Вениамин Смехов - В один прекрасный день...
– Ленька, а почему бы мне не выбрать псевдоним Дюма-мать. Это же сердцещипательно.
– А что под этим за жанр пойдет? Эпистола?
– Зачем? Свои рядовые исследования. Но так они никого не привлекают, только филологов, а так – представляешь – Дюма-мать!
– Дюма! Крестьянин! Торжествую!
– Ха-ха-ха, каламбурист!
– Кратко надо писать не Дюма-мать, а Дю-мать. И все ясно. А еще короче: Димка-идьёт. Пойдет?
– От кинокометы слышу!
– Привет!
– Привет.
В студии все готово. Репетиция маленькой сцены. Всего две реплики у герцогини, две реплики у Арамиса – Леонида. Но пока их расставят, пока поменяют что-то в свете, что-то на пульте…
Тяжелые двери студии запираются. На высоком табло загорается: «Микрофон включен». Трижды басовито рычит сигнал звукорежиссера. Помощница с наушниками подошла к микрофонному «журавлю».
– «Арамис у герцогини». Сцена шестая. Дубль первый. Один, два, три, четыре – отойдите от Арамиса! – пять, шесть, семь, восемь, девять, – я сказала, уйдите из кадра! – десять, одиннадцать…
Возле Леонида – серый пиджак в толстых очках, корреспондент «Советской культуры».
– Простите, значит, я вас жду в павильоне?
– Не надо ждать, я не успею.
– Успеете, Леонид Алексеич, мне два слова. Я жду.
– Попробуйте.
– Уйдите из кадра!
Вокруг зашипели. Серый пиджак бесцеремонно похлопал Арамиса по кружевному манжету и отошел, поправив толстые очки.
– …тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять, сорок!
Камера заработала; зажегся красный глазок на макушке. Герцогиня сидела, рассеянно глядя в сторону. Потом оживилась и поднялась навстречу вбежавшему Арамису. Он склонился к ее прекрасным ручкам, после чего оператор, орудуя усами рычагов и нажимая на педаль, неслышно подвез камеру к обоим актерам. Рабочие, гримеры, бутафоры и старушки в белых халатах, следящие за проводами камер, все уставились в студийный телевизор-монитор, где отразился наезд оператора и стали крупными лица обоих актеров.
– Стоп, – тихо приказал оператор и снял наушники.
– Актеры, спасибо, все хорошо. Леня, быстро целуешь руку. Чуть подлиннее кадр, Борис не успевает на вас наехать, – режиссер громыхал с пульта по так называемой «громкой связи».
– Хорошо, продлю удовольствие. – Леня улыбнулся партнерше. Она – ему.
– Продли. А так все прекрасно. Руфина Андреевна, не торопитесь увидеть Арамиса. Пускай вами полюбуются телезрители. Мы сами подрежем кадр, если надо. Алик, свет мне не нравится. Я остановил из-за тебя. Тут и техника возражает.
– Ничего не возражает! Больше не будет, я проверил по приборам. Ты хочешь дневной залепить?
– Дневного не надо. Но один контровой на стенку – и полный порядок.
– Следи за своими порядками, у меня все по картинке красиво.
– Я прошу.
– И я прошу. Дай мне наушники. – Алик, художник по свету, по внутренней связи поругался с техником и угрюмо рыкнул на своего оператора: – Опусти «семерку». Ниже. Стоп. Меньше процент. Больше. Стоп. Снимайте.
– Снимаем, – заорала «громкая связь». Снова пробасил сигнал, снова на табло загорелось «Микрофон включен», снова скороговоркой засчитала помощница:
– Дубль второй. Один, два, три, четыре, пять, шесть, – вы отойдете от Павликовского или нет?!
– Леонид Алексеич, клянусь, я вас не задержу, – шептал серый пиджак.
– Вас ведь выведут, идите, договорились.
– Спасибо. Только на два слова – я жду!
– Вы отойдете или нет?! – двадцать два, двадцать три…
Вокруг зашипели, толстые очки юркнули в тень, поближе к монитору.
– …тридцать девять, сорок!
Герцогиня томно взирала вдаль. Медленно повела популярной головкой на восхитительной шее, зритель успеет насладиться и красотой, и туалетами… Встреча. Арамис у ее ног. Оператор наехал на их лица. Вопрос – ответ. Вопрос – помедлила прекрасная герцогиня. Арамис тогда – еще вопрос. Требовательно и вместе с тем нежно, по-арамисовски. Герцогиня закрыла глаза длиннющими ресницами того времени и той страны… Потом утвердительно кивнула своему тайному другу, по-герцогиньи кивнула. Друг пылко ринулся целовать ее руки. Не тут-то было! Герцогиня своими руками еще более пылко, чем он, приблизила его голову, и тут состоялся поцелуй, за который впоследствии, глядя передачу дома, жена Тамара наградит Леонида дежурным шлепком пониже спины.
