Марта Мораццони - Из сборника «Девушка в тюрбане»

Четыре дня спустя голландское судно отплыло из копенгагенского порта, увозя ван Рейка на родину.

Бернхарду ван Рейку не случилось больше побывать в Дании. Коммерция его процветала, и он с пользой для дела приобщил к ней своего единственного сына Яна, который, добросовестно и внимательно выслушивая отцовские советы, научился обхождению со знатью и купечеством, как голландскими, так и иноземными, и наконец сам стал путешествовать в северные страны и в южные, до самой Италии. Он рос во всем похожим на Бернхарда: тот же любознательный, живой взгляд, у отца несколько потускневший с годами, та же бодрость духа.

Бернхарда после смерти заменил достойный наследник, лавка в Схевенингене по-прежнему осталась центром широкой торговли предметами искусства, прославленным на пол-Европы.

Яну было под сорок, когда однажды февральским утром ему подали письмо с незнакомой печатью.

Оно гласило:

«Мессер Иоганнес ван Рейк, Вы, вероятно, с трудом припомните мое имя, хотя Ваше мне хорошо известно. Вы знаете, что мессер Бернхард незадолго до Вашего рождения гостил у моего отца и привез ему картину, по сей день самую ценную в нашей коллекции, которую мы собирали долгие годы. Перед смертью, много лет назад, отец говорил мне об этой картине с особой любовью, и сама я тоже питаю к ней глубокую привязанность. Случилось так, что события вынуждают меня навсегда покинуть отчий дом и все, что в нем хранится. Но прежде чем это произойдет и пока я еще имею права на недвижимость Херфёльге, мне хотелось бы, чтобы картина, приобретенная у Вашего отца, вернулась к Вам. Не знаю, представляете ли Вы себе ее ценность, — это портрет в три четверти: девушка с жемчужной сережкой, в тюрбане.

Еще несколько месяцев я буду хозяйкой дома, который открыт для Вас в любое время, когда бы Вы ни надумали приехать, как он был открыт для мессера Бернхарда, Вашего отца. Надеюсь, что в память о нем Вы не замедлите откликнуться на мое приглашение.

И действительно, Ян ван Рейк поспешил отправиться в свое первое путешествие к берегам Дании, выбрав путь от Голландии к Северному морю, затем в пролив Каттегат и вдоль островов к Балтийскому морю.

Последнее поручение

Когда Карл V решил покинуть Брюссель и удалиться на край света, в один из монастырей Эстремадуры, само упоминание о котором наводило уныние и отчаяние на небольшую группу знатных фламандцев, призванных разделить судьбу монарха, он вспомнил о доне Луисе Кисаде.

Младший отпрыск старинного семейства из Вальядолида, он располагал весьма скромным состоянием, но благородство происхождения обязывало его хранить верность своему роду и императору, которому он преданно служил в молодости при дворе. Затем по воле случая и прихоти суверена ему пришлось расстаться со светской жизнью, которой он, по существу, не дорожил: искренний и порывистый по натуре, он неуютно чувствовал себя среди придворных. Дон Луис охотно удалился в свое именье близ Вальядолида, не теряя при этом достоинства, присущего его званию, и преодолевая трудности, неизбежные при скромном достатке. Вскоре молодой Кисада вступил в брак с Магдаленой Руис, что навсегда отдалило его от двора; он вернулся туда единственный раз — засвидетельствовать почтение королю и представить жену.

Впрочем, сам монарх с пониманием отнесся к причинам, побудившим дона Кисаду удалиться от двора, — быть может, именно из респекта к достоинствам идальго, — позволил ему исчезнуть из вида, а не возвысил.

Однако, готовясь в последнее путешествие, Карл выразил желание, чтобы дон Кисада стал первым лицом его свиты, надежным и незаменимым министром двора, и служил ему до смертного часа.

Прежде чем бискайское судно «Бертандона», на котором плыл император, вышло из Флиссингена, регентша Вальядолида отрядила к дону Кисаде гонца с приказом явиться через десять дней в порт Ларедо и встретить гостя, возвращавшегося без светских почестей и титулов на родную землю.

В доме дона Луиса не были избалованы королевскими посланиями, а это вдобавок содержало малоприятную весть. Сам хозяин вышел навстречу гонцу, принял из его рук письмо с королевской печатью и прочел краткое предписание. У донны Хуаны, регентши, тон был столь же повелительный, как у ее отца, дону Луису показалось, что время потекло вспять и он вернулся по крайней мере лет на двадцать назад. Двадцать восьмого сентября император должен был высадиться в Ларедо, оставалось ровно десять дней — такой срок отвела ему Хуана, чтобы проститься с семьей и выехать.

