Герман Брох - 1903 - Эш, или Анархия
Снег прекратился, и на резком ветру скабрезные слова трепетали подобно весенним ярмарочным лентам.
В той необыкновенной печали, которая наполняет человека с момента, когда он, выйдя из детского возраста, начинает осознавать, что обречен неотвратимо и в жутком одиночестве идти навстречу своей будущей смерти, в этой необыкновенной печали, которая, собственно, уже имеет свое название — страх перед Богом, человек ищет себе товарища, чтобы рука об руку с ним приближаться к покрытой мраком двери; и если он уже познал, какое бесспорное наслаждение доставляет пребывание в постели с другим существом, то считает, что это очень интимное слияние двух тел могло бы продолжаться до гробовой доски; такая связь может даже казаться отвратительной, поскольку события-то развиваются на несвежем и грубом постельном белье и в голову может прийти мысль о том, что девушка рассчитывает оставаться с мужчиной до конца своих дней, однако никогда не следует забывать, что любое существо, даже если его отличают желтоватая увядающая кожа, острый язычок и маленький рост, даже если у него в зубах слева вверху зияет бросающаяся в глаза щербина, что это существо вопреки своей щербатости вопиет о той любви, которая должна избавить на веки вечные от смерти, от страха смерти, который постоянно опускается с наступлением ночи на спящее в одиночестве создание, от страха, который, подобно пламени, уже начинает лизать и охватывать полностью, когда ты сбрасываешь одежду, так, как это делает сейчас фрейлейн Эрна: она сняла зашнурованный красноватого цвета корсет, потом на пол опустилась темно-зеленая суконная юбка, а за ней — нижняя юбка. Она сняла также обувь; чулки, правда, она не стала трогать, так же, как и накрахмаленную комбинацию, она не могла решиться даже на то, чтобы расстегнуть лифчик. Ей было страшно, но она спрятала свой страх за лукавой улыбкой и при свете мерцающего огонька свечи, не раздеваясь дальше, скользнула в кровать.
Дальше стало тихо, и она могла слышать, как Эш несколько раз продефилировал через переднюю, при этом он шумел так, словно было совершенно невозможно тише отправлять естественные надобности. Не исключено, что и не в нужде-то дело было, ибо зачем тогда он два раза набирал в ведро воду, Да и ведро само не было, конечно, таким уж тяжелым, чтобы ставить его с таким грохотом прямо перед дверью Эрны. И каждый раз, когда до фрейлейн доносились эти звуки, она не хотела оставаться в долгу и тоже начинала шуметь: потягиваться в скрипящей кровати, преднамеренно ударяя в стенку ногой и производя отчетливо слышимые вздохи спящего человека: "Ах, Господи", с этой целью она также использовала кашель и покашливания. А поскольку Эш был человеком страстным, то, получая от нее достаточно недвусмысленные намеки, он, недолго думая, приоткрыл дверь в ее комнату и вошел.
Фрейлейн Эрна возлежала на кровати, хитро и лукаво улыбаясь ему своей щербиной, в то же время в этой улыбке было нечто дружественное по отношению к нему, но она ему не очень понравилась. Невзирая на это, он не последовал ее требованию: "Господин Эш, вам надо, наверное, закрыть дверь с той стороны", а остался спокойно стоять в комнате, и он поступил так не только потому, что обладал грубой чувственной силой, которая, кстати, присуща большинству людей, не только потому, что два человека разного пола, живущие в тесном повседневном общении, едва ли способны противостоять механике своих тел и, рассуждая "а почему бы и нет", легкомысленно предаются ее законам, он поступил так не только потому, что предполагал, будто она думает приблизительно так же, и не воспринимал всерьез ее требование, и, конечно же, не вследствие просто своих низменных чувств, если даже сюда отнести и ревность, которая зарождается в мужчине, когда ему приходится созерцать, как девушка флиртует с господином Гернертом, а для такого человека, как Эш, речь идет о том, что наслаждение, поиск которого иные считают самоцелью, служит более высокой цели, о которой человек едва ли подозревает и во власти которой тем не менее пребывает, потому что цель эта — не что иное, как желание приглушить тот великий страх, который проникает до мозга костей, охватывая даже делового человека во время его поездок, когда тот вдали от жены и детей укладывается в уединенную гостиничную кровать. Конечно, Эш, ставя с грохотом ведро с водой на пол, больше не думал о том одиночестве, которое снова одолевало его с тех пор, как он уехал из Кельна, он не думал также о том одиночестве, которое нависало над сценой, пока Тельчер не начинал метать летящие со свистом блестящие отливающие ножи. Сейчас, присев на краешек кровати фрейлейн Эрны и наклонившись над ней, он жаждал ее, поскольку хотел от нее большего, чем хочет страстный мужчина, ибо за этой кажущейся бесспорной доступностью, даже ординарностью, всегда скрывается стремление, стремление плененной души к избавлению от своего одиночества, к спасению, в котором нуждаются он и она, да, наверное, все люди, не исключая, конечно, Илону, к спасению, которого девушка Эрна не могла ему дать, ибо ни она ни он не знали, что кроется в его голове. Так что злость, охватившая его, когда она удержала его от последнего шага, мягко сказав: "Если только мы станем мужем и женой", была не просто злостью разочарованного мужчины и не просто яростью, поскольку он обнаружил комичность ее одеяний, это было чем-то большим, было отчаянием, оно вряд ли могло приобрести более пристойные формы, когда он грубо и разочарованно отрезал: "Ну тогда- нет".
