Олег Лукошин - Капитализм
Челядь недоуменно смотрит большими глазами друг на друга. «Вот мы попались! — словно говорят их понурые взгляды. — Настоящего еврея над нами поставили! Теперь пахать будем, как Ясир Арафат».
— Кхм, кхм, — покашливает один в кулачок. — Вы знаете, Денис Тимофеевич… Несмотря на то, что это Еврейский автономный округ, здесь на иврите никто не говорит.
— На самом деле? — изумлен Денис.
Это одно из самых больших открытий в его жизни.
«Милый братец мой Максимка, — слюнявит Настя карандаш и под свет керосиновой лампы выводит кривые буквы на обрывке бумаге, — пишет тебе сестренка Настенушка. Живу я хорошо. И мама живет хорошо. И Дениска тоже. Про Вовку мы давно ничего не слышали, а от папы как не было никаких вестей, так и нет. Только о тебе сердце ноет, братик мой милый! Почему сестру не навещаешь, почему забыл о Насте? Или, может, ты работаешь не покладая рук и тебе некогда мне написать? Приезжай ко мне, милый мой Максимка! Очень я хочу с тобой повидаться, аж болею вся. Или напиши хотя бы, потому что сил нет жить в неведении».
Она складывает бумажку вчетверо и подписывает: «Брату Максиму».
— Кто это тут керосин жжет? — слышится истеричный голос госпожи Симаковой. — Сейчас на месте прибью!
Настя быстро задувает лампу, ныряет под одеяло и замирает.
— Ну, что, начнем совещание, — негромко говорит Денис (негромко — это специально, так надо) и следит за реакцией сотрудников.
Сотрудники напряжены и собраны. У каждого в руках ручка, на столе — блокноты. Они ждут распоряжений.
«Вот она, власть над людьми! — демонически хохочет в душе Денис. — Вот оно, торжество!»
— Сначала поговорим о маркетинговой политике… — многозначительно бросает он.
Пять утра, нещадно звенит будильник.
— Подъем! Подъем! — разносится по коридорам работного дома.
Дети бегут на улицу к умывальникам.
Настя подбегает к забору, просовывает руку сквозь прутья и опускает незапечатанное письмо в почтовый ящик.
— Не подведи меня, Максимка! — шепчет она.
Переход Максима через Уральские горы
— И все же, — возразил Максим спутнику, — какие-то вульгарные у тебя представления о свободе. Не может человек быть абсолютно свободным в несвободном обществе.
Хиппи, с которым он познакомился три дня назад, продолжал улыбаться и мотать хайрастой головой.
— Свобода — она одна, — продолжал он гнуть свою линию. — И не бывает других свобод. Общество здесь совершенно ни при чем. Оно всегда несвободно.
От пребывания в Саратове у Максима осталась одна сплошная досада. Ни копейки заработанных денег, ни гроша не положено на книжку. Ко всему прочему чуть в тюрьму не загремел. Вот если только принимать как положительный опыт революционной борьбы…
Несколько дней по городу рыскали милицейские машины, в которые сажали всех, кто носил белые рубашки и черные брюки. Ну, а если у человека обнаруживался на груди бейдж, то его сразу же на улице забивали до смерти. Очень испугал властные и коммерческие структуры этот бунт продавцов. Сам федеральный министр МВД и председатель ФСБ на место приезжали, чтобы разобраться, в чем суть да дело. А какой-то журналист-обозреватель на центральном канале плакался, что бунтарские идеи все еще насаждаются нашему народу из отсталых стран Латинской Америки. Позитива мало у людей, радости — к такому выводу пришел акула журналистики.
Максим все это не видел, но понял, что в городе оставаться нельзя. Ноги вынесли в чистое поле, где он наткнулся на бродячего хиппи, перебирающегося в Сибирь для продолжения духовного роста.
— То есть, — не унимался Максим, — ты не принимаешь на себя никаких обязательств перед обществом?
— Не-а, — мотнул головой хиппи.
— Перед своей страной?
— Да плевал я на нее!
— Перед своим народом?
— Блин, какую ты чушь плетешь!
Они поднимались по каменистому склону. Заросли в этом месте особенно сгустились — приходилось буквально продираться сквозь ветви. Да к тому же подъемы, спуски — нелегко. Горы, одно слово. Максим начинал подумывать, что хиппи потерял тропу, но тот вышагивал уверенно.
— Значит, — загорался Максим, — тебе все равно, что народ той страны, в которой ты живешь, на языке которой ты говоришь, поставлен на колени? Тебе все равно, что он порабощен и вымирает? Тебе все равно, что им управляет кучка сволочей?
