Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце
В разных областях жизни, в культуре, экономике, в обществе известны процессы не до конца понятные, как будто неуправляемые, непредсказуемые… О культуре, уже тепло. А вот и джокер. Наличие джокера в системе намного увеличивает неопределенность и усложняет ситуацию…
Я снял очки, вернул реферат Пашкину. Показал пальцем на строку о неуправляемых, непредсказуемых процессах: не можете ли пояснить, что вы имеете в виду?
Пашкин пожал плечами: ну, это то, что сейчас во всем мире. Все усложняется, экономика переплетена с политикой, за глобализацией не уследишь. Небывалые технологии, производительность труда стала такая, что меньшинство может прокормить большинство. В истории такого еще не было. Большинство может не работать, только качать права и голосовать. Впереди, естественно, процветание и прогресс, доказано специалистами. Вдруг — что такое? Кризис. Все почему-то расползается, перестает работать, те же специалисты задним числом ищут новые объяснения. В культуре те же процессы. Искусство становится неинтересно, вместо произведений перформансы, попробуй их еще понять. Была иерархия ценностей, сейчас это называется рейтинг. Были гении, сейчас делают знаменитостей. Была аристократия, сейчас говорят элита. А кто такая эта элита?.. Ну и так далее…
Он посмотрел на меня, сделал паузу: нужно ли продолжать?
— И тут появляется джокер, — понимающе кивнул я. Словцо об элите позволяло мне все же направить разговор. Не о системах же и математических моделях было спрашивать. — Я помню, вы как-то связывали его с понятием аристократии. С необходимостью новой иерархии. И ваш приятель стал с этим спорить, помните?
Пашкин широко улыбнулся.
— Ну, мы с этим Ромой, с Тольцем, поцапались, как всегда. Не всерьез, конечно, с ним же нельзя всерьез, вы же его знаете. У нас разные специальности. У него информатика, у меня бизнес. — (Не упустил, однако, случая мимоходом лягнуть перед девушкой отсутствующего соперника, усмехнулся я про себя.) — Джокер — это для меня, как теперь говорят, человеческий фактор, — вдохновлялся между тем Пашкин. — Вы, может, знаете, есть такая древняя легенда: два короля на вершине холма играют в карты, а внизу сражаются их войска. И вот один начинает выигрывать, прибегает гонец: войско противника внизу разбито. Знаете?
— Известный сюжет, — я начинал понимать, к чему он клонит. Становилось интересно. — Только в легенде короли играли, кажется, в шахматы.
— Может, в шахматы, — легко согласился Пашкин. — А может, и в кости. Кости, говорят, ложатся не совсем случайно, некоторые умеют их направлять силой взгляда. А что, я вполне верю. Но в карты больше возможностей, и там играет роль джокер. Я видел на днях фильм, там люди живут на бывшей промышленной территории, в каких-то заброшенных цехах, ну, как у нас сейчас повсюду. Кое-как кормятся.
— Бомжи? — Я узнал роман недавнего лауреата. Успели, оказывается, даже экранизировать, так быстро?
— Почему бомжи? — удивился Пашкин. Нет, романа он не читал. На книги у него сейчас вообще нет времени, кино воспринимается лучше. Действие в фильме, стал рассказывать он, вообще не у нас. То ли будущее, то ли другая планета, после неизвестной катастрофы. Такая антиутопия, фэнтези. Где-то сохранились склады с провизией, за них идет борьба. Если не организовать справедливое распределение, долго на всех не хватит, еще и передерутся. Выбирают распорядителя, человечка на вид неприметного. Он тут работал когда-то в охране, знает ходы — выходы.
— В романе намекалось, что он из органов. — не удержавшись, заметил я.
— Нет, в фильме про органы прямо не сказано. Здешний работник, ориентируется в ситуации. За него охотно голосуют, все честно. Вообще полная демократия. Все решается большинством. Воровство надо наказывать, в наказании должны участвовать все. Сами придумывают пытки, есть, между прочим, очень зрелищные, изобретательные…
Я слушал, отмечая то и дело совпадения, переклички. (Или кто-то кого- то использовал?) Роман ведь тоже начинался со сцены публичных экзекуций. От словесных описаний меня, помнится, начинало поташнивать. На экране ужасы умеют подать впечатляюще, известное дело. Как же в кино без насилия, без красивых кровоподтеков! Экшн! В фэнтези правдоподобие обсуждать бессмысленно, умелые авторы это усвоили. Может, и роман следовало воспринимать как легенду, притчу. До конца-то я его не прочел. А в фильме сюжет, рассказывал Пашкин, поворачивался любопытно. Вокруг недавнего охранника выстраивается новая иерархия. Тот сам преображается даже внешне. Недовольных и несогласных по ходу дела устраняют, общине нужна стабильность. Насчет процветания речи пока нет, но появляется в жизни порядок, устойчивость. И, между прочим, смысл. Есть свой интеллектуал, он разрабатывает для джокера концепции, пишет речи.
