Е. Бирман - Протоколы с претензией
Нам при гриппе рекомендуют зеленый чай как лучшее средство при безобидных болезнях. Но Я. хочется алого цвета в чашке, и он выбирает между красным чаем из неизвестного ему ройбуша с добавлением пассифлоры (от нее, если ее посадить в саду, избавиться можно только с помощью мачете для рубки сахарного тростника) и полевых роз, полезные свойства которых (мы знали их под именем шиповника) нам знакомы с раннего детства, ведь выковырянные из них семена, брошенные друзьям за шиворот, способны вызвать столько жизнерадостного детского смеха. Но победу по очкам, справедливый судья, Я. присуждает чаю гранатовому, ведь ему в один голос объяснили по телевизору и экспортеры гранатов, и их производители, что гранат так же эффективен в борьбе с холестерином, как красное вино. Взял бы он и меду, если бы не боялся его липкости.
С чашкой чаю, на которой изображена история игры в крикет, Я. идет к окну. Вот вертолет проплыл вдоль щели жалюзи за стеклом закрытого окна как бесшумная стрекоза. Или это он подыграл ему, чуть приопускаясь и вытягиваясь, чтобы удержать его полет на заданной высоте 9-й снизу жалюзи и 32-й параллели по глобусу. Он сдвигает жалюзи и открывает окно в сад, чтобы услышать звуки внешнего мира. Кто там шуршит в кустах? Отсюда не видно. Наверное, это аккуратная кошка закапывает следы своей жизнедеятельности.
К завтрашнему дню ему нужно выздороветь, чтобы перейти от пассивной созерцательности к активному созидательному труду и прочей положительной жизни.
СЛУЧАЙ С А.
А. задержан полицией за избиение и попытку изнасилования. Эта новость в Кнессете Зеленого Дивана вызвала бы абсолютный шок, если бы подобные происшествия не случались даже с героями Большого Кнессета. Шок все же имел место.
Б. принялся было иронизировать.
– Когда мы вместе были за границей, – рассказывал он, – поджидая однажды А. на выходе из общественного туалета, я удивился, чего это он застрял там. Я заглянул внутрь и увидел, что А. отходит от автомата с презервативами. Я удивился, никаких приключений у нас там не предвиделось, с чего бы он именно сейчас вдруг решил приобрести эту штуку? Видимо, торговый автомат вызвал у него какие-то ассоциации, а купив презерватив, он все эти годы размышлял, как его использовать. И вот, видимо, решился.
– Мне легче поверить, что сам автомат воспользуется своим товаром таким вот образом, – сказал Я.
– Чушь, – заявил В.
Баронесса, округлив глаза, молчала.
– Это было в Париже? – спросил В.
– Не помню, – соврал Б.
– Если бы вы занимались подготовкой артиллерийских позиций, мысли А. были бы заняты делом, – объяснился интерес В. к тому, где именно имело место данное происшествие.
– Это было в пору Больших Надежд, нам тогда воинственные мысли в голову не приходили, – ответил Б.
Баронесса посмотрела на В. с опаской: уж не припрятаны ли у него где-нибудь в пригородах Парижа еще пару “касамов”? Задетый добряк может быть опаснее злодея, подумалось ей. В.– самый молодой из членов Кнессета, он служил в элитной части Еврейской Армии. Однажды, будучи на сборах резервистов и уже подвыпив с товарищами в армейской палатке, он в доказательство своей мужественности пообещал, что раздавит пальцем большого крылатого таракана.
Веселая компания тут же отправилась на поиски. В темноте они растянули простыню и шли с ней против ветра, пока не услышали характерный слабый удар. Изловленный таракан был доставлен В. Взглянув на него, В. едва успел выбежать из палатки, чтобы не обдать струей блевотины ее подрагивающую на ветру стену. С тех пор как Кнессету стало известно об этой истории, его члены подозревают В. в сочувствии пацифизму.
На следующий день выяснилось, что А. отпущен, но на телефоны он не отвечал и на очередном заседании Кнессета не появился. Лишь на следующей неделе Б. столкнулся в супермаркете с матерью А. Однажды она пришла на заседание Кнессета, когда это был еще вовсе не Кнессет и даже зеленый диван еще не был куплен. Она прислушивалась к доносившемуся субботнему хоровому пению йеменских евреев, приветствовавших приход невесты-субботы. Трудно сказать, разбиралась ли она в тонкостях различий между идеологией и практической деятельностью Симона Петлюры и Степана Бандеры, но самозабвенное хоровое пение напомнило ей родную Украину, и, кивнув в сторону живой изгороди, отделявшей дворик съемной квартиры Я. и Баронессы от их “йеменских” соседей, она спросила:
– Эти не будут убивать евреев?
Теперь ей было ни до Йемена, ни до Украины.
– Я с первого взгляда на нее увидела и сказала А.-иньке, что эта женщина – хищница, хуже его бывшей жены. Но вы же знаете, как он умеет отмалчиваться. И вот они повздорили, и она заявила на него такое, – говорила она. – Слава богу, все позади, она забрала заявление.
