Андрей Шляхов - Приемное отделение
В палате Алексей Иванович пообщался с пациентом пообстоятельнее и убедился в том, что тот врет как сивый мерин. Заучив кое-какие жалобы, Савченко путался и сбивался, стоило копнуть чуть глубже, и снова начинал твердить про одышку. И студент пятого курса догадался бы, что перед ним симулянт, причем довольно неумелый. Или нерадивый, что, в общем-то, то же самое.
Пока Алексей Иванович ходил на кухню снимать пробу ужина (рыбная котлета с отварными макаронами), Савченко сводили в рентгенкабинет и показали хирургу. Рентгенограмма органов грудной клетки никакой патологии не показала, хирург ничего своего не нашел. Получив из лаборатории анализы (дай бог каждому такие хорошие анализы!), Алексей Иванович констатировал, что Савченко практически здоров, и отказался его госпитализировать, о чем и сделал запись в неуспевшей растолстеть истории болезни. Да, и на таких вот симулянтов положено заводить истории болезни, иначе куда врачи станут записи делать, а медсестры анализы вклеивать?
Выдавая Савченко справку, удостоверяющую факт его доставки, обследования и отсутствия показаний для госпитализации, Алексей Иванович поинтересовался, есть ли у несостоявшегося пациента деньги на дорогу домой, и сказал, что при желании тот может подождать в приемном отделении, пока за ним кто-либо приедет. Савченко отказался и ушел, даже не поблагодарив за столь внимательное отношение. Другой врач просто бы посоветовал ему валить на все четыре стороны, да поскорее.
Звонить заведующей и докладывать про то, что Савченко оказался симулянтом, Алексей Иванович не стал. Зачем? Какая срочность? Вполне можно и завтра сказать, не пожар.
Это была первая половина истории с госпитализацией в кардиологию. Вторая половина последовала спустя час, сразу же после того, как Алексей Иванович вкусно поужинал двумя черствыми коржиками, оставшимися с завтрака. С чего бы вдруг черствыми, да вкусно? Да с того, что если между завтраком и ужином не случается обеда, то ужин в любом случае окажется и покажется вкусным. Итак, едва Алексей Иванович отужинал, как «Скорая помощь» привезла ему «подарок» — вонючего и грязнющего бомжа, ко всеобщему удивлению, не отягощенного ни вшивостью, ни чесоткой.
— Под Северянинским мостом взяли, — сообщил врач «Скорой». — Двусторонняя пневмония. Документов — ноль. Центр дал к вам.
«Дал к вам» — это общеупотребительное сокращение от «диспетчер Центра дал место на госпитализацию в вашей больнице».
Принимая бомжа, Алексей Иванович, сам того не зная, нарушил ритуал, согласно которому следовало, во-первых, скривиться и поинтересоваться: «А на хрена вы его к нам привезли?», во-вторых, напомнить бригаде, что для «такого вот контингента» есть в Москве тридцать шестая больница, что в Измайлово, а в-третьих, долго и придирчиво расспрашивать бомжа насчет поноса, в надежде отпихнуть его в инфекционную больницу. Именно «отпихнуть», а не спихнуть, потому что для того, чтобы спихнуть, нужно сначала принять, а отпихивают как раз не принимая. Врач «Скорой помощи» даже решил, что Алексей Иванович находится под воздействием какого-то улучшающего настроение препарата, потому что спиртным от него не пахло.
Бомж, как уже говорилось, был грязен. Грязных в отделения не кладут, поэтому Алексей Иванович распорядился насчет мытья. Помог пожилой коренастой санитарке Губайдуллиной загрузить бомжа в ванну и возмутился, увидев, как та берет из стоящего в углу ведра туалетный ершик на длинной ручке.
— Фаина Фаритовна, что это такое?
— Ершик, Лексейваныч, — ответила коренная москвичка в седьмом поколении, удивляясь тому, что в городе Мышкине Ярославской губернии не видывали туалетных ершиков. — Мыть его буду.
— Ершиком?! — изумился Боткин, словно не веря своим глазам.
— А чем же еще? — в свою очередь удивилась Губайдуллина. — Не мочалкой же!
— Почему?
— Потому что я к нему подходить очень близко не собираюсь — он воняет!
— Ну и что же? — Алексей Иванович пожал плечами и мягко укорил: — Если вы, Фаина Фаритовна, к запахам столь чувствительны, то зачем в медицину пошли? В медицине настурциями не пахнет.
Затем случилось нечто такое, что сразу же вошло в анналы (читателей, многозначительно заулыбавшихся после прочтения последнего предложения, автор убедительно просит заглянуть в словарь, чтобы узнать, чем анал отличается от анналов).
