Андрей Иванов - Школа капитанов
— Я тебе нравлюсь? — спросила она совсем тихо.
И вся кровь прилила к моему лицу, а сердце стало судорожно сжиматься в пустоте. Я попытался сказать, но голоса не было. А мышцы шеи и гортань будто одеревенели. Я все пытался выдавить из себя звук, когда услышал другой голос, циничный и хриплый:
— Ну, ты даешь, Надька! Нашла с кем заигрывать! Не позорься!
Я резко повернулся. И увидел Надькину подружку — толстую румяную Шевцову. Она только что вернулась с крылечка, куда выходила покурить с Пашей.
Я посмотрел снизу вверх в лицо Нади. Она стояла, отступив на шаг, красная, с неловко протянутой в мою сторону рукой. Ее глаза бегали, а на лицо выползла странная дергающаяся улыбка.
— Да, я просто… — сказала она, — для смеха! — и засмеялась.
Я перестал ощущать. Будто мир стал картинкой, на которую я смотрю.
— А вы думали, что я серьезно… С ним? — она засмеялась снова.
И вокруг тоже засмеялись — не помню даже, кто именно.
— А он поверил, — слышались голоса, — смотрите, как смешно.
И я чувствовал, как что-то горит и выгорает под кожей. И лицо отделяется и становится маской. А маска говорит, что ей не больно. И сердце окутывает мягкий горячий пепел. И я целиком погружаюсь в этот пепел. И сам становлюсь пеплом.
Зима тянулась долго. От мороза голые ветки лиственниц покрывались пушистым инеем. Оконные стекла затягивало ледяной коркой. Сосед дядя Степа Панасюк, оставляя свой самосвал на ночь возле подъезда, не глушил двигатель. И машина всю ночь печально и одиноко тарахтела, пуская из-под кузова серые облачка долго не рассеивающихся выхлопов.
Большую часть времени я проводил дома. Иногда ходил к Паше — меняться кассетами. Ну, и, конечно, ходил в школу. На уроках я хотел только спать и есть.
Близились выпускные экзамены. Девочки уже обсуждали, кто в каком платье будет на выпускном вечере, и таили надежды на золотые медали. Все налегали на учебу — бледнели, худели, становились нервными. Моя успеваемость уверенно падала. Хуже меня в классе учились только Кеша Андреев и Леша Бочкарев — деревенский мальчик, привезенный в нашу школу, чтобы получить хорошие оценки на выпускных, потому что у него был блат.
В одном доме с Максом Лысенко поселился торговец «планом». Макс его хорошо знал, и покупал подешевке. На переменах в туалете отчетливо пахло анашой и валялись пачки из-под «беломора». Техничка, которую мы за глуповатость дразнили «оленем», недоумевала, как мы можем курить такие гадкие папиросы.
Появлялись в расписании странные предметы. Факультативы по русскому языку, где Бельцева объясняла написание гласных в корнях слов. Считалось, что это сильно поможет при поступлении в гуманитарные вузы. Культура родного края, где учительница Соколова читала нам книжки якутских писателей. Причем, выбирала их явно по своему вкусу — все они были исторические и про любовь. Любовь там разворачивалась на фоне заснеженных гор, ледников, оленьих стад и незаконной добычи алмазов и золота.
Была еще история мировой культуры, где мы доводили пожилую интеллигентную тетеньку-учительницу до истерик, со швырянием классного журнала и приемом нитроглицерина.
Новый год. Мы с Кешей и Максом Лысенко договорились встретиться полпервого ночи.
Кеша приволок в спортивной сумке большой магнитофон с СД-проигрывателем. Макс — в пакете с надписью «С новым годом!» — три бутылки водки и одну шампанского. Я организовал закуску в виде копченого сала и рыбы.
И когда мы уже собрались вместе идти, выяснилось, что идти некуда. Потому что родители Кеши вдруг решили не ходить в гости.
Макс предложил пойти к Катьке Самолововой. Мне этого очень не хотелось. А Кеша, напротив, был очень за. Он рассчитывал в пылу новогоднего празднества лишиться девственности. И Катька, по его мнению, подходила для этого как нельзя лучше.
— Катьки не будет, — сказал Макс, — Но у меня есть ключ от ее квартиры.
Мы не стали особо интересоваться, откуда у него взялся ключ. Расходиться по домам было глупо. И мы пошли к Катьке.
Я впервые попал к ней домой. В квартире пахло не так, как должно пахнуть в доме, где живут люди. Какой-то совершенно неживой запах. Стены с облезлыми коричневыми обоями. Пыльные лампочки без абажуров. Растерзанные постели с несвежим бельем. Липкий пол.
В зале, в углу, в эмалированном ведре с водой стояла разлапистая лиственница. Ее слишком поздно принесли в тепло и она едва начала распускаться. На хрупких веточках нежно зеленели недавно лопнувшие почки. Чуть заметный аромат свежей хвои казался жалким и ненужным.
