Вадим Смоленский - Записки гайдзина
— Да какая там эстетика… Это миф! Вы поддались гипнозу.
— Ничего не миф. Ты послушай. Я в субботу ходил грибы собирать. Иду и вижу: сидит мужик. На корточках сидит и меня зовет. Я подхожу, а он мне цветочек показывает. Цветочек растет среди камней — и он меня пригласил им полюбоваться.
— Да он, наверное, посрать присел, ваш мужик, а тут вы со своими грибами…
— Вот-вот. Человек любуется цветком, слагает трехстишие, а у тебя в голове одно — «посрать». Я про это и говорю. Мне даже стыдно тогда стало, что он ходит в лес на цветочки любоваться — а я там грибы срываю, чтобы жрать их потом. Или вот сакура то же самое — им даже плодов с нее не надо.
— Правильно! Я давно говорю: сакура — это пустоцвет. Как и все остальное. Все вокруг: ах, Восток! ах, культура! А это никакая не культура, а порожняк.
— Что же тогда не порожняк? Вот эти ваши буги-вуги — не порожняк, да?
— Это тоже порожняк. Культура — это «Слово о полку Игореве». Культура — это протопоп Аввакум. И буги-вуги вы мне не шейте. Все эти буги-вуги, всякий там Голливуд разный, джаз, мормоны, хасиды, комиксы — это все ваше, а не наше!
Рауль Абрамович тяжело вздохнул.
— Федя, ну вот ты меня усадил, чаю налил — и все для чего? Чтобы ругаться? Вадичек, ну посмотри на него!
— А что, нормально! — сказал я. — Классическая амбивалентность. Тут вам и либидо, и мортидо. Все вперемешку.
— Чего-чего? — насторожился Федька. — Какое такое мортидо?
— Фрейда читать надо! — наставительно сказал Рауль Абрамович. — Фрейд был современник Иогана Штрауса. Он жил в Вене и все понимал. Либидо — это инстинкт любви. А мортидо — инстинкт смерти. Они сопутствуют друг другу.
Федька надул щеки и забарабанил ногтями по стакану.
— Ясно, — сказал он наконец. — Берешь бабу и сверху на нее ставишь пулемет. А сам пристраиваешься сзади и сочетаешь бабу с пулеметом в едином ритме. Так, что ли?
— О боже! — Рауль Абрамович приложил кончики пальцев к вискам. — Опять пулемет! Зачем пулемет?!
— Не нравится!.. — осклабился Федька. — Человек всю жизнь кует пулеметы, а потом вздрагивает от одного слова! Что сказал бы Фрейд?
— Фрейд увидел бы здесь комплекс вины, — сказал Рауль Абрамович. — И был бы прав. Нельзя так долго работать на войну. Это вредно для совести.
— Ой-ой-ой! — Федька покрутил растопыренными пальцами. — Да кто другой гордился бы, что он ковал ядерный щит! Что он был причастен!
— Тут нечем гордиться, Федя. На самом деле, это страшно.
— Да вам не того страшно. Вам страшно, что вы вернетесь — а там коммуняки.
— И это тоже страшно.
— Ха! — Федька вдруг оживился. — А давайте пофантазируем. Давайте представим: вот вы вернулись — а там опять коммуняки. Знаете, что тогда будет?
— Знаю, знаю, — хмуро отозвался Рауль Абрамович. — Что-то там такое «в затылок».
— Э, нет! — сказал Федька. — В затылок — это потом. Сначала вам коленки посверлят. Дрелью.
Рауль Абрамович снял очки и стал протирать их носовым платком.
— Да вы не бойтесь! — успокоил его Федька. — Коммуняки к власти не придут. К власти придем мы.
— Кто это «мы»?
— Жесткие интеллектуалы!
— И что тогда?
— Тогда будет все, как надо. Потому что мы полностью задействуем потенциал православия. Оно будет старообрядческим. Эсхатологическим.
— Это как?
— А так! Раскольники когда-то сжигали себя в скитах. Но то было давно, до технического прогресса. Сегодня все делается проще. Объявим на весь мир, что Россия в одностороннем порядке взрывает весь свой ядерный потенциал.
— Зачем?
— А затем! Мы ведь православные, спасемся! А больше никто не спасется, и черт с ними. Так прямо и скажем. Представьте картину: по стране идут молебны, в массовом порядке отпускаются грехи, все поголовно молятся. Осталась, допустим, неделя. А там — паника! Готовы все с себя снять, лишь бы мы передумали. И вот уже на всех парах несутся к нам эшелоны с окорочками, летят «Боинги» с ананасами, плывут танкера с оливковым маслом! Валютный Фонд аннулирует все наши долги, из Баварии протягивается пивной трубопровод, а фабрики Пьера Кардена строчат для нас телогрейки!
Федька раздухарился. Он забыл про чай, вскочил с кресла и делал быстрые проходки взад-вперед по кабинету, размахивая руками. Рауль Абрамович глядел на него, как лягушка на журавля.
