Вячеслав Букур - Тургенев, сын Ахматовой (сборник)
И пошел кормить собаку. Молодой Новобранец весь засветился навстречу ему глазами (с коричневыми шерстяными очками вокруг), но не бросился с заискивающей любовью – дай, мол, покушать, а весь вытянулся в струнку и только что честь не отдал. Макс ухватил его за ухо и сказал:
– Вольно!
Поставил перед ним бадейку.
Полтора года назад Макс вернулся пьяный, ночью. И вдруг остановился, и перед ним появилась дверь в виде проблемы: запертая изнутри на защелку. Ну, он находился в это время в другом мире, где проблемы решаются легким движением пальца и где снег не холодит, а греет. Поэтому Макс решил: под яблонькой в снегу так тепло, полежу немного, а потом на остроумии попрошусь домой.
Очнулся в пять утра. Оказывается, огромный лохматый Новобранец распластался сверху и грел командира всем телом. Макс только одну почку отморозил, а так все в порядке.
Да какое там в порядке! Сильно горевал: пришлось совсем бросить пить. Только гостям наливал, вот и вся радость.
Сестра ему все браслеты совала гематитовые:
– Носи на той руке, где почка. – И двигала милосердными морщинами во все лицо. – Гематит – это такой минерал, от всего исцеляет. Понимаешь, там создаются суперслабые биополя, они взаимодействуют…
Старость подсушивала ее бережно, в щадящем режиме. Яркие глаза пульсировали в такт убеждающим словам, поэтому чудесные браслеты имели необыкновенный успех.
Гематит, конечно, его почкам не помог, но зато помог Глафире – сестра дала двенадцать тысяч, заработанных на браслетах, на суперновое лекарство. И оно сохранило жене ногу. Так что спасибо всем, кто покупал у сестры!
Горыновна вдруг сказала:
– Поживу немного у вас. Скучно мне одной.
Тогда он звал ее просто тещей. Макс ответил ей:
– А хрен ли тут, тещечка, думать. Конечно, переезжай.
А она как переехала, так сразу стала каждый день пол мыть. Грибок вот-вот от сырости заведется. А из этого дома – уже никуда. Его и еще два деревянных дома не снесли, они, как в клетке, в окружении многоэтажек. Музейный хуторок такой: с печами, с огородами.
Вот так входит Макс из гаража – ковырялся под «Москвичом», – а теща снова возит шваброй. Он говорит ей:
– Опять ты тут сырость разводишь.
И хотел пройти руки помыть. Да получил мокрой шваброй по затылку. Тут телохранитель бывший как взыграл в нем! Фуяк ей по челюсти! Он еще успел руку перенаправить, и удар получился по касательной, так только – вся голова заплыла, потому что теща – с этого момента уже Горыновна – улетела и об стену затылком. Он подумал, что это все – десять там или двадцать лет тюрьмы… Свобода, где ты?
Сейчас поднимут всю биографию, и прокурор, м…звон, скажет: «Подсудимый применил профессиональные навыки и искалечил…»
Эх, Вадька, покойник дорогой! Ты один бы меня понял и сказал за полбанкой: проклятье тем инструкторам, которые вбивают такие рефлексы!
А Горыновна вдруг как вскочит! У Макса в груди сбавило, и он закурил: живем, больше пятерки не дадут! Теща же к телефону, как к другому, любимому зятю, бросилась:
– Убивают! Приезжайте по адресу…
Макс собрал маленькую торбочку (сигареты, хлеб, сало-мыло, зубная паста), деньги, пятьсот рублей, засунул под стельку. Мельком он, конечно, пожалел Горыновну и ругал себя, но не долго: впереди лагерь маячил, но все-таки, наверное, года три всего, поскольку Горыновна «скорую» не вызвала. Но менты ей посоветуют снять побои, а вот и они, борзые гонцы судьбы.
В отделении Макс себя уговаривал: спасибо отделу «Гамма», многому меня научили, даже лягушек и змей поел в свое время, в лагере на девяносто процентов выживу! Считалось: если самолет, который перевозит председателя правительства, разобьется, и вдруг они окажутся в лесу или пустыне, так начальник должен все это время получать пищу.
Дознаватель посадил его на шаткий стул, чтобы седой плотный дознаваемый чувствовал себя неуверенно. Макс подумал: я вас умоляю, не надо больше фокусов, все это детский сад. Но ничего этого он не озвучил, потому что чувствовал: хрупкость жизни сильно возросла.
– Рассказывайте, – вдруг хитро сказал капитан, который на самом деле обязан был задавать конкретные вопросы: что, где, когда.
– Она первая начала, меня грязной шваброй по голове, и я сам не знаю, как я ее…
– Кого – ее?
– Тещу.
– Тещу? – Капитан переглянулся с другим дознавателем. – Нехорошо.
