Диана Сеттерфилд - Тринадцатая сказка

Тогда я попыталась мысленно окружить себя защитным полем, оставив доступной для обозрения лишь нейтральную внешнюю оболочку.

Она, должно быть, удивилась, обнаружив мою непрозрачность (то есть свою неспособность видеть меня насквозь), но пришла в себя очень быстро — намного быстрее, чем это сделала я после первого потрясения при встрече.

— Очень хорошо, — произнесла она с язвительной улыбкой, адресуя ее скорее себе самой, чем мне. — Перейдем к делу. Как я поняла из вашего ответного письма, у вас есть кое-какие сомнения относительно предложенной мною работы.

— Да, собственно…

Она продолжила, словно не замечая моей попытки ответить:

— Я готова повысить вашу месячную ставку и размер финальной выплаты.

Я провела языком по сухим губам, подбирая подходящие выражения. Но прежде, чем я с этим справилась, черные очки-прожекторы прошлись по мне сверху вниз, чуть задержавшись на моей челке, темно-синем джемпере и простенькой юбке. На губах ее промелькнула жалостная улыбка. И снова мисс Винтер меня опередила, не позволив вступить в разговор.

— Насколько я понимаю, финансовый аспект вас не интересует, — сухо констатировала она. — Это весьма необычно. Мне случалось писать про людей, равнодушных к деньгам, но живьем подобного человека вижу впервые. — Она откинулась на подушки. — Отсюда я могу заключить, что камнем преткновения для вас является правда. Люди, неспособные наполнить свою жизнь здоровой любовью к деньгам, обычно страдают патологической тягой к таким вещам, как правда, честность и справедливость.

Она махнула рукой, отметая мое замечание еще до того, как я успела его озвучить.

— Вы боитесь приступать к работе над биографией в условиях, когда ваша авторская независимость находится под вопросом. Вы подозреваете, что я захочу перекроить содержание вашей книги на свой лад. Зная, что в прошлом я отказывалась сотрудничать с биографами, вы гадаете, почему я сейчас решила изменить своим принципам. А более всего, — заключила она, вновь окидывая меня темным взглядом сквозь стекла очков, — вы боитесь, что я буду вам лгать.

Я хотела возразить, но не нашлась, что сказать. В сущности, она была права.

— Вы не знаете, что на это ответить, ведь так? Вам неловко обвинять меня в намерении вас обмануть? Люди вообще не любят в глаза винить друг друга во лжи. Да сядьте же вы наконец!

Я опустилась на стул.

— Я не намерена вас ни в чем обвинять… — начала я осторожно и тут же была прервана очередной ее репликой:

— Только не пытайтесь быть вежливой! Что я на дух не выношу, так это вежливость.

Ее лоб наморщился, и дуга бровей поднялась над оправой очков; густые и черные, эти брови выглядели ненатуральными.

— Вежливость. Вот еще одна любимая добродетель убогих, если у таковых вообще могут быть добродетели. Что привлекательного в безобидности, хотела бы я знать? Разумеется, быть вежливым нетрудно — для этого не надо обладать какими-то особыми дарованиями. С другой стороны, вежливость является последним прибежищем тех, кто потерпел неудачу во всем остальном. Честолюбивого человека, выбравшего себе цель и имеющего силы для ее достижения, не должно заботить то, что думают о нем окружающие. Я не могу себе представить, чтобы Вагнер лишался сна, беспокоясь о чьих-то там оскорбленных чувствах. Он был гений, и этим все сказано.

Еще какое-то время она с неумолимой методичностью приводила один за другим примеры эгоизма великих людей, и ни единая складочка ее шали не шевельнулась в процессе этого перечисления. «Она похожа на монумент из стали», — подумала я.

Но вот ее импровизированная лекция подошла к концу.

— Вежливость — это свойство, которым я не обладаю сама и которое я не ценю в других, — заявила напоследок мисс Винтер. — Посему давайте оставим ее в стороне.

И она замолчала с видом удовлетворенного спорщика, за которым осталось последнее слово.

— Вы среди прочего упомянули о лжи, — сказала я. — Полагаю, этот предмет оставлять в стороне не следует.

— В каком смысле?

Сквозь темные линзы я смогла разглядеть движения ее ресниц. Они подрагивали, расходясь и смыкаясь вокруг глаз, подобно лапкам теребящего добычу паука.

— Только за последние два года вы поведали журналистам девятнадцать вариантов своей биографии. Это лишь те, что я смогла обнаружить при весьма поверхностном обзоре прессы. В общей сложности таких вариантов должно быть несколько сотен.

