Алиса Ганиева - Салам тебе, Далгат! (сборник)
– Оставь, да, Тайбат, тебе больше всех надо, что ли? – отмахнулась молодая в косынке.
– Я переживаю просто, ва! Хасан, мунагьал чураяв[49], живой был, даже спрашивал про Амира. Амир, говорят, с убитым Абуса сыном общался.
– Его уже замучили этими хабарами. Что все пристали к нему, не пойму? – вспылила Бильма. – Один раз с человеком поговорил, тут же повсюду таскать начали.
– Щиб ккараб?[50] – заволновались бабушки, вытягивая ноги в темных шароварах.
Им перевели.
– Абуса жена тоже говорит, ее сын ни при чем был. Думает, его похитили, оружие ему подкинули, а потом убили, – сообщила Тайбат.
– Астаупирулла[51], – раздалось отовсюду.
– Может, так и было, откуда мы знаем, – вставила Бильма, – а вообще, я не знаю, мне главное, чтобы от Амира отстали. Сейчас, пупу, машалла, его не трогают.
Все хором заговорили.
– Что говорят? – спросила у Бильмы оказавшаяся в комнате лачка.
– Жениться, говорят… – улыбнулась Бильма, – женишь их теперь, трудно стало женить.
– У вас много таких ребят? – спросила лачку Тайбат.
– Вагон! – хлопнула та ладошами. – Все их знают.
– У нас тоже знают, – удовлетворенно отметила Тайбат, высоко поднимая полную руку с капающим хинком. – Даже в некоторых селах свои мечети есть у них.
– Уллубий здесь мечеть, видели, построил! – обрадованно сообщила Баху, с аппетитом доедая содержимое таза. – Миллион, говорят, отдал из кармана!
– Я в Махачкале у них в новом доме была, – тут же загорелась Тайбат. – Три этажа, короче, а на мансарде мечеть себе сделали от души!
В комнату, обнимая по очереди дочерей и племянниц покойного, зашли новые соболезнующие.
– Вая-я-я, еле доехали, – вздохнула белолицая женщина в просторном темном платье с блестками. – В Хаджал-Махи пробка была на все село, потом, когда асфальт кончился, мотор заглох. Сразу какие-то машины остановились с ребятами, момент – починили.
– Сейчас дороги хорошие, Манарша, ты же помнишь, как раньше в скалы рельсы вбивали, сверху деревянные доски клали и так ехали, – сказала хозяйка, складывая на животе запачканные мукой руки.
– Развернуться нельзя было! – с чувством подтвердила Манарша, обращаясь к лачке.
Потом перебралась к бабушкам, и они заговорили на аварском о родне, о том, как жарко в Махачкале, и какие там комары, и как покойный Хасан в молодости бывал на праздниках и свадьбах ряженым, прыгал в маске зайцеволка или козла, сыпал толокно, наливал вино, и как покойная Хапсат не хотела за него замуж и три раза сбегала из села, и ее ловили по пути в райцентр.
Наида вышла в соседнюю комнату, устланную убранными от дождя клеенками, на которых сушились раскрытые абрикосы. Тут же на полу в глубоких мисках лежали еще не заправленные медом тюркские сласти.
Дальше, на кухне, было шумно. Резали, натирали, кипятили, чистили, раскатывали, шинковали. Было много девушек: и сельских, и приезжих, городских.
– А, Наида, как выросла! С папой приехала? Мама поправилась? – зажужжало вокруг. Ей подвинули стул, нож и ведро картошки.
После приветствий продолжили разговор о недавнем наводнении. Река подмыла фундамент школы и чуть не снесла железный мост.
– А Тайбат, же есть, – тихо зашептала Наиде в ухо соседка, – пошла из реки камни таскать. Вот так юбку задрала, – соседка провела ребром ладони чуть выше своих колен, – камни туда сложила и несет. Какой позор был, вая-я-я!
На кухню, широко улыбаясь, шумно зашла белолицая Манарша.
Звонко перецеловавшись почти со всеми, она остановилась возле тонкой узкоплечей девушки, складывавшей на блюдо нарезанные кругами помидоры.
– Этой девочки у нас свадьба осенью?
Та смутилась, оглядываясь на мать.
Мать, с большой родинкой на румяной щеке, всплеснула руками:
– За три месяца все залы забиты, не знаем, что делать. Она хочет только в «Маракеше», я ей говорю, зачем в «Маракеше», давай в «Европе» сделаем.
– Там беспонтово, мама-а, – тихо протянула девушка.
– Хабиб мне тоже говорит, мол, люди скажут, что мы деньги пожалели.
– А в «Эльтаве» нельзя, что ли, сделать? – спросила Манарша, беря нарезанный девушкой помидор и отправляя его в рот.
– В «Эльтаве» у ее подружки была, она не хочет там же.
– А чемодан взяли уже, да? – спросила хозяйка, заливая молозиво в конвертик из теста и защипляя концы.
