Вера Колочкова - Слепые по Брейгелю
— Не, Машк, не надо. Может, так быстрее отойду, без укола-то. Ты это… Прости меня на всякий случай, ладно? Может, я уж сегодня к утру… Не держишь на меня обиды, нет? Говори, Машка, как на духу…
У нее мороз пробежал по коже снизу вверх, торопливый, колкий, — сказать, не сказать? Наверное, сказать полагается, если просит… Но как, как сказать? Да и надо ли ей сейчас… Наверное, она других слов от нее ждет. Как бы там ни было, а других.
— Нет, мам. Я не держу обиды.
— Ну, слава богу… Хотя я и так знаю, в общем, что не самой хорошей матерью была. Но какой была, такой была. Меня тоже жизнь подарками не жаловала, чтобы я с тобой сюсюкалась. Зато у тебя вон муж… Любит тебя, на руках носит, зарплату в дом тащит. Повезло тебе, Машка. Ладно, живи долго и счастливо. Иди спать, я тоже устала… Иди, иди…
Утром мама умерла. Глянула на нее последний раз, уже не узнавая. Потом задышала тяжело, часто, и… перестала. Ушла с лица судорога страдания, глаза смотрели вверх спокойно, светло. Она протянула дрожащую ладонь, смежила пока еще теплые веки. И затряслась, с трудом соображая, что все уже кончилось. Что надо плакать уже от горя потери, а не от страха вообще…
Маму похоронили, жизнь потекла дальше, как река, то сужаясь мелкими неприятностями, то растекаясь вширь семейным счастливым достатком. Через год после маминой смерти сделали в квартире ремонт. На деньги, подкопленные для первого взноса в кооператив, купили машину. Славка пошла в детский сад, она вышла на работу… Жизнь как жизнь, спокойная, полноценная. Саша по-прежнему много работал, ездили в отпуск на море всей семьей, бывало, и по два раза в год. Казалось, даже катаклизмы, происходящие в государстве, их особо не задевали. Как-то так получалось, что заработок у Саши всегда был, хоть какой, хоть самый мало-мальский, даже в самые трудные безработные времена. И еда в холодильнике всегда была. И одежда. Уж как он выкручивался в этом плане, она вопросами не задавалась. Жила себе и жила, шла и шла за ним, как слепой идет за поводырем, беззаботно положив руку на плечо. И не просто за поводырем, а любящим ее поводырем…
Вот, значит, и пришла. Куда ты меня привел, мой поводырь? К пропасти? Осталось только чуть в спину толкнуть, давай, мол, слепой все равно не поймет, не увидит? Земли ж под ногами не будет, вниз полетит, и все.
А она ведь и в самом деле слепая, в буквальном смысле, выходит. Не разглядела, не поняла, что поводырь давно ее разлюбил, что готов ладонь с плеча сбросить. Вот, значит, и сбросил. Иди дальше одна, как сумеешь.
Обхватила себя руками, вдохнула ставший вдруг терпким воздух, затряслась в сухом рыдании. Странно, отчего-то слез не было. Организм экономит, что ли? Боится, как бы за один день все не вытекли? Оказывается, больно плакать без слез. В горле сухо, плач получается похожим на кашель, сухой, надрывный.
Короткий звук дверного звонка ворвался в кухню, пробежал по телу электрическим разрядом. Еще, еще. Надо встать со стула, пойти открыть. Сил нет. Это ведь, наверное, Саша пришел. Передумал ее в пропасть бросать, вернулся. Скорей, вставай скорей, неуклюжая слепота! Пожалели тебя, беги!
В прихожей запнулась о чемодан, чуть не упала. Откуда здесь чемодан? Ах да, это ее чемодан, она вчера из Испании приехала. О боже, как руки дрожат, никак с замком не справиться.
За дверью стоял вовсе не Саша. Стояла соседка с третьего этажа, Лена. Глядела на нее настороженно.
— Привет, Маш… С тобой все в порядке?
— Да, Лен…
— А чего сразу не открыла?
— Не знаю… Не слышала, наверное.
— Да? Странно, странно…
Лена стояла в дверях, переминалась с ноги на ногу, внимательно вглядываясь в ее лицо. Видела же, что лицо вусмерть зареванное, но произносить сакраментального «ой, прости, я, кажется, не вовремя», судя по всему, не собиралась. Наоборот, с каждой секундой исполнялась все большим любопытством, грозящим перейти в стадию бесцеремонности.
— Маш… Дай пройти-то, чего в дверях истуканом выстроилась? Или нельзя?
— Ну почему нельзя, проходи… — вздохнула обреченно, отступив два шага назад. И отметила про себя грустно — а что делать? Разве ее трусливая натура может противостоять бесцеремонности? Нет, не может. И никогда не могла. А вот если бы могла… Ох, с каким бы наслаждением она закрыла дверь перед любопытным носом соседки!
— Расскажи, как съездила, что привезла, — шустро перешагнула порог Лена, захлопнув за спиной дверь. — Ой, а чего это у тебя чемодан до сих пор неразобранный? Ты когда приехала-то?