Она пожала плечами:

— Это моя профессия. Я рассказчица.

— А я биограф и привыкла работать с фактами.

Она тряхнула головой; локоны и завитки, совершив колебательное движение, вновь легли каждый на свое место.

— Но ведь это жуткая скука! Не хотела бы я быть биографом. Вы никогда не задумывались о том, что правда много выиграет, будучи изложена посредством историй?

— Только не таких историй, какие вы рассказывали до сих пор.

Чуть заметным движением головы мисс Винтер обозначила кивок.

— Мисс Ли, — произнесла она медленно и раздельно, — у меня были веские причины для того, чтобы скрывать свое прошлое за дымовой завесой фантазий. Но теперь эти причины уже утратили силу.

— Вы можете их назвать?

— Жизнь — это компост.

Я заморгала в растерянности.

— Вы находите мои слова странными, но так оно и есть на самом деле. Весь мой опыт, все события моей жизни, все знакомые мне люди, все мои воспоминания и мечты, все прочитанные мною книги — все это годами сваливалось в одну компостную кучу и постепенно перегнивало, превращаясь в темное жирное органическое вещество. Процесс разложения сделал это вещество однородным; из него уже не вычленить отдельные компоненты. Иные люди называют это воображением, но я воспринимаю его как большую кучу компоста. Время от времени я беру какую-нибудь идею, помещаю ее в компост и жду. Идея питается темным веществом, некогда именовавшимся жизнью, берет из него энергию и начинает идти в рост. Пускает корни. Дает побеги. И так далее, пока в один прекрасный день из идеи не вырастает рассказ или роман.

Я кивнула, впечатленная образным сравнением.

— Читатели, — продолжила мисс Винтер, — жалкие глупцы. Они уверены, что каждое литературное произведение является автобиографическим. Это утверждение справедливо, однако совсем не в том смысле, как им представляется. Жизненный опыт автора должен хорошенько перегнить, чтобы стать питательной средой для произведения. Надо дать ему разложиться. Вот почему я не позволяю репортерам и биографам копаться в моем прошлом, вытаскивая на свет отдельные кусочки и консервируя их в виде текста. Чтобы писать книги, я должна сохранять нетронутым свое прошлое как удобрение для новых идей.

Я обдумала ее слова, прежде чем задать вопрос:

— Почему теперь вы изменили свое решение?

— Я уже стара. И больна. Объедините два этих факта, биограф, и что вы получите? Конец истории.

— Но почему вы сами не напишете эту книгу?

— Я поздно спохватилась. И потом, кто мне поверит? Я слишком долго морочила людям головы.

— И вы действительно хотите рассказать мне всю правду?

— Да, — сказала она, но я уловила колебание в ее голосе, хотя оно длилось лишь малую долю секунды.

— А почему вы выбрали меня на роль своего биографа? Она выдержала паузу.

— Знаете, я задаю себе тот же самый вопрос на протяжении последней четверти часа. Что вы за человек, мисс Ли?

Прежде чем ответить, я мысленно проверила надежность моей защитной маски.

— Я работаю в букинистической лавке. Написала несколько биографических очерков, но не как профессионал, а потому что мне это нравится. Думаю, вы наткнулись на мое имя, прочитав эссе о братьях Ландье.

И это вся информация? Маловато, вы не находите? Если мы будем работать вместе, я должна иметь о вас более четкое представление. Я не намерена поверять свои тайны человеку, о котором мне почти ничего не известно. Расскажите о себе подробнее. Какие книги вам нравятся? О чем вы мечтаете? Кого любите?

Эти вопросы привели меня в замешательство.

— Да ответьте же, ради бога! Как я могу поселить в своем доме абсолютно незнакомого мне человека? Как я буду работать с таким человеком? Это просто неразумно. Скажите, к примеру, вы верите в привидений?

Побуждаемая некой силой, не имеющей ничего общего со здравым смыслом, я рывком поднялась со стула.

— Что вы делаете? Куда вы собрались? Постойте!

Шаг за шагом, стараясь не переходить на бег и прислушиваясь к ритмичному стуку своих каблуков по дощатому полу, я уходила прочь, тогда как она окликала меня голосом, в котором все явственнее проскальзывали панические нотки.

— Вернитесь! — звала она. — Я хочу рассказать вам историю, чудесную историю!

Я не замедлила шаг.

— Это история о доме с привидениями…