Грация Верасани - Оглянись назад, детка!
— Да пошел бы ты к черту, Тим.
«С любовью, Ада»
На вечеринку к Тиму я пришла в штанах цвета хаки, специально предназначавшихся для светских случаев; Гайа, напротив, была в черной кофточке под горло без рукавов и в облегающих джинсах; свои большие и темные глаза она подвела в стиле двадцатых годов, а губы, намазанные черной блестящей помадой, казались двумя колыхающимися кляксами на молочно-белом лице.
Фьёренца с улыбкой встретила нас, поблагодарила за бутылку красного вина санджовезе и повела в гостиную, устеленную коврами, заставленную диванами и с современными картинами на стенах. В комнате толпилось довольно много людей, звучала композиция группы «Coldplay»; на стеклянном столе стояли бутылки со спиртным, блюдо с бутербродами, пиалы с оливками и фисташками.
Фьёренца работала в арт-галерее. У нее были аспидно-черные волосы, миндалевидные глаза, а на лице все еще держались следы солнца Балеарских островов, где она недавно провела свой отпуск. Гости курсировали между стеклянным и деревянными столиками с соками. В комнату Тима, на антресоль, вела лестница, по которой он теперь спускался: в выцветшей плюшевой рубашке, привычных джинсах и с мешками под глазами.
— Чао, — бросил он мне и Гайе тоном человека, проснувшегося только под вечер, и плюхнулся на диван, положив ноги на подлокотник.
Я осмотрелась.
В углу сидела девица в брючном костюме в мелкую полоску и разговаривала с главным редактором местной газеты. У этой подруги Фьёренци было долговязое тело подростка, хотя ей уже перевалило за сорок. Я с завистью вздохнула. На персидском ковре устроилась Виола, блондинка, которую вот уже несколько недель Фэдэ и Тим не могли поделить.
Я сразу обратила на него внимание: он сидел ко всем спиной и беседовал с тридцатилетней девицей в туфлях с длинными и тонкими, как китайские палочки, каблуками. Он подержал ее сумочку из крашеной холщовой ткани, пока она наполняла свой бокал, потом снова отдал ее ей. Наши взгляды встретились. У него узкие и светлые глаза, приятно гармонировавшие с коротким бархатным пиджаком. Он сел на складной алюминиевый стул рядом с накачанным парнем, который стал ему рассказывать что-то малоинтересное.
— Я поднимаю десять блинов за раз, потом делаю немного наклонов для брюшного пресса…
Вернувшись к столу, чтобы съесть чего-нибудь, я снова увидела его рядом с собой: он нюхал пробку от только что откупоренной им бу тылки каберне. Под коричневым пиджаком виднелся джемпер серо-свинцового цвета с клиновидным вырезом, а на широком лице под глазами красовались ярко-синие круги, которые издали я не заметила.
— Приятно познакомиться, Андреа Берти, — улыбнулся он мне.
— Друг Фьёренци?
Он говорил поставленным голосом с едва заметным грассированием.
— Нет, Тимотео. Я его преподаватель по истории кино. А ты?
Даже если мы примерно одного возраста и если мы на вечеринке, то и это еще не дает ему права обращаться ко мне на «ты». Видимо, что-то почувствовав, он сразу исправился и произнес «Можно я буду говорить вам "ты"?»
— Разумеется, — ответила я против воли. — И что, на пробке остался запах вина?
— Нет, оно изумительно, — сказал он, налив немного вина мне в бокал.
Я поискала глазами Гайю: она сидела на диване, подогнув под себя ноги, Тим передал ей косяк. Я хотела сделать шаг, но споткнулась о треногу стола, который упал бы, если бы не отличная реакция профессора, сумевшего подхватить ее на лету.
— Почему бы тебе не снять куртку? — посоветовал он мне.
— Не думаю, что долго здесь задержусь.
— Другие дела?
— Не люблю вечеринки.
Он с интересом разглядывал меня, и, надо признаться, что, несмотря на холод, который вызывали во мне голубые глаза, его взгляд прожигал насквозь.
— В чем дело? — спросила я его.
Он отвел глаза.
— Извини, у меня такое чувство, словно я тебя уже видел.
— Прикурить есть? — спросила я.
— Сожалею, не курю.
Есть два типа людей, которых я совершенно не переношу: тех, у кого нет автомобильных прав, и тех, кто не курит.
— То есть я бросил несколько лет назад, — уточнил он.
— Я бы никогда не смогла этого сделать.
— Это не так трудно и для здоровья полезно. В общем, продлевает жизнь.
— Не все хотят подольше пожить. — Язвительный ответ, который понравился бы Гайе.
— Ты всегда такая резкая?
