Наталья Галкина - Пенаты
Постепенно жизнь моя превратилась в обычное существование, после безумного веселья настало затишье, ноты легкого помешательства отзвучали, все вернулось в привычную колею.
Да, вот еще что. Однажды я спросила знакомого моей матери, скульптора, армянина, знает ли он московского коллегу и земляка по фамилии Н.? — армяне ведь держатся вместе, у них негласное братство и необъявленное землячество. Знакомый ответил: под такой фамилией было два скульптора, один из них умер пять лет тому назад, а второй уехал из Москвы и ничем не напоминал описанного мною человека.
— Не иначе как, — сказал поэт, — вы познакомились с тем, который умер.
— Ничего подобного, — сказала Лара с горячностью, — я прекрасно поняла, с кем познакомилась! И зелье из его рук пила. Так что можете меня остерегаться.
Тут она глянула на него.
— Да ладно, — сказал он, — остерегаться, скажете тоже. Я сам пил кофе по-гречески. Ежели его источник тот, о котором вы говорите, тут все меченые.
— Так уж и все, — сказал поэт.
— Лара, вы заслужили первую чашку, снимите пробу, — прозаик налил в белую с золотом старенькую посудинку дымящийся ароматный напиток. — Маленький, мы вас слушаем, вы хозяин, мы гости, хозяин — барин.
— Однажды, — начал Маленький, — зашел я в мастерскую к знакомому своему, профессионалу художнику. Шел я с халтуры, занимались мы ольфрейными работами, устал я как собака, еле ноги волочил. У друга моего сидел, в свою очередь, его приятель по фамилии... ну, хоть Пастухов. Был он человек деловой без бюрократии, из молодых начальников, кандидат наук, с людьми умел обращаться ровно, корректно, обходительно, всем он нравился, нравился и мне. Увидев мою усталость, а я лыка не вязал, он пригласил меня в свою мастерскую по соседству, где обещался напоить чудодейственным напитком, который усталость как рукой снимает. Я думал, какая-нибудь настойка самодельная.
По дороге прихватили мы с собой идущую домой с работы его бывшую сослуживицу, прелестную такую особу, и поднялись втроем на его уютный чердачок, залитый люминесцентным сиянием (редкого вида освещение), обнесенный встроенными полками и наибелейшими шкафами, увешанный афишами и плакатами и уставленный макетами, мульками и бирюльками. Мы превесело болтали, пили «Цинандали» и «Мукузани»; наконец Пастухов, удалившись на крохотную кухоньку и некоторое время там поколдовав, вынес три чашки горячей ароматнейшей жидкости, отрекомендовав данное питье как кофе по-гречески. По его словам, он получил в подарок огромную банку смеси молотых зерен и трав от отца одного из опекаемых им студентов, так дело обставившим, что Пастухов банку вернуть не смог и остался при сией, невинной, в общем-то, взятке; даритель предупреждал о существовании дозировки и нежелательности пить кофе каждый день, как обычный. Кажется, Пастухов сказал: даритель был скульптор, причем армянский...
— Вот! что я говорила! — воскликнула Лара. — Н. и вправду был в городе!
— Но я могу ошибаться, — продолжал Маленький. — Короче усталость мою и впрямь как рукой сняло. Пастухов же был превесел, заикаться (а он иногда заикался) перестал вовсе, смеялся, сыпал анекдотами, начал приударять за дамой и по-гусарски ринулся ее провожать; всё, вместе взятое, ему было мало свойственно.
Прощаясь, он сказал, что через три дня уезжает кататься на яхте. Больше я его не видел. Дальнейшее рассказываю со слов вдовы его, а также очевидца происшествия, сторожа с маяка.
Сводка погоды всем была известна: на Ладоге ожидался шторм. Озеро Ладожское — водоем бермудский, коварное озерцо, ничуть не спокойней океана, опытные рыбаки с ним ухо востро держат. Итак, ожидался шторм, выходить им не советовали, но Пастухов только смеялся и говорил: «Н-ну что ж, п-поборемся с-со с-стихией!» Жена отговаривала его. «Р-раз ты т-такая трусиха, — сказал он, — с-сиди в каюте внизу и н-на палубу н-не суйся». Она спустилась в каюту; это ее и спасло.
Кроме Пастухова и жены его, на яхте находились его четырнадцатилетний сын и пара молодых преподавателей с его кафедры, молодожены.
Сторож с маяка на молу видел все, но сделать ничего не мог. Они тонули недалеко от берега. Надо сказать, вся волынка с яхтой придумана была Пастуховым, чтобы укрепить здоровье мальчика, слабоватого и болезненного. Мальчика смыло в воду волною; Пастухов бросил ему канат, сын схватился за канат, но волею судьбы и по небрежности команды коней каната был не закреплен, и мальчик ушел под воду. Пастухов нырял, пытаясь его спасти, пока не утонул сам.