После этого Б. сразу отправился на квартиру к А. и понемногу вытряс из него сведения о происшедшем. А. встречался с ней всего три недели, он ничего никому не рассказывал потому, что сомневался, может быть, мать права. Поняв, что так оно и есть, он решил расстаться с ней. Когда он сказал об этом своей новой подруге (видимо, в присущей ему математической манере, комментировал Б.), та просто взбесилась. На его искреннюю попытку как-то смягчить разрыв она выкрикнула: “Пошел к черту, кретин!” – и оттолкнула его, но сама при этом не то поскользнулась, не то подвернула ногу (она пришла на высоченных каблуках) и упала. На следующий день за ним прибыла полицейская машина. Сутки он отсидел в КПЗ, но она забрала заявление, сказав полицейским, что он, может быть, и не имел намерения ее насиловать, ей это, пожалуй, показалось, а толкнул он ее не так уж сильно, в общем, она не хочет давать делу ход. Видимо, полицейские быстрее меня раскусили ее и не стали с ней связываться, говорил А. мрачно. Еврейские женщины – сущие дьяволы. Тюрьмы этой страны набиты оклеветанными мужчинами, я успел там познакомиться в камере с одним таким, добавил он.
У партии, борющейся за права мужчин, видимо, появился еще один горячий сторонник, комментировал Б. А. сексуально ориентирован на тип женщины-мины, от коровьей лепешки до настоящей противопехотной. Такое заключение Б. вывел не только из этого случая, но и из собственных наблюдений за тем, на каких дамах задерживается взгляд А.-иньки. Женская половина человечества для него – хуже русской рулетки, которую сами русские называют американской. Любой его брачный сезон, говорит Б., должен проходить под неусыпным наблюдением близких. Отпускать его одного в мир, где свободно разгуливают женщины с надушенными арканами, все равно что отпустить лунатика гулять по сирийским минным полям на Голанских высотах. Представляю себе, продолжал злословить Б., как неохотно расставались с ним полицейские. Для них тотально законопослушный А. – идеальный подследственный: заяц с шеей жирафа, убегающий в низком кустарнике, охарактеризовал Б. своего приятеля.
N++; О ПРАВОСУДИИ
С оглядкой на свежую душевную травму товарища Б. все же поднимает тему правосудия.
– Столько разговоров о системе правосудия по телевизору, а у нас что, даже позиции никакой нет по этому вопросу? – говорит он. – Нам вообще есть дело до этого? У меня, например, украли “Субару”. Я тогда долго ходил вокруг места, где оставил ее, все не мог поверить, что ее нет. Поплелся в полицейский участок, спросил, может быть, я оставил ее в неположенном месте и они ее отбуксировали? Полицейская – это была женщина – рассмеялась. Мы вообще не занимаемся буксировкой в этом районе, твоя машина уже на “бойне”, сказала она. Это была моя первая машина в стране, и хоть у нее к тому времени уже был поврежден задний бампер и левая передняя дверь, представить ее на “бойне” разбираемой на части мне было больно.
– А у нас сняли водопроводные краны и раковину в доме во время строительства, – сказал Я., – и нам пришлось заселиться, не дожидаясь электричества, чтобы оттуда не унесли еще чего-нибудь.
– По телевизору речь не об этом, – вмешался В., – там больше о том, кто круче – Высокий Суд или Большой Кнессет.
Я. вспоминает свои дежурства в “Добровольной Народной Дружине” во времена Советской Империи.
– Мы бродили по улицам, – говорит он, – с повязками на рукавах, как у нацистов, только без свастики, и мы ни к кому не приставали. Болтаться по улицам и беседовать было приятно, но иногда становилось зябко или сыро, и мы шли согреваться в милицейский участок, к которому наша дружина была приписана. И вот там я обратил внимание на то, как быстро милиционеры разбирались со всякими забулдыжными субъектами в мятой одежде. Их выпроваживали как надоедливых дальних родственников, родных, но опостылевших. Подвыпивший интеллигент, напротив, удостаивался длительной аудиенции с подробным заполнением протокола. И вот тогда я понял, что милиционеры – тоже люди и общаться они предпочитают с приличными людьми. Я понимаю их, когда они целой бригадой следователей выясняют, куда именно положил руку министр, беседуя наедине со служащей министерства, какой именно пальчик коснулся какого в точности холмика. “А вторая рука, ну вспомните, неужели в это время приказ по министерству подписывала? Ах, так, в этот день у вас были месячные, поэтому вы вторую его руку больно прижали к письменному столу. А не то б и она скользила где-нибудь, как рука слепого скрипача, ощупывающая упругость струн... но вы ведь этого не хотели, правда?” Разве можно сравнить такую работу с работой какого-нибудь дурака-следователя, который возится с ублюдком-наркоманом, вырвавшим сумку из рук старушки? Ну, такой пусть и возится, дебил, с такими же кретинами, как он сам.