На ветках болтались редкие игрушки и куски новогодней мишуры.
Мы прошли на кухню. Там летали мухи.
— Откуда мухи среди зимы? — спросил Кеша.
— От грязи, — ответил Макс.
— На улице минус сорок!
— Дались тебе эти мухи! Доставай магнитофон!
Кеша достал магнитофон, поставил его на стол, воткнул шнур в розетку и включил «Металлику». Хриплые звуки музыки немного рассеяли общую тоскливость обстановки.
Я открыл бутылку водки и принялся разливать по рюмкам. Макс резал копченую рыбу.
Сели, поздравили друг друга с новым годом и выпили. Водка оказалась на удивление хорошей. Но продолжать ее пить не хотелось. Мы посидели немного, обсуждая музыку. Быстро пришли к тому, что «Металлика» — вещь, а «Пет шоп бойс» — дерьмо, — и замолчали. Мне все время казалось, что вот-вот войдет Катька. И будет стараться не смотреть мне в глаза, и при этом зло говорить, чтобы я уходил, пока не получил по морде, или еще что-нибудь в этом духе…
Вдруг я обнаружил, что на водочной этикетке напечатан очень мелким шрифтом рассказ Зощенко. Я думал — это какой-то рекламный текст. Оказалось — литературная классика. Я с большим трудом прочитал половину, когда Макс сказал:
— Может, чаю попьем? Если он тут найдется.
Он включил плиту, поставил на нее чайник в облупившейся эмали. Кеша полез в кухонные шкафчики — искать чай. Но там были только мухи.
Я взял с полки над столом сахарницу, чтобы посмотреть, сколько там сахара. И обнаружил в ней вместо сахара плотную пачку небольших бумажных листков, согнутых почти в трубку. Я вытащил их. Это оказались любительские порноснимки. С Катькой в главной роли. На фотографиях она выглядела пьяной и довольной. На снимок, который я смотрел, села муха. Я взмахнул рукой, чтобы согнать насекомое, и сбил со стола бутылку водки.
Кеша с Максом начали меня материть, но тут же замолкли. Хлопнула входная дверь. И на кухню вошел удивленный пожилой мужик, с лицом хронического алкоголика, на удивление трезвый. Очередной любовник катькиной мамы.
Он не знал, откуда у нас ключ, и сказал, чтобы мы убирались. Что мы и сделали.
Идти по домам все еще было глупо. И мы просто стали обходить своих знакомых. Сумку с водкой и магнитофоном тащили по очереди. Пришли к Егору Грузчику. Но он нас к себе не пустил, сказал — и так народу много. Мы посидели в подъезде, выпили по рюмочке и пошли дальше. У Макса Кашина народу тоже было много. Но мы не стали напрашиваться. Только попросили, чтобы он вытянул на лестничную клетку удлинитель. Тут стоял маленький столик и деревянная скамеечка. Мы сели, включили магнитофон, разлили водку и разложили закуску. Через пару минут вокруг уже толпились любопытные. Всем казалось очень необычным, что мы ходим по гостям со своей выпивкой и едой, не просимся в квартиру и скоро уйдем.
Выпили мы немало, но из-за мороза и долгих периодов пешей ходьбы не пьянели. Побывали подъездах в десяти. Чем больше мы уставали, тем больше хотелось смеяться. Макс даже удивлялся:
— Я по обкурке так не смеюсь!
В очередной подъезд зашли уже просто погреться. Идти было не к кому. Кеша зачем-то достал магнитофон и поставил его на большой деревянный ящик, стоящий на лестничной площадке.
Из-за ближайшей двери доносилась негромкая музыка. Минут через пять из-за этой двери вышла на площадку немного пьяная девушка, в накинутой на плечи дубленке и с сигаретой во рту.
— Привет, парни! — сказала она.
— Привет, — сказали мы.
— Хороший у вас магнитофон, — сказала она, — А у меня плохой.
— Да, — согласились мы, — Плохо, когда магнитофон плохой.
— А пойдемте ко мне, — предложила она, бросила в лестничный пролет сигарету и толкнула дверь.
Первое, что мы увидели, когда вошли в квартиру — был Паша Панченко. Он стоял, покачиваясь посреди прихожей и смотрел, улыбаясь, прямо перед собой. Увидев меня, он подошел осторожным зигзагом, взял меня за пуговицу куртки и заговорил голосом восторженным до дрожи:
— Батон, я понял, почему в России так много бухают! Потому что, как встретишь новый год — так его и проведешь! Ты понял, да?
Потом не помню точно, что было — в тепле вдруг начала действовать вся выпитая водка. Помню только, кто-то пролил на мою куртку флакон духов. И потом, дома, мама спрашивала, почему от меня так пахнет духами.