— Вот, — сказал Федька, остановившись. — А излишки потом продаем обратно и выводим страну из кризиса.
— Да уж, — вздохнул Рауль Абрамович. — Интеллектуальнее некуда…
— Я утрировал! — Федька сел обратно и отхлебнул из стакана. — Я намеренно сгустил! Речь о том, что выход есть, просто там засели не те люди.
— Тебя бы туда.
— Да уж ясно, что не вас.
— Федя! — сказал Рауль Абрамович. — Ты делаешь мне алох ин коп.
— Чего делаю?
— Дырку в голове. Это на идиш. Так моя мама говорила, когда я ее расстраивал.
— Идиш вы забудьте. Больше не пригодится. Там теперь язык другой.
— Где «там»?
— Там, куда вы поедете в конце концов. Где вас ждут.
— С чего ты взял, что я туда поеду?
— А куда еще? Обратно вы боитесь, а здесь деградируете.
— По-моему, это ты деградируешь.
— И я тоже. Мы тут все деградируем.
— Не обобщай.
— Да как «не обобщай»? Вон, посмотрите на Вадика. У него уже словарный запас на исходе. Он все слова забыл, кроме «козла по жизни». Разве не деградация? Я, когда в Москве жил, делал в день по пятьдесят телефонных звонков. А здесь — от силы четыре. Это жизнь, по-вашему?
— Так ты делом займись — вот и будет тебе жизнь.
— Да каким делом? На ушах стоять, что ли?
— Не надо на ушах. Это Вадик пусть стоит на ушах, он йогнутый. Но ты же ученый, Федя! Ты же физик! Найди себе научную проблему! Займись, наконец, какой-нибудь, ну я не знаю, сверхпроводимостью. Или, там, общей теорией поля.
А ты вместо этого болтаешься тут, как не скажу что. В чей кабинет ни пойдешь, заранее знаешь — там обязательно сидит Федька и несет ахинею.
— Но-но, полегче!..
— Ты должен раскрывать тайны бытия! Ты физик!
— Когда я раскрою некоторые тайны бытия, то вам мало не покажется. Это не в ваших интересах, чтобы я раскрывал тайны бытия.
— Скажи еще, что я у тебя в геенне гореть буду.
— Нет, Рауль Абрамыч, вы в нашей геенне гореть не будете!
— По разным раскидают, да?
— Именно.
— Доволен теперь? Утвердился за мой счет?
— Не напрашивайтесь в другой раз. Это вам не пулеметы строгать.
— О-о-о-о-о! — застонал Рауль Абрамович и взялся обеими руками за голову.
— Хватит! — Федька стукнул по столу пустым стаканом и поднялся. — Пойду раскрывать тайны бытия. А вы тут деградируйте дальше.
У дверей он обернулся и добавил:
— Только не жалуйтесь потом.
Когда его шаги по коридору затихли, профессор Лишайников раскачивался в кресле взад-вперед, стиснув руки в замок и глядя перед собой в одну точку.
— Рауль Абрамыч, вы чай-то пейте, — сказал я ему. — Совсем остынет…
Он горестно покивал. Медленно поднял на меня взгляд.
— Вадичек! Ну скажи на милость: за что России вот это? За что России Федька Репейников?
— Читайте Бердяева, — сказал я. — Там все написано.
— Я читал. Но почему это только в России? Почему в Японии нет?
— Это ваше большое заблуждение, что в Японии нет.
— А где оно? Где в Японии такие Федьки? Я не вижу.
— Их тут навалом. Могу показать, если хотите.
— Нет, не надо! — профессор замахал руками. — Не надо! Ты пойми, Вадичек: японцы построили мне золотую клетку. Раньше у меня была клетка железная, а теперь у меня клетка золотая. И я не желаю слышать про них ничего плохого! Пусть живут, как им нравится.
— Конечно, — согласился я. — Наше дело сторона.
Рауль Абрамович опять мелко покивал, поболтал ложкой в стакане, помолчал. Потом досадливо крякнул и взволнованно заговорил:
— Но он все-таки прав, зараза! Мы все тут деградируем, с этим не поспоришь. С кем тут общаться? Совершенно не с кем. Золотая клетка… Вот я и общаюсь с Федькой. Водку с ним пью… Стал бы я в Ленинграде пить с Федькой водку?.. Тебе вот хорошо, ты язык выучил, можешь с японцами пить…
— Так возьмите и тоже выучите!
— Я уже старенький. У меня стимула нет. Но я не о том. Ты посмотри: вот Федька. Он хам, демагог, сволочь, фашист, все такое… Он едва ли не антисемит! Но при всем том он же блестяще образован! Он знает такие вещи, о которых я и не слышал. И еще он, паразит, просто умный! Его послушать бывает интересно. Ты согласен, Вадичек? Согласен, что Федя блестяще образован?
— Козел он по жизни, ваш Федя, — сказал я.
Рауль Абрамович вздохнул.
— У тебя все просто… У тебя все козлы… А я вот не пойму, как это может соединяться. Такой головастый мужик — и на тебе…