— Резкая — мое второе имя.
Вот почему я ненавижу вечеринки. Даже будь ты умной, о тебе все равно подумают, что ты кретинка из кретинок.
— Серьезно, как тебя зовут?
— Джорджия.
— А, теперь я понял, кто ты. Тим говорил мне о тебе…
К нему подкатила девица на шпильках.
— Андреа, как поживает твоя ассистентка?
— Луиза Артьери? Хорошо, но сейчас она в декретном отпуске, мы редко видимся.
Андреа Берти снова повернулся ко мне, и девица, сморщив недовольную гримасу, удалилась.
Я не привыкла быть объектом внимания мужчины, и это меня нервирует.
— Можно я расскажу тебе анекдот? — спросил он.
— Только если он очень пошлый.
Моя агрессивность подействовала на него возбуждающе, видимо, он решил, что я его соблазняю.
— Не знаю, оценишь ли ты его.
— Тогда лучше не рассказывай!
Улыбнувшись, он с любопытством посмотрел на меня.
— О чем ты хочешь поговорить?
— По правде говоря, я бы хотела только пить. В конце концов, я на вечеринке.
— В детективных фильмах таких женщин, как ты, полно.
— Каких женщин?
— Крутых к себе и к противоположному полу.
Я подыграла.
— Дочери полицейских работают среди шовинистов и борются, чтобы завоевать хоть чуточку уважения?
— А ты симпатичная.
— Спасибо.
Он отвернулся, чтобы приветствовать кого-то. Воспользовавшись этим, я подошла к Гайе и соврала, что мне скучно. Когда мы стояли у двери и прощались с Фьёренцой, которая уговаривала нас остаться, я заметила улыбавшегося мне Андреа Берти. Он подпрыгивающим шагом прошел по устланному паласом коридору, рискуя налететь на металлическую скульптуру.
— Надеюсь, мы еще увидимся, — произнес он.
— Конечно, — ответила я.
— Обещаешь?
Я изобразила на лице постную улыбку и вышла на улицу.
Когда мы спускались по лестнице, Гайа меня спросила:
— Будешь встречаться с ним?
— Нет.
— Но ты же ему обещала!
— Ах, чего не наобещаешь спьяну.
— Да и трезвым не меньше.
Я с изумлением посмотрела на нее.
Я никак не могла вспомнить, куда поставила «Ситроен», помню лишь, что где-то далеко, но меня это не волновало. Я закурила и угостила сигаретой Гайю. Мы не спеша и с удовольствием шли по переулкам и улочкам.
— Раньше эта улица была самой престижной среди богатых семей, — произнесла я, когда мы очутились на улице Страда Маджоре, — до сих пор ничего не изменилось. Именно здесь какое-то время жил твой друг лорд Байрон…
— Я знаю, — с гордостью подтвердила она и задумчиво склонила голову. — Это просто невероятно.
— Что?
— Здесь, где мы теперь идем, ходило множество людей, они уже мертвы и нас разделяют века. Тут жили те, кого мы и не знаем: они любили, страдали, как и мы…
Я только развела руками.
— Что же будет, Джорджиа? Что после нас останется?
Я затоптала окурок, не зная, что ответить. Мы поравнялись с недавно открывшимся баром, одним из тех, где, едва ты переступишь порог, тебе суют в руки карту вин. Я сморщила нос, Гайа не оставила мою гримасу без внимания.
— Это известные болонские остерии?
— Во всяком случае, их осталось совсем мало, но много лет назад именно они и были настоящими университетами. Там говорили обо всем о поэзии, войне… Как в борделях.
— Бордели?
— Сенаторша Мерлин прикрыла их в 58-м году. От улицы Замбони до улицы Бертьера слышались рыдания. Когда закрылись двери улицы делле Оке, было такое чувство, словно это конец цивилизации…
Гайа удивленно подняла брови.
— Тебя тогда не было.
— Должно быть, эти истории мне рассказывал отец…
— Он посещал бордели?
Я рассмеялась.
— Нет, он не из тех.
— Кто знает, сколько писателей родилось там…
— В борделях? Может быть. — Я остановилась перед «Ситроеном» и уперлась локтями во влажную и грязную крышу. — Мне бы хотелось почитать твои вещи.
Она смущенно улыбнулась.
— В основном это стихи.
— Я люблю стихи, — выдохнула я.
— Ты слышала когда-нибудь об Анубисе?
— Тот, у кого человеческое тело и голова шакала, верно? В третьем классе средней школы я увлекалась древними египтянами… — рассеянно ответила я в поисках ключей от машины.
— Он сторожил гробницы и сопровождал умерших к Осирису, богу мертвых.
— Да, бог мертвых…