Руль яхты запутался в рыбацких снастях, яхта потеряла управление, легла парусом на воду. Молодожены поплыли к берегу. На волнах плясал топляк, полно тяжеленных бревен, в такой-то шторм. Молодого мужа оглушило комлем бревна, он утонул первым; молодая жена, то есть уже вдова, выходила из воды, но волной сбило ее с ног, и ее настигло одно из пляшущих по воде бревен; видимо, она потеряла сознание, сторож больше ее не видел, подняться она не пыталась.
Яхту выкинуло на берег с полубезумной женщиной в каюте, потерявшей сына и мужа; долго болела она, пережила и пневмонию, и нервное потрясение, — и выжила. Ее не раз спрашивали — трезвыми ли вышли они на яхте перед штормом? Она отвечала — ничего не пили ни в тот день, ни накануне, кроме кофе; кофе, правда, особого изготовления, пили его помногу.
— Какой ужас, — сказала Лара.
— Стало быть, сие питие, — задумчиво сказал прозаик, передавая Маленькому белую со щербинкою, с полустершимся золотым ободком посудинку без ручки, — вызывает неадекватное поведение, неадекватные реакции. То ли токсикология, то ли наркомания.
— В моем случае, — сказал он, — никаких неадекватных реакций ни у кого не было. Мы увидели другой мир. Или нам показалось, что мы его увидели.
— Как интересно! — вскричала Лара.
— Может, вас посетили коллективные галлюцинации?
— Говорю вам: мы видели другой мир.
Глава шестая
Кофе по-гречески (продолжение). — Рассказ поэта Б. о бич-холле на Камчатке. — Снежные люли. — «Воздух пропитан временем, а время одето в числа». — «Почему-то все истории эти связаны с водой».
— Прекрасно! прекрасно! — воскликнул прозаик. — Про другой мир вы расскажете под занавес. Пусть сначала наш поэт поведает нам про данный мир, про наш; история, конечно, маловеселая (так и про яхту была не очень), но имеющая прямое отношение к нашему зелью. Лара, как вам, кстати, напиток-то?
— Он в точности такой, какой пила я у скульптора Н.! Вкус особенный, забыть невозможно. Я словно слышу голос скульптора, шум ночного моря, где подружка моя купалась в вечернем платье, меня дурманит запах южных цветов, всё, как тогда.
— А вы, Маленький, находите ли этот кофий похожим на тот? Вы смакуете, как дегустатор.
— Со мной происходит то же, что с Ларой. Я все вспомнил — аромат, весь букет, тот вечер у Пастухова, даже номер такси, на котором ехал домой.
— Итак, мы переходим к третьей истории, — начал поэт Б. — Место действия ее — край света, полуостров, полный гейзеров, горячих источников, сопок, вулканов и тюльпанов. То бишь, Камчатка. Однако дело было отнюдь не среди водоемов с живой водой, и не в поле цветов, и даже не на берегу тихоокеанского моря, а в некоем здании городском, убогом, полугостинице, полуобщежитии, именуемом местными жителями «бич-холлом».
— Что-что? — спросила Лара. — Что это значит?
— Бичи — моряки, списанные на берег за провинность, навсегда или на время. Бич-холл — гостиница для бичей, место неспокойное, где дерутся, пьют, веселятся, где лучше не задевать незнакомых, да и знакомых не стоит, если те пьяны в хлам. Большая таверна, современная корчма для разбойников с большой дороги. Итак, два молодых столичных жителя поехали на край света малость подработать и, за неимением мест в других гостиницах, остановились в бич-холле. Прибыли они, как известно, по делу, как бы в командировку, хотя пару, по правде говоря, составляли неудачную, и, ежели бы не стечение обстоятельств, и в пирожковую бы вместе не пошли; впрочем, будучи парой неподходящей, были они вечной парою, ибо один был в своем роде Моцартом, а другой Сальери, — имею в виду пушкинскую маленькую трагедию. Странное название «Маленькие трагедии», не так ли? Рыцарь не может быть скуп, гость не бывает каменным и так далее; а ежели трагедия... — но это я так, к слову. Кроме наших... назовем их М. и С.... в номере обитали двое: массовик-затейник с аккордеоном и моряк с чемоданом. Именно у моряка имелась жестянка с кофе по-гречески. Правда, в первые три дня совместного пребывания в одной казенной комнате они поддерживали беседу при помощи водки, коньяка и «Солнцедара», дело привычное (я вообще считаю: в наших краях водка — средство общения); а на четвертый день моряк выставил на стол свою жестянку, о которой чуть не запамятовал, да первые три дня память освежили. И начали они вместо чая пить кофе по-гречески.