— Вчера…
— Ни фига себе! А чего делаешь целый день, если даже чемодан разобрать не удосужилась?
— А что, уже день?
— Ну, ты даешь! Что с тобой? Так хорошо отдохнула, что заболела?
— Да, что-то мне плохо, Лен. Не соображаю ничего, извини.
— Да я тоже смотрю, ты вроде как не в себе. Плакала, да? Что случилось, Маш?
— А который час, Лен, не подскажешь?
Наобум спросила, лишь бы что-то спросить. И очень удивилась, когда Лена тихо произнесла:
— Вообще-то уже третий час пополудни… Мы только что с детьми пообедали.
— Третий час?!
Она и впрямь испугалась почему-то. Может, потому, что действительно времени не почувствовала. Она всегда его раньше чувствовала, могла и без часов определить временной путь от утра до ночи. Все минуты чувствовала, все секунды, как они утекают в небытие, словно песок сквозь пальцы… Нет, это чувство не было грустным, наоборот, давало странную уверенность в себе. Утекают, мол, и что такого? Зато я их чувствую, я в них живу.
— Да что случилось, Маш? Можешь сказать? Чего ты таращишься на меня, будто я тебе чужая? Даже не спросишь, что там у нас на работе.
Да, с Леной они работали вместе, так уж неказисто получилось. Год назад сама притащила ее к себе в бухгалтерию, упросила начальницу взять на работу. Пожалела, душевное участие проявила. Лену к тому времени муж бросил, оставил с двумя детьми на руках, мыкалась женщина без копейки, как не помочь? Это уж потом поняла, что не стоило этого делать. Говорят, ни соседей, ни родственников нельзя к себе на работу тащить. Потом, что ни случись, вся ответственность на тебя ложится. Да и ни к чему на работе лишние сплетни с места жительства, лишние дружбы.
— Что там у нас на работе, Лен? — повторила за ней послушно, идя на кухню.
Лена пришла за ней, основательно уселась за кухонным столом, сложила перед собой руки, как прилежная школьница.
— Да все нормально, в общем… Начальница в отпуск собирается, купила тур на Бали, через две недели улетает. Круто, ага?
— Да. Круто.
— Маш, а все-таки… У вас в семье что-то происходит, да?
— А что у нас? Ничего у нас…
— Нет, но как же… Я твоего Сашу третьего дня видела, он с чемоданами в машину грузился. Я еще подумала — в отпуск, что ли, по отдельности стали ездить? А он увидел меня и говорит — можно, мол, тебя попросить, Лен… Ты, говорит, заходи к Маше почаще… А лучше — каждый день заходи, хотя бы первое время… Чего это он, а, Маш? Какое первое время? Куда он поехал-то?
— Никуда! — вдруг обозлилась она, осторожно трогая пальцами взбухающие болью виски. — На кудыкину гору, воровать помидоры! Нет, вру, не помидоры, а груши… Как там говорят? Муж объелся груш, да?
— В смысле? Что ты имеешь в виду? Ты же не хочешь сказать, что… Ой, Маш…
— Да, хочу. Именно это и хочу сказать. Ушел он от меня, Лен. Только не спрашивай куда. Ясно же, куда. К другой женщине.
— Да иди ты! Не, что ты, не может быть… Чтобы твой Саша…
Лена медленно подняла ладонь, зажала ею чуть приоткрытый в страшном удивлении рот. Хорошо хоть глаза не закрыла. В глазах уже плясало свеженькое, радостно удовлетворенное любопытство. Оно дрожало, взбухало с каждой секундой все больше, требовало дополнительной пищи. И само себя будто стыдило — тихо, уймись, неловко же, ей-богу… Прикройся белыми одеждами обязательного сочувствия, а то и в самом деле неловко! А к сочувствию искренности подбавь, хоть на два грамма. Или в чем там измеряется лживая искренность неуемного женского любопытства?
Глядя Лене в глаза, она подумала с тоской — ну, все… Теперь весь дом узнает. И весь бабский коллектив на работе — тоже. Как бы ее выпроводить поскорее? Узнала «добрую» новость, и хватит. И без того всю энергию съела, какая в загашнике оставалась. Чужое любопытство — оно ужасно прожорливое.
— Знаешь, Лен… Ты извини, конечно, но у меня совсем времени нет. Мне собираться надо. Я сейчас к Славке уезжаю, так что извини.
— Да? А, да, я понимаю… Только… Как же так, Маш? Чтобы твой Саша… Нет, у меня просто в голове не укладывается! Нет, а он что… не дождался, когда ты приедешь? Ты в Испании отдыхала, а он, значит…
— Лен, меня дочь ждет. Мне ехать надо.
— Да, да… А когда ты вернешься, Маш? Давай я вечером зайду? Тебе же, наверное, выговориться надо, а?
— Нет, не надо. Мне есть кому выговориться, спасибо. Пойдем, я тебя провожу.