— Я глазам своим не поверила — думала, сплю! — рассказывала Губайдуллина. — Лексейваныч фартук надел, перчатки надел, в одну руку мочалку взял, в другую мыла кусок и начал этого бомжару мыть! Моет и говорит: «Ершик — для унитаза, мочалка — для человека, все надо делать правильно, тогда все будет хорошо». А бомжара сидит и кайфует, так ему хорошо!
— Врешь! — не верили слушатели.
— Здоровьем своим клянусь — все так и было! — отвечала Губайдуллина. — До пояса Лексейваныч его мыл, а потом я домывала.
— Самое интересное тебе досталось! — подкалывали шутники.
Губайдуллина морщилась и фыркала, давая понять, что ничего интересного она не увидела, и объясняла:
— «Скорая» приехала, Лексейваныч принимать пошел.
Отмытого и заметно посвежевшего бомжа одели в больничную пижаму, выдали шлепанцы, доктор подверг его доскональному осмотру, особо долго выслушивал сердце, поинтересовался, не было ли когда ревматизма, попросил медсестру снять кардиограмму, а затем отправил на рентген за «фотографией» органов грудной клетки. В результате диагноз пневмонии был снят, а вместо него появился диагноз недостаточности митрального клапана, сопровождающейся недостаточностью кровообращения. Фоном пошел хронический бронхит в стадии обострения.
— В кардиологию его, Татьяна Валентиновна! — распорядился Боткин, отдавая медсестре заполненную историю болезни.
К среднему и младшему медицинскому персоналу Алексей Иванович неизменно обращался на «вы» и по имени-отчеству. Персоналу это нравилось. «Уважительный», — одобрительно говорили про Боткина.
Медсестра мигнула санитарке, чтобы та вывезла коляску с пациентом в коридор, и, оставшись наедине с доктором, сказала:
— Алексей Иванович, у нас не очень принято класть кого попало в кардиологию. Бомжей мы обычно направляем в терапию.
— Но там же порок, сердечная недостаточность, — ответил Боткин, — и ревматизм он отрицает. Надо разбираться. В кардиологии разберутся скорее и точнее, чем в терапии. Их профиль.
Другой бы доктор прикрикнул: «Везите, куда сказано!», а Боткин вежливо объяснил мотивы своего решения. Медсестра не собиралась злоупотреблять его вежливостью и его терпением, но все же сказала:
— Ой, что завтра будет…
— «Ой что» мы как-нибудь переживем, — заверил Алексей Иванович. — Я всем объясню на пятиминутке, не беспокойтесь.
Дежурные медсестры кардиологического отделения, ожидавшие совсем другого пациента, попытались было отправить Губайдуллину с пациентом обратно, но у них ничего не вышло. Губайдуллина завела каталку в триста шестую палату, остановила около свободной койки и сказала пациенту:
— Приехали! Располагайся!
Триста шестая палата была «блатной», двухместной. Вальяжный мужчина лет пятидесяти, лежавший с газетой в руках на другой койке, смотрел на нового соседа со смесью ужаса и отвращения. Как бомжа ни мой, а все равно сущность проглядывает. А больше свободных коек в отделении не было.
— Я его убью, загрызу, замучаю! — рыдала на следующее утро Введенская в кабинете заведующей кардиологическим отделением Бондарь. — Что за диверсант! Зачем он так, Ада Мартыновна?! Ведь я же просила-а-а! Я с Борисовной договорилась… Вечером мне Савченко-старший высказал все, что он думает обо мне и о нашей больнице, а сейчас я узнаю, что ко мне бомжа заложили-и-и! Я ему сейчас дам, этому Боткину!
— Успокойтесь, Вера Андреевна! — потребовала заведующая, для которой срыв с Савченко тоже означал определенную финансовую потерю. — И не вздумайте никому ничего «давать». Лишний шум — это лишнее внимание. Говорят, этот Боткин вообще странный. На будущее в его дежурства никаких дел не намечайте. А бомжа лечите, вы же врач!
— В двухместную палату, Ада Мартыновна! — Введенская слегка успокоилась и от рыданий перешла к стенаниям: — К Евсеенкову! Он сейчас тоже уйдет…
— А вы, чем убиваться понапрасну, лучше распорядитесь насчет «рокировки», — посоветовала заведующая. — Переведите в шестую Страшкевича, а бомжа заберите в восьмую. Он все равно долго не пролежит, знаю я эту публику, им любой режим поперек горла…
Выйдя от заведующей, Введенская столкнулась с Ольгой Борисовной, пришедшей извиниться и вернуть деньги.
— Ну как же так, Оль? — пристала к ней Введенская. — Ты же ему сказала! Он вообще кто — человек или диверсант?! Откуда он взялся на нашу голову?
— Из города Мышкина, — ответила Ольга Борисовна и ушла, не желая продолжать бессмысленный разговор.