Но тон уже не был осуждающим. В глазах обоих дознавателей читалась зависть: у нас есть тещи, но мы их дрессировать не смеем…
Капитан скороговоркой прочитал лекцию об отношении к женщинам…
– Сеструхам, мамухам и марухам!
Это выкрикнул еще один дознаваемый, которого, оказывается, уже давно ввели, и он смиренно ждал, когда освободится давно известный ему расшатанный стул. По бокам могучего тела его трепыхались полуоторванные рукава, и он напоминал подбитого Змея Горыныча.
– Я по нужде хочу! – вдруг закричал подбитый Змей Горыныч.
– Не выйдет! Ты убегал уже по березе из туалета со второго этажа!
– Но мы же сейчас на третьем!
– Да ты нас за дураков считаешь!
– Нет, нет! (Да, считаю – звучало в пышущем взгляде.)
– Береза за это время подросла! – чуть ли не хором выкрикнули дознаватели.
Но Змей Горыныч не унывал. Во всем его облике, могуче-молодцеватом, читалось: ничего, береза еще подрастет – сбегу с четвертого!
– Можете идти, – сказал капитан Максу, пряча во взоре вот такое высказывание: «У всех в наличии тещи, и часто так хочется… Ох, так вмазать! Но поскольку… то делегируем тебе хотя бы свою благодарность».
Макса понесло по коридору, по лестнице, мимо дежурного на входе, мимо своего дома и лохматого Новобранца. Пес, недоумевая, бухнул вслед: непорядок! Хозяин должен приходить домой!
А он бежал на автобазу, мотор радости работал и нес, успевай только ноги переставлять! Это ведь счастье – внизу земля, вверху белая ночь, а он в этом промежутке летит! Раз в жизни подвезло! Слышишь, тюрьмища? Хрен тебе с бугра!
Никогда Максу не везло. Так любил в детстве футбол – себя не помнил! А попал после армии в министерскую охрану. Особенно тяжело, когда встреча с трудящимися. Ведь для тебя каждый из них – это не трудящийся, а возможный сумасшедший или маньяк.
Два года он поработал в этой системе, пять лет. И понял, что может остаться и без ума, и без здоровья. Договорился с Вадькой Пахомычевым: давай начнем пить и будем пить до победного конца, пока не уволят. И пили, и выпрыгивали с воплями то с третьего, то с пятого этажа (чтобы прослыть хулиганами). Наконец их уволили. Правда, Вадька вскоре умер с перепою. А Макс тоже не мог выйти из пике сам – каждый день меньше стакана не выпивал. Но его остановил инфаркт – через двадцать лет. После этого он пил строго только раз в неделю (и то лишь до отмороженной почки).
За эти двадцать лет успел пожить на Кубани, попасть там под чернобыльский черный дождь, который сжег всю растительность, да это бы ладно – но вот первая жена сразу заболела и умерла. Тогда Макс думал: зачем я такой здоровый, что переломил атом, а не умер вместе с ней? Хотел горевать до конца жизни, но не получалось: здоровье не давало, тянуло в разные стороны.
Да и женщины ни за что не давали горевать. При взгляде на седовласого громилистого мужика, похожего на какого-то хмурого актера, они сразу прикипали к месту и мечтали: так бы и слушала до конца жизни этот пробирающий бас.
В 1996 году поехал в гости к сестре в Пермь. И моментально женился на ее соседке Глафире. Жена была не особенно здоровая, и очень хотелось хоть ее спасти. Такую глупую, еще и коммунистку железобетонную. В общем, все у него собралось в одни руки для счастья. Плюс ее высшее образование. Макс никогда ей это не говорил, но думал: «Мне бы твое образование, я бы давно замминистра был».
И тут такое невезение: теща – кержачка твердокаменная.
На автобазе Валя, сияя глазами и ногами, сказала:
– Ты что – с такой торбочкой малюсенькой в рейс? Я сбегаю в киоск, что-то куплю.
– Я сам по дороге куплю.
Охранник по-мужски значительно кашлянул в кулак и осенил его одобрительным взглядом. Макс потянулся за журналом техухода – посмотреть, что там слесаря начудесили, а Валя зашептала: бывший муж позавчера приходил, принес сыну мороженку, а Васька и так лежит с ангиной – перекупался в Каме. Макс поделился своим:
– А я, представляешь, сам не знаю как вышло, теще навесил справа, полночи в ментовке пробыл.
Обоим стало легче, но не до конца. Валя, по молодости лет, думала, что нужно что-то еще, чтобы стало до конца легче, и поэтому тихо спрашивала:
– Ну когда же ты придешь?
– После рейса отосплюсь и приду. Коль, – попросил он охранника, – часов в девять позвони ко мне домой и скажи, что я в рейсе.
– Догадываюсь, – сказал Коля. – Я тоже недавно с тещей поругался.
На лице у Коли мелькнуло выражение неоцененного Шерлока Холмса: прозябаю здесь, а мог бы такие дела раскрывать!