– Спасибо, сняли! Минутку, подождите, как по технике прошло… – Режиссер сделал паузу, видимо, созвонился с аппаратной, где проверил пленку, и снова включил «громкую связь». – Спасибо, порядок. Тоня, зовите д'Артаньяна. Руфина Андреевна, переодевайтесь на дворцовую сцену. Арамис, вы свободны. Молодец. Но руки целовать все равно торопишься. Это было время, когда никто никуда не торопился.
– Даже если очень спешил? – на бегу огрызался Леонид.
– Даже если спешил – именно! – гремело ему из-под небес. – Поспешай не торопясь!
Он летел по коридору, за ним – гримерша Анечка, за нею – серый пиджак в толстых очках.
Заколки из парика – вон, крем – на лицо, грим стереть – так…
– Анечка, пока я вымою лицо, ответь на вопросы товарища из газеты.
– Что говорить?
– Вот ведь шутить вы успеваете, – укорил его корреспондент.
– Скажи так: служенье муз не терпит… интервью – это раз. Во-вторых… – Леонид яростно намылился, затем принялся дурачиться, отфыркиваясь и плескаясь горячей водой. Аня, смеясь, ждала его с вафельным полотенцем. – Во-вторых, истина заключается в том, чтобы поспешать не торопясь или не интервьюясь… А в-третьих… – теперь актер причесывался и выглядел вполне румяным и даже вполне спокойным. – А в-третьих, как любил говорить мой дед…
– Про деда читали, – вставила Анечка.
– Да? Если ты посмеешь и в дальнейшем позволять себе такую начитанность, я с тобой не буду разговаривать.
– Почему?
– А не о чем будет! Анюта, целую. Пошли, товарищ.
По длинным коридорам, кивая знакомым и вглядываясь в незнакомых, Леонид прошел к боковым площадкам, поднялся на один этаж и еще через полкилометра оказался возле тонстудии номер четыре. Здесь записывались на пленку голоса героев к будущему мультфильму «Мистерия-буфф» по Маяковскому.
– А, привет!
– Салют, как жизнь?
– Нормалек. Как ты?
– Здоров!
– Здрасти!
– Леонид, добрый день.
– Добрый день, Нина Афанасьевна. Привет, режиссура!
– Ребятки, у вас есть полчаса. Попейте кофе. Мы должны пройти все куски цирковые и финал. Ровно полчасика. Простите меня, старика.
Заныли на разные голоса актеры: «А я не успеваю», «А вы мне обещали», «А у меня в шесть то-то и то-то», «Не надо было вызывать» и обязательный возглас: «Зачем я брала (брал) такси от театра?!» Режиссер включает автоматическое лицемерие (иначе можно сорвать всю смену!)…
– Милые мои! Толя, лапа! Нинулик, золотце; Владимир Семеныч, солнышко! Родные мои, ну, войдите в мое-то положение! Смену мне переносят второй раз, мой звуковик болен, роднулечки мои, горю! Не первый же день вы! С восьми утра как угорелый… Только-только надежда появилась – не режьте вы меня, старика. Полчасика – и я вас, богом клянусь, скоренько запишу, солнышки вы мои маленькие! Нинулик, золотце! Попейте кофейку, и голосишки будут лучше звучать, отдохните! Владимир Семеныч, лапушка!
Все разбежались. Леонид и корреспондент – на лестничной площадке. Закурили.
– Леонид Алексеевич, у вас бывает такой день, когда вы никуда не торопитесь?
– Не бывает. А у вас бывает?
– Пожалуй, да. Два раза в неделю, на теннисной площадке.
– А я – фанатик голубого бассейна, имею даже первый разряд по спринту, мечтаю о волейболе, но лет восемь уже, нет, шесть, наверное, только соберусь, только засучу рукава…
– Понятно, «Мосфильм».
– Нет, жена! «Ты не забыл? Твое дежурство, покорми детей, сходи в магазин, привет». Так все выходные – как одна копеечка – хлоп, и нету! Плюс концерты.
– Скажите, пожалуйста, вот у нас есть рубрика. Вы не читали? «Встреча с интересным собеседником». Не читали?
– Читал. Вас ко мне направили как к интересному?
– Ну да. Тут, правда, и письма есть, и пожелания редакции, и статья у вас была любопытная в «Смене». Кроме того, пардон, моя личная инициатива, Я за вами давно наблюдаю.
– Вы?!
– Я. Извините за исповедь, перед вами – несостоявшийся артист. Но этого мало. Ну, играл на периферии пару лет, сбежал, кончил журналистику, ладно. Жизнь как жизнь. Но что меня убивает – сколько ни хожу в театры, сколько ни смотрю на актеров – извините, и рад бы завидовать, и рад бы поскучать о сцене… Понимаете, даже обязан человек жалеть о прошедшем, ну, себя жалеть, да? Убей меня бог, ничего нет! Понимаете?
– Не понимаю.
Странный тип какой. В студии лез прямо в кадр, чуть не вывели его. Добился все-таки. По коридору семенил за Леонидом, глядел себе под ноги, чего-то всю дорогу мурлыкал под нос. Теперь курит, глядит в окно, разглядывает свою сигарету, дважды снял очки, их рассмотрел, ботинки свои – тоже, а на собеседника – ни разу.