— В культуре не может быть равенства, — излагал его идеи Пашкин. — Равенство — торжество кладбища. Демократия — торжество посредственности. Направлять развитие должны — явно или неявно — носители новой жизненной силы. Ну, в таком духе, — студент почувствовал, что увлекся. Он рассказывал с видимым удовольствием. Полуусмешка держалась на его губах.
— Интересно, — оценил я. — Фантастика, по вашей мысли, насколько я понял, немного и о нашей, реальной жизни? И кто у нас, по-вашему, может сыграть роль этих носителей силы? Или уже играет? Интеллигенты — в роли обслуги, это я уяснил. Новые русские в малиновых пиджаках? Недавние охранники, как в этом кино?
— Почему малиновые пиджаки? Где вы их сейчас видите? Охранники?.. — Усмешка студента показалась мне кривоватой. — Если вы имеете в виду моих предков. Многие начинали, конечно, с нуля. Если угодно, с минуса. Мой отец начинал простым милиционером, участковым уполномоченным, теперь он, между прочим, коллекционирует антиквариат, бронзовый.
До меня дошло, что я неумышленно мог задеть Пашкина. О его семейной истории, отцовском бизнесе я не знал ничего, как ничего не знал и о других студентах. Чтобы познакомиться с их личными делами, надо было поехать в главное здание, мне это не было нужно, зачем?
— Вы бы посмотрели, какие у него сейчас статуэтки, непальские, китайские. Ну да, он не очень пока разбирается, но о чем-то уже может говорить. Есть профессионалы, эксперты, если надо, они на него будут работать. Для отца когда-то не было разницы: пить бормотуху из эмалированной кружки или вино из тонкого бокала. А вот я уже из кружки не могу. И в винах стал разбираться. И в устрицах, знаю сорта. Утонченности, может, не всегда хватает, появится, глядишь, потом. В следующих поколениях. Оформится, глядишь, и новая наследственность. Сначала деловые отношения, потом родственные.
В речи Пашкина, в его лице чувствовалась напряженность. Мне показалось, он говорит как будто не совсем для меня, прислушивается или будто пробует уловить чью-то реакцию позади себя, затылком. Я посмотрел мимо его щеки: за его спиной сидела Лиана. Совсем про нее забыл, он ее от меня загораживал. Это ее присутствие он за собой ощущал, это на нее, на свою восточную красавицу хотел произвести впечатление. Дожидался, пока она придет, надеялся перед ней блеснуть незаурядным рефератом — не передо мной, и она не сводила с него заинтересованных глаз. Вот что я не сразу понял, не оценил. А ведь у него получалось, ишь как распелся. Я своими вопросами невольно ему помогал, сам того не подозревая. Может, даже против желания…
Стало чуть неловко — и в то же время как-то весело. Не мне было изображать перед другими потомственного аристократа. Самому было знакомо это наследственное, плебейское безразличие к вещам, не то что к антиквариату, неумение разбираться в одежде, посуде, мебели — я эту область жизни предоставлял Наташе.
— Вы тоже интересуетесь антиквариатом? — Неловкость надо было как- то загладить. — У вас что-то есть?
— Ну, какой антиквариат! Куда мне! Я в бизнесе только начинаю. Недавно, правда, увлекся такими оригинальными штучками, мне в Лондоне показали. Удлиненные монеты, по-английски elongated coin. — Пашкин высвободил из-под рубашки что-то вроде медальона на цепочке, показал. — То есть одно время они были редкостью, есть очень старинные, потом стали бизнесом, для коллекций, для сувениров. Я немного попробовал, не ширпотреб, нет. Ширпотреб меня не увлекает. Уникальные, штучные изделия.
Увидел, что я не могу разглядеть издали, снял цепочку с шеи, протянул. На удлиненном овале рядом с крупной цифрой «10» внутри изящно вытисненного орнамента (кусающая свой хвост змея) не совсем ясно читалось «Ismai.». Пришлось снова надеть очки.
— Из-ма-и, — стал разбирать я вслух.
— Памятная медаль, к юбилею, для дружеской фирмы, — немного поспешно пояснил Пашкин. — Сплав серебра с редкими металлами.
Интонация его становилась почему-то суше, но сам голос казался каким- то другим, поставленным, что ли.