– Не говори, – отмахнулась мать, – столько всего дали они, на три года ей хватит. Цепочка вот такой толщины, как горох! Шубу дали, трубку, одежду…
Манарша подсела к Наидиной соседке и тихо зашептала:
– Там Бильма приехала, а Тайбат говорит, что ее Амира не просто так на допросы водили. Почему, говорит, он на мавлид[52] сюда не приехал? Потому что, говорит, они зикр не признают. А я ей говорю, да нормальный парень Бильмин сын. Мы же все его знаем. То, что он с Абуса сыном общался, ничего не значит.
– Не говори, Манарша, – шептала собеседница, – все нервы измотали им, пока мальчика таскали. Этого знаешь? Того знаешь? Эти книги откуда? Те книги откуда? Двадцать лет ему всего, зачем мучают? Братья хорошо его избили. Чтобы с кем не надо не связывался…
– Баху чай просит! – раздался чей-то крик.
Низенькая крепкая девица разлила густой до черноты чай в стеклянные стаканы и расставила их на подносе, бросив с краю горсть карамелей.
– Чамастак, для Баху покрепче сделай чай! – крикнула ей хозяйка.
На пороге показалась старуха, морщинистая и загорелая, в черном чохто, мешкообразном платье и шароварах. Женщины указали ей пальцами на прибывшую внучку. Внучка, простоволосая и слегка растерянная, сидела в углу, теребя пайетки на черной кофте и поглядывая на сноровистых сверстниц.
– Вай, диляй, гьание ячIе, эбельул[53], – протянула старуха и, приблизившись, принялась обнимать ее, смущая и забрасывая вопросами.
– Бабушка про учебу спрашивает, Бика́, – стали переводить девушке.
– Наш язык не знает она, – оправдывался чей-то голос.
– Мои тоже не говорят. Я им на своем, они на русском, – произнесла одна из собравшихся.
В это время вернулась Чамастак с одним стаканом на подносе.
– Баху крепче надо.
– Дильа абчIи, я же говорила, – нахмурилась хозяйка, доставая шумовкой из кипящей воды вареные курде с молозивом.
– Честно говоря, – возмущенным полушепотом обратилась Манарша к окружающим, – Баху ведет себя, как ханша. На всех мавлидах всегда она главная, на всех зикрах всегда она читает. Очень любит «лиля»[54] заводить и кушает за троих! Она в эту миску с хинкалом сейчас чуть сама не упала, я говорю!
Женщины тихо засмеялись.
– Вот ты даешь, Манарша!
– А что, неправда, что ли? – возразила та, распуская улыбку во все белое лицо.
– А где Урузма? – вдруг спросила хозяйка.
Женщины засуетились. Старуха заговорила на аварском о том, что Урузма сегодня непременно обещала прийти попеть «лиля». Кто-то предложил отправить за Урузмой девочек, и те, возбужденно перешептываясь, пошли к выходу. Наиду подняли с места и послали вместе со всеми.
2
– Только поскорей! – крикнул кто-то. – Скоро опять зикр начнется!
Туман почти рассеялся. Верхушки гор очистились еще не до конца и выглядывали из белого неба темно-зелеными пятнами. Во дворе вдоль окон стояли длинные деревянные скамейки, где сидели соболезнующие мужчины.
– Быстро идем, а то смотрят на нас, – говорили девушки, оглядываясь друг на друга.
– Ты меня знаешь? Меня Эльмира зовут, – сказала смуглокожая, оглядывая Наиду с ног до головы, – я тебя на Арсенчика свадьбе видела, ты еще в красном платье была.
– Наверное, – улыбнулась Наида.
Когда вышли за ворота, Эльмира насмешливо обернулась к девушке, резавшей помидоры:
– Саида, там твой жених сидел.
– Завидуешь? – улыбнулась Саида.
– А платье выбрали? – спросила ее Бика, откидывая назад длинные волосы.
– Такое са́улское платье! – зажглась Саида. – Кофейное, за 150 тысяч взяли, с японским шлейфом. Здесь, короче, корсет, здесь – ручная вышивка, жемчуг Сваровски, туда-сюда. У меня подружка когда замуж выходила, она в Москву ездила за платьем, но там таких шикарных нет, как в наших салонах. Купила лажовое, без шлейфа. Жених оплатил.
– Да, у некоторых женихи и машину сами оформляют, – мечтательно затянула Бика. – А прическу знаешь, где делать?
– В «Карине», думаю, у Зумруд.
– У Зумруд не делай, – покачала головой Бика. – Она всем одинаковые делает, на лицо не смотрит. И знаешь, что я тебе посоветую? Татуаж губ.
– Не-е-ет, больно же, Бика!
– Тебе укольчик сделают, больно не будет, не верь! – начала Бика, но низенькая Чамастак шикнула:
– Не кричите, вы же на букIон приехали! Твоя косынка где? – обратилась она к Бике.
– А я на мавлидах не сижу, мне можно без косынки, – пробурчала Бика.
