Ирина Волчок - Главный приз
— Что ж Сашка не захотел вернуться после… ну, как Димка погиб? — Юлька сама удивилась своему вопросу. И тому, что может говорить об этом почти спокойно.
— Сашка уже в Москве укоренился, — задумчиво сказала мама Нина. — У него там и работа, и друзья, и перспективы… А здесь что? — Она помолчала, повздыхала и неожиданно добавила: — Вот если бы ты за него замуж пошла — он, может, и вернулся бы.
— Замуж?! — Юлька так изумилась, что сначала даже не обиделась. — Мама Нина, что ты придумала? Или это он тебе что-то сказал? Ничего себе! Я — замуж за Сашку?
— А что? — Мама Нина тут же воинственно задрала подбородок. — Чем он тебе не хорош?
— Да всем он хорош! — Юлька испуганно таращила глаза и кусала губы, стараясь найти слова. — Очень даже он всем хорош! Только я — жена его брата! Ты что, забыла?!
— Детонька… — Мама Нина опустила голову и ссутулилась. — Юленька, не обижайся, чего скажу… Это ты, видать, забыла. Ты — вдова его брата. А женой-то и не была. Постой, не перебивай… Ты Димку любила, я верю. Но жизнь-то идет, правда? Ты подумай о себе, доченька… Тебе замуж надо, детей рожать надо, я внучиков понянькать хочу… За кого ты тут замуж пойдешь? Может, в городе и нашла бы кого-нибудь, да ведь он сюда не поедет, тебя с собой увезет, а как мне без тебя? А Сашка бы здесь остался, я знаю.
— Бред! — крикнула Юлька и вскочила с дивана, рассыпая фотографии с колен. — Бред, бред, бред! Слушать не хочу! Думать не могу! Я не пойду замуж! Тем более — за Сашку!
— Да за Димку-то ты пошла! — тоже закричала мама Нина. — Чем же Сашка хуже? Одно лицо!
— Вот именно! — Юлька вдруг села на ковер посреди пола, уткнулась лицом в колени и громко заплакала.
— Одно лицо… — бормотала мама Нина, поднимаясь с дивана и усаживаясь на ковер рядом с Юлькой. — Одна душа… Один характер… Все одно. Прям как и не умирал.
Юльке показалось, что она вдруг что-то поняла, и она испугалась. Так сильно испугалась, что даже плакать перестала, молча уставилась на маму Нину, не зная, что же теперь говорить и что делать, а душа ее переполнялась страхом и острой жалостью… И вдруг точно так же, как давным-давно сделала мама Нина, теперь совершенно инстинктивно сделала Юлька: осторожно обняла тощие старушечьи плечи, уткнулась лбом в висок мамы Нины и, слегка покачиваясь в медленном, усыпляющем ритме, запела-заплакала полузабытые, полузнакомые, странные, колдовские слова:
— Спи, моя золотенька, серебряны краешки…
— Отстань. — Мама Нина отрезвляюще отпихнула Юльку острым локтем, шмыгнула носом и вытерла подолом лицо. — Не бойся, я не свихнулась. Просто… ну, это ты не поймешь, пока своих не нарожаешь. И нечего на меня глазами лупать. Ладно, давай-ка и вправду спать ложиться. Потом поговорим…
Потом они поговорили. И не однажды. Точнее — говорила мама Нина. В самый неожиданный момент и, как правило, в самом неподходящем месте мама Нина вдруг начинала без подготовки: замужество, дети, дети, замужество… Похоже, это стало навязчивой идеей. Роди ей внучика, и все тут… Или лучше двух. Еще лучше — двух мальчиков и одну девочку. Или двух девочек и одного мальчика. Или всех девочек, но много. Возможны варианты. Юлька сначала по глупости вступала в пререкания. Потом стала сбегать — якобы по делу, чтобы не обижать маму Нину. Потом перестала слушать — просто переключалась на другое при первом упоминании замужества и детей. Маму Нину это нисколько не останавливало. И вот ведь что интересно: у Володи и Славика давным-давно были дети, по двое мальчишек, вылитые Июли, Сашка в конце концов женился, его Людмила выражала полную готовность нарожать Июльчиков по потребности, но мама Нина совершенно демагогически игнорировала то обстоятельство, что «внучиков» у нее и так уже полная обойма, и даже придумала абсолютно неопровержимый в силу абсолютной нелепости аргумент: внуки от сыновей дороже отцу, матери дороже внуки от дочери…
Юлька изумлялась нелепости этого аргумента, не раз выражала о нем свое крайне нелицеприятное мнение, но ни разу за все эти годы не только не сказала, но даже не подумала, что, в общем-то, она, Юлька, маме Нине не дочь. И мама Нина Юльке не мать. Кажется, и мама Нина об этом не помнила. И никто, наверное, об этом не помнил. Вот разве только Юлькины родители… Но папа принял новую расстановку сил как должное, он любил Юльку и полюбил маму Нину, и все понимал. А мать… Ну что мать? У нее было столько претензий к Юльке — и по поводу ее образа жизни, и по поводу внешности, и по поводу манеры одеваться, и ходить, и говорить, и… В общем, во время их редких и коротких встреч мать едва успевала высказать и половину, так что до родственных связей Юльки с мамой Ниной дело не доходило. Ну и хорошо. Валерия пару раз попробовала что-то вякнуть на тему «как хоть с этой старухой общаться можно», но Юлька в первый раз на нее цыкнула, а во второй — просто влепила затрещину и пообещала пообрывать уши, если еще раз услышит. Больше ничего такого не слышала. Может быть, еще и потому, что Валерия после этого случая вообще не заговаривала с сестрой год. Ну и тоже хорошо.