Этих дней дону Луису с лихвой хватило на то, чтобы прийти в отчаяние, окинуть прощальным взглядом имение, горько пожалеть об утраченном покое и задуматься о превратностях своей коварной судьбы. Но ему даже в голову не пришло отказаться.

Утром двадцать пятого сентября он замешкался в патио своего дома, наблюдая за погрузкой немногочисленных вещей, которые понадобятся ему в новой жизни; возница отправлялся удобными дорогами на юг — в монастырь Святого Иеронима в Юсте, а дон Луис — на север, к берегам Бискайи, чтобы прибыть туда до того, как корабль бросит якорь в порту. В путь идальго отправился ранним утром.

За весь день навстречу не попалось ни одной живой души; ему предстояло как можно скорее добраться до кантабрийского побережья; перед ним простиралась равнина, голубоватые очертания гор вырисовывались вдали, на горизонте, еще окутанные туманом. Он намеренно отклонился на несколько миль от прямой, соединявшей Вальядолид с Ларедо, и, оставив в стороне Бургос, путешествовал в одиночестве; слева от города высился средь полей одинокий собор, будто вокруг него не было никакого жилья. Наконец горная цепь приблизилась и равнина уступила место первым темно-зеленым холмам, поросшим густыми пиниевыми рощами. Заночевал он в таверне в Вильярдиего у подножия перевала Парамоде-Маса, который должен был преодолеть.

Усталый вид путника и его скромный багаж не вызвали у хозяина особого почтения — постояльцу предложили тюфяк в каморке за кухней, все остальное занимал бискайский купец, направлявшийся на юг. Дон Луис не сетовал, по правде говоря, он даже не посмотрел вокруг, когда служанка со свечой в руках проводила его к месту ночлега, отдернула занавеску, отделявшую закуток от кухни, приподняла свечу и обвела по кругу, кое-как осветив постель в нише. После чего задернула занавеску и вышла.

— Свет! Оставьте мне свет! — крикнул дон Луис. Служанка вернулась и снова отдернула занавеску.

— Посмотрите как следует, сеньор! — Она повторила круговое движение. — Свечу я оставить не могу, хозяин не велел. Часа через два взойдет луна, и все будет видно. Покойной ночи!

Однако дон Луис всю ночь не сомкнул глаз: растянувшись на соломенном тюфяке, он беспрестанно ворочался с боку на бок. Временами ему казалось: вот сердце уже бьется ровно, назойливые тревожные образы не теснятся в воображении, усталость берет свое, он погружается в сон, но какое там — неумолимое удушье снова сжимало горло, и сна как не бывало. Луна — служанка не обманула — осветила закуток и удлинила беспокойные тени, дон Луис широко открыл глаза, но все равно ничего толком не различал.

Ни за что на свете, мысленно твердил он, не проеду больше ни мили навстречу этому безразличному мне человеку, который бесцеремонно распоряжается моей жизнью. Завтра той же дорогой вернусь обратно, отправлю своего единственного слугу во дворец, к Хуане, пусть отвезет мой отказ без извинений, так же как без извинений мне было приказано двинуться в путь.

На рассвете он заснул. Ранним утром его разбудили шаги и громкие разговоры постояльцев, раздавшиеся над самым ухом. Он попросил стакан молока, уплатил за ночлег и вышел во двор.

— Куда направляетесь, сеньор? — послышался за спиной резкий голос. Вероятно, купец из Бискайи тоже собирается в дорогу. — Небось на север, к кантабрийскому побережью? — Дон Луис не успел ответить, как тот продолжил: — Вот увидите, какой там переполох! Говорят, возвращается император, прихватив с собой всех этих фламандских господ, словом, тех самых, что и слышать не хотели об Испании! — Он со вкусом, злорадно рассмеялся. — А теперь будут как миленькие вести затворническую жизнь здесь, да какое там здесь, далеко в горах! — И он опять засмеялся, еще более смачно. — Императору ни в чем нет отказу, сеньор мой! — Наконец он заметил, что разглагольствует в одиночку, и замолк, вспомнив о собеседнике. — Вы так и не ответили, куда держите путь?

— Да я тоже в Ларедо, — ответил идальго.

— Что ж, тогда доброго пути, учтите, в горах уже холодно, я спустился вчера, правда на закате, но уверяю вас, не чаю добраться до равнины. — Купец энергично потер руки и занялся своей поклажей, не обращая больше внимания на дона Луиса, который подошел к коню, погладил его морду, а тот лизнул ему руку горячим языком.