И хотя ему ее отказ показался перстом Божьим, указующим на целомудрие, он сразу ушел из дома, направившись к более сговорчивой бабенке. Это обидело Эрну. С того вечера началась открытая война между Эшем и фрейлейн Эрной. Она не упускала ни малейшей возможности возбудить в нем страстные желания, он с не меньшим рвением использовал любой повод, дабы возобновить попытку затащить упрямицу в свою постель, не обещая при этом жениться. Борьба начиналась утром, когда она приносила ему, еще почти совсем не одетому, завтрак в комнату- вызывающая сильное вожделение забота, которая повергала его в неистовство, и завершалась вечером, абсолютно независимо от того, запирала она свою комнату изнутри или же разрешала ему войти. Никто из них не проронил ни слова о любви, и если они не начали испытывать откровенной ненависти друг к другу, а их поведение принимало форму злых шуток, то только потому, что они еще не обладали друг другом.
Ему часто приходило в голову, что взаимоотношения с Илоной должны были бы быть другими и лучше, но подойти к ней в своих мыслях поближе он не решался. Илона была чем-то более достойным, приблизительно таким же достойным, как президент Бертранд. Эшу не просто не нравилось то, что Эрна лишь забавлялась, срывая ему любую возможность побыть с Илоной, он буквально выходил из себя, столь сильно злили его эти хихикающие шуточки и лукавое жеманство. К тому же теперь Илона стала бывать в доме едва ли не каждый день и между ней и Эрной возникло что-то наподобие дружбы. Впрочем, Эшу было абсолютно непонятно, чем они там занимались вдвоем, когда, приходя домой, он улавливал сильный запах дешевых духов Илоны, который его всегда так возбуждал, то всегда заставал обеих женщин за странной немой беседой с глазу на глаз: Илона практически не знала ни одного немецкого слова, и фрейлейн Эрна была вынуждена ограничиваться тем, что поглаживала подругу, подводила к зеркалу и восторженно ощупывала ее прическу и наряд. Правда, Эш в основном был лишен возможности созерцать все это, потому что Эрна имела обыкновение скрывать от него присутствие своей подруги. Так, однажды вечером он, ни о чем не догадываясь, сидел в своей комнате, когда у входной двери зазвенел колокольчик. Он слышал, как Эрна открыла дверь, ни одна дурная мысль не пришла бы ему в голову, если бы кто-то внезапно не щелкнул ключом, вставленным в замочную скважину его двери с внешней стороны. Одним прыжком Эш подскочил к двери: его заперли! Эта баба заперла его! Ему следовало бы как раз проигнорировать дурацкую выходку, но это оказалось выше его сил, и он начал стучать в дверь, пока наконец фрейлейн Эрна не соизволила открыть ее и, хихикая, не проскользнула в его комнату. "Итак, — выдала она, — теперь я к вашим услугам… у нас, собственно, гость, но им сейчас уже занимается Бальтазар". Тут Эш в дикой ярости выскочил из своей комнаты и понесся на улицу.
Когда как-то ночью он вернулся домой поздно, в передней снова витал аромат ее духов. Значит, она снова была здесь или, должно быть, все еще здесь, и тут на крючке вешалки он увидел ее шляпку. Да, но где она прячется?
В жилых комнатах было темно. В своей конуре посапывал Корн, Не могла же она уйти без шляпки! Эш прислушался к тому, что происходит в комнате Эрны; в его воображении возникла волнующая и удручающая картина- там внутри обе женщины лежат вместе в постели. Он осторожно надавил на ручку двери; дверь не поддалась, она была заперта, фрейлейн Эрна всегда поступала так, когда действительно хотела спать. Эш пожал плечами и, больше не таясь, прогромыхал в свою комнату. Он лег в постель, но ему не спалось; он выглянул в переднюю; в воздухе все еще витал аромат духов, а шляпка по-прежнему висела на том же месте. Что-то здесь было не так, это чувствовалось, и Эш выскользнул в переднюю. Вдруг ему показалось, будто из комнаты Корна донесся какой-то шепот; Корн, увы, не был человеком, способным шептать, и Эш еще больше напряг слух: тут раздался стон, вне всякого сомнения, Корн стонал, Эш, вовсе не будучи малым, который боялся бы какого-то там Корна, все же ретировался, шлепая босыми ногами, в свою комнату, словно за ним мчалось что-то ужасное, Лучше бы он ничего не слышал.