Зато когда Юлия эту путевку выиграла — ох и разговоров было! Мать прямо сказала, что путевку нужно отдать Валерии. Ну, зачем Юлии этот круиз? Отдых! Даже смешно. Она и так круглый год на природе живет, можно сказать — как на даче. А Валерии просто необходимо развеяться, она так перенервничала с этим разводом, даже больше, чем с первым, и вообще ей надо жизнь как-то устраивать, а круиз — это прекрасная возможность, и должна же Юлия подумать о сестре, и…
— И в чем тебе ехать? — ехидно вмешалась Валерия. — Тебе же даже надеть нечего! Ты же в своей деревне привыкла как доярка ходить. Вечно какие-то балахоны напяливаешь… Ты что, думаешь — вот в этом можно показаться в приличном обществе?
«Вот это» было выставочным костюмом из небеленого полотна, сплошь покрытого тончайшей ручной вышивкой белым шелком, — ни один фрагмент узора дважды не повторялся. Собственно, «вот это» и заработало Юлии главный приз, и она сняла костюм с аукциона, потому что вдруг ужасно захотела оставить его себе. Наверное, жадность одолела. Жалко было такую вещь из рук выпускать. Лучше этого она пока ничего не сделала.
Ничего этого она Валерии не сказала. Валерия так гордилась своей внешностью, и косметикой, и побрякушками, и своими шикарными тряпками с турецких развалов — зато с итальянскими этикетками величиной с разделочную доску. Ну что ты ей скажешь? Бедная Валерия!
— Что, нечего сказать? — уже откровенно пошла на скандал сестрица. — Что, со своими дебилами уже и разговаривать разучилась? Ха! В круиз она собралась! Деревня! Хоть бы не позорилась!
— Не надо, Валерия, — неожиданно вмешалась мать, и Юлия поразилась: что же это делается — ее тут защищают? Не может быть…
Мать озабоченно смотрела на Валерию и говорила успокаивающим тоном:
— Не надо волноваться, не стоит… Подумаешь — круиз! Мы тебе сами путевку купим, еще и получше… На Канарские острова. Там, говорят, все миллионеры отдыхают. Валентин! Ты слышишь, что я говорю? Валерии давно пора съездить куда-нибудь, отдохнуть, отвлечься… Как это я раньше не подумала?
— Не заработала, — подал голос папа, и Юлька удивилась: папа никогда раньше не говорил с матерью таким жестким голосом. Многое, однако, изменилось тут в ее отсутствие.
— А она заработала?! — Валерия, уже готовая выйти из комнаты, остановилась в дверях, трясясь от ярости. — Интересно, каким это образом она заработала?! Знаем мы эти конкурсы! Мисс свиноферма! А председатель жюри — районный ветеринар! Ха! Ха! Ха!
— Та-а-ак, — зловеще начал папа, и мать тут же подхватилась, кинулась к Валерии, что-то испуганно бормоча…
Юльке вдруг стало смешно.
— Вообще-то я не собиралась ехать, — доверительно сказала она. — Но теперь обязательно поеду. Интересно, на что нынче похоже приличное общество?.. — Юлька с некоторым злорадством отметила растерянность на лице Валерии и перешла на английский: — Па, трудно тебе с ними? Мне кажется, сестру пора лечить. Наверное, мои дети гораздо нормальнее… Ты ее бить не пробовал? Или еще лучше — отдай ее замуж за какого-нибудь гангстера… За какого-нибудь мафиозо из старинной итальянской семьи с патриархальным укладом.
— Никогда не видел глупого мафиозо, — по-английски же ответил отец, облегченно засмеявшись. — Я имею в виду: глупого настолько, чтобы жениться на противопехотной мине.
Мать и Валерия молча вышли из комнаты, хлопнув дверью, и отец с Юлькой переглянулись, понимающе улыбнувшись друг другу. Их старый прием — переход на английский, французский или немецкий язык — сработал, как всегда, безотказно. Ни мать, ни Валерия не знали иностранных языков, даже в объеме средней школы, хотя все время, пока папа работал за границей, с ним была вся семья. Правда, Юльке в этом отношении повезло больше, чем Валерии: она жила в Англии практически с самого рождения и к моменту рождения сестры уже вовсю болтала по-английски и даже думала по-английски, а в шесть лет, когда пошла в школу, подружилась с дочерью французского дипломата и через пару месяцев заговорила по-французски. Когда отца перевели в Германию, Юлька была уже достаточно большая, чтобы не забыть языки, да и с друзьями из Англии и Франции все время переписывалась. А Валерии было всего пять лет, язык она знала плохо, да и то, что знала, скоро забыла, а немецкий учить почему-то вообще не захотела. Мать ее в этом поддерживала: мол, пусть те, кто хочет с нами общаться, говорят на нашем языке. У советских — собственная гордость. И все последующие годы и мать, и Валерия не могли простить отцу и Юлии того, что те… Впрочем, бог их знает, чего они не могли простить. Они всегда чего-нибудь кому-нибудь не могли простить.