— Оставь эту революционную патетику для митингов, — поморщился хиппи. — Ты пытаешься навязать мне ложные ценности.
Гудели совы. Солнце за спиной опускалось за горы.
— Это трусливая позиция. От окружающей действительности не спрятаться. Она все равно настигнет тебя. Другое дело, встретишь ты ее лицом к лицу, или она вонзит нож тебе в спину.
— Это не моя действительность. Каждый творит вокруг себя собственную действительность. Ты создал себе свою, а я — свою. Твоя действительность полна злобы и страданий, а моя наполнена любовью. В мире есть только одна правда — любовь.
Максим усмехнулся.
— Поверь мне, недолго осталось любви править твоим миром. Недолго.
Хиппи сделал вид, что не расслышал его.
— Sheriff John Brown always hated me, — затянул он песню Боба Марли, — for what — I don’t know…
— Между прочим, — бросил Максим, — это революционная песня… Но петь я ее не буду, потому что растафарианство, которое пропагандировал Марли, — чуждое нам учение.
«Потеряны для борьбы эти хиппи, — подумал он. — Безвозвратно потеряны».
В Ека-ека-ека-теринбурге
Наутро перешли через горы, а тут и Екатеринбург нарисовался. Хиппи сразу в толпе растворился, даже «до свидания» не сказал. Такие они, неформалы. Себе на уме, неврастеники.
Максим только рад был от него избавиться. А то присматривать бы за ним пришлось.
Шел по городу, по сторонам оглядывался. Решил: вот сейчас зайду в первое попавшееся заведение и работу там получу.
Зашел.
К собственному удивлению, работу получил.
Заведение оказалось рекламным агентством. Приняли туда Максима легко, даже не спросили, где он работал раньше. О трудовой книжке вообще речи не шло. Да у Максима ее и не было никогда.
— Поздравляю! — хитро посматривал на новую паству бородатый хозяин агентства. Шло кропотливое обучение новичков. Обучение занимало целых пятнадцать минут. — Раньше вы были никем, пылью под ногами сапог, шуршащей листвой, не удобренным грунтом, но теперь… — он обвел всех торжествующим взором, — теперь вы стали элитой, менеджерами среднего звена. На вас, только на вас держится экономика современной России. Да что России, всего мира! Белые воротнички, ангелы рыночной экономики, вот кто вы такие…
— А нельзя ли, — перебил его Максим, — более подробно узнать о системе оплаты?
Недовольный тем, что ему не дали договорить, бородач все же ответил:
— Система простая: ищете клиентов, заключаете договор, получаете десять процентов. И самое главное — свободный график! Вот только вам, молодой человек, необходимо приобрести презентабельный костюм. В грязном свитере договор не заключить.
Максим не сразу поверил, что на Земле существует такая работа, на которой не надо пребывать с утра до вечера. Спи сколько хочешь, объясняли ему, делай что считаешь нужным. Только заключай по контракту в день, и будет у тебя нос в шоколаде.
«Продажная, конечно, работенка, — думал Максим, — питающая соками капиталистическую свиноматку, но где-то надо копейку зарабатывать. Да и время свободное будет».
На окраине Екатеринбурга, в частном доме, Максим снял комнатенку у какого-то алкоголика, бывшего офицера. У того даже костюм приличный нашелся.
— Носи, мил человек, коли надо! — великодушно махнул рукой алик.
— С первым же контрактом расплачусь, — пообещал ему Максим.
— Реклама печатная, щитовая, прочая — мыслимая и немыслимая, — долдонил он, заходя в какое-то заведение.
— Реклама? — изумилась пожилая тетенька в больших роговых очках. — Да вообще-то у нас детский сад.
— Ну, и что? — не растерялся Максим. — Разве вам не надо состоятельных детей привлекать?
— Да мы бюджетная организация! У нас каждая копейка на счету.
— Нет, тетенька, — мотал головой Максим, — так дела не делаются. Ты шире на вещи посмотри, глубже. Мне же жить на что-то надо, правильно?
Чего-то не хотела она на вещи глубже смотреть.
— Ну, хорошо, — рассматривал прайс-лист чэпэшник, — а какие у вас гарантии, что эта реклама окажется эффективной?
— Гарантии давно известны, — ответил Максим. — Их вот уже несколько веков дает теоретик рыночных отношений Адам Смит.
— Не знаю такого.
— Вот те здрасьте! — изумился Максим. — Разве вы не молитесь ночами на его икону?
— Это шутка такая?.. Выходит, нет у вас никаких гарантий…
