
— Некоторые выставляли его атеистом и считали достойным порицания; но, с другой стороны, они также признавали, что он был спокойным, задумчивым человеком, добрым гражданином, с сострадательной душой. Похоже, критики Спинозы забыли слова Писания: «По плодам их узнаете их» — ибо угодная людям и Богу жизнь не может произрастать из порочных принципов. Я по сей день помню, какой покой и ясность низошли на меня, когда я впервые переворачивал страницы «Этики», написанной этим выдающимся человеком. Поэтому я вновь поспешил прибегнуть к сему труду, коему я стольким обязан — и вновь меня охватил тот же дух умиротворения. Я предался чтению и размышлению и ощутил, заглянув в себя, что никогда еще не мог узреть мир так ясно.
Договорив последнюю строчку, Альфред шумно выдохнул. Директор сделал ему знак сесть и заметил:
— Ваш пересказ был удовлетворителен. У вас хорошая память. А теперь давайте проверим ваше понимание этого последнего отрывка. Скажите мне, считает ли Гете Спинозу атеистом?
Альфред отрицательно покачал головой.
— Я не расслышал ваш ответ.
— Нет, господин директор, — громко произнес Альфред. — Гете не думал, что он атеист. Но другие так считали.
— И почему же Гете с ними не согласен?
— Наверное, из-за его этики?
— Нет-нет. Вы что, уже позабыли, что «Этика» — это название книги Спинозы? Итак, почему Гете не согласен с критиками Спинозы?
Альфред затрепетал, но не издал ни звука.
— Боже мой, Розенберг, да загляните же в свои записи! — велел директор.
Альфред просмотрел последний параграф и наконец отважился:
— Потому что он был добр и жил жизнью угодной Богу?
— Точно так. Иными словами, имеет значение не то, во что вы верите или говорите, что верите — а то, как вы живете. А теперь, Розенберг, последний вопрос по этому фрагменту. Скажите нам еще раз, что Гете получил от Спинозы?
— Он говорил, что обрел дух умиротворения и покоя. Он также говорил, что узрел мир с большей ясностью. Это — две главные вещи, которые он обрел.
— Точно! Известно, что великий Гете целый год носил в кармане экземпляр «Этики» Спинозы. Представьте — целый год! И не только Гете, но и другие великие немцы. Лессинг и Гейне говорили о ясности и умиротворении, которые нисходили на них благодаря чтению этой книги. Кто знает, возможно, и в вашей жизни настанет время, когда вам тоже понадобятся умиротворение и ясность, которые дает «Этика» Спинозы. Я не стану просить вас прочесть эту книгу теперь же. Вы слишком юны, чтобы осмыслить ее значение. Но я хочу, чтобы вы пообещали, что до своего двадцать первого дня рождения вы ее прочтете… Или, возможно, мне следовало бы сказать — прочтете ее к тому времени, когда полностью возмужаете. Даете ли вы мне свое слово — слово доброго немца?
— Да, господин директор, даю слово!
Чтобы отделаться от этого допроса, Альфред был бы рад пообещать, что прочтет целиком всю энциклопедию по-китайски.
— А теперь давайте перейдем к сути этого задания. Вам вполне ясно, почему мы дали вам такое задание по чтению?
— Э-э… нет, господин директор. Я думал, это просто потому, что я сказал, что Гете восхищает меня превыше всех остальных.
— Безусловно, это отчасти так. Но вы же наверняка поняли, что в действительности означает мой вопрос?
Альфред уставился на него пустым взглядом.
— Я спрашиваю вас: что для вас означает то, что человек, которым вы восхищаетесь превыше всех прочих, выбрал в качестве человека, которым он восхищается превыше всех прочих, еврея?
— Еврея?..
— Неужели вы не знали, что Спиноза — еврей?
Тишина.
— Вы что же, ничего не выяснили о нем за истекшие две недели?
— Господин директор, я ничего не узнавал о Спинозе. Это не входило в мое задание.
— И поэтому вы, благодарение Богу, увильнули от излишней необходимости немного расширить свои знания? Верно, Розенберг?
