Курт Воннегут-мл - Синяя Борода
Я спросил у отца, почему он решил вдруг начать расследование. Он указал на стопку из десяти книг, которые были доставлены от Мэрили вскоре после того, как я ушел в школу. Он сложил их в сушку над раковиной, полной грязных тарелок и кастрюль. Я просмотрел их. Это были книги из золотой библиотеки для детей того времени – «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо», «Швейцарские робинзоны», «Приключения Робин Гуда», греческие мифы, «Гулливер», адаптированный Шекспир, и так далее. Круг детского чтения перед Второй Мировой находился в совершенно другой вселенной по отношению к нежелательным беременностям, инцесту, каторжной работе за гроши и опасным дружественным связям между старшеклассниками из романов Полли Мэдисон.
Мэрили выслала мне эти книги потому, что они были богато иллюстрированы Дэном Грегори. Они были не только самыми красивыми предметами в нашей квартире. Они были, пожалуй, самыми красивыми предметами во всем городе и окрестностях, и я отнесся к ним соответственно.
– Как мило с ее стороны! – воскликнул я. – Ты посмотри только! Ты только посмотри!
– Я посмотрел, – сказал он.
– Правда ведь, прекрасные книги?
– Да, – отозвался он, – прекрасные. Но объясни мне, пожалуйста, почему господин Григорян, который придерживается о тебе такого высокого мнения, не поставил свою подпись ни на одной из них? Не нацарапал ни одного слова, чтобы подбодрить моего талантливого сына?
Весь разговор происходил на армянском. С тех пор, как прогорел «Эль Банко Лопнуто», дома отец говорил только по-армянски.
* * *
Для меня тогда было уже не так уж и важно, от кого исходили советы и похвала в письмах – от Грегори или от Мэрили. Скажу без ложной скромности, что я стал к тому времени уже чертовски приличным художником для своего возраста. Мое будущее рисовалось мне, с помощью из Нью-Йорка или без нее, настолько радужным, что я взялся защищать Мэрили по большей части для того, чтобы сделать отцу приятное.
– Если эта Мэрили, неважно, кто она такая и что о себе думает, считает твои работы такими ценными, – сказал он, – почему она до сих пор не продала ни одной и не выслала тебе вырученные деньги?
– Она и так очень щедро ко мне относится, – возразил я.
И так оно и было: она щедро тратила на меня не только свое время, но и самые наилучшие материалы, которые тогда можно было достать. Я и не подозревал об их стоимости. Она, впрочем, тоже. Она просто брала их, без разрешения, из запасов в подвале особняка Грегори. Через пару лет я сам увидел этот подвал. Там было достаточно материалов, чтобы удовлетворить нужды Грегори, несмотря на его плодовитость, на десять жизней вперед. Она думала, что он не заметит, если она пошлет мне малую их часть. Разрешения она не спросила, потому что боялась его хуже смерти.
Он очень много бил ее, в том числе и ногами.
Возвращаясь к стоимости материалов: краски, которыми я тогда пользовался, уж точно не сравнить с «Атласной Дюра-люкс». Писал я маслом «Муссини» и акварелью «Горадам», из Германии. Мои кисти приехали из Англии, от «Уинзор и Ньютон». Пастель, цветные карандаши и тушь – от «Лефевр-Фуанэ» из Парижа. Холсты были классенсовские, бельгийские. Ни у одного художника к западу от Скалистых гор не было такого набора материалов!
Кстати сказать, Дэн Грегори был единственным из известных мне иллюстраторов, кто ожидал, что его работы займут место среди великих шедевров мировой культуры, и использовал для них материалы, которым и в самом деле могло быть суждено то, что обещала «Атласная Дюра-люкс»: пережить улыбку Джоконды. Прочим было довольно, если их работа не расползалась по пути в типографию. И все они иронично посмеивались, уверяя, что занимаются этой халтурой исключительно из-за денег, что иллюстрация – это искусство для тех, кто не разбирается в искусстве. Все, кроме Дэна Грегори.
* * *
– Она с тобой играет, – сказал мой отец.
– Во что? – спросил я.
– В то, что она – важная персона, – ответил он.
* * *
Вдовица Берман согласилась, что Мэрили действительно играла со мной, только не в том смысле, в котором говорил отец.
– Ты был ее публикой, – сказала она. – Писатели способны убить за читающую публику.
– Публика в количестве одного человека?
– А ей больше и не нужно было. И никому больше не нужно. Ты только посмотри, как выправился ее почерк, как обогатился словарь. Посмотри, сколько тем для обсуждения она смогла найти, когда осознала, что ты хватаешь на лету каждое ее слово. Этому мерзавцу Грегори ее писательство было без надобности. В письмах домой тоже никакого смысла не было. У нее в семье и читать-то не умели! Ты что, в самом деле верил ей, что она так подробно описывает все увиденное ею в городе только для того, чтобы ты мог это рисовать?
– Да, – сказал я, – пожалуй.
Мэрили присылала мне рассказы об очередях за бесплатным хлебом, в которых стояли те, кто потерял работу из-за Великой Депрессии, о людях в отличных костюмах, явно привыкших иметь деньги, которые торговали яблоками на каждом углу, о безногом на специальной тележке, представлявшемся ветераном Первой Мировой, который продавал карандаши на вокзале, о господах из высшего общества, которые были счастливы водить знакомство с гангстерами по подвалам с нелегальной выпивкой[27] – о такого рода вещах.
– Только так и можно получать удовольствие от писательства и одновременно заставлять себя соответствовать высоким меркам, – сказала мадам Берман. – Писать надо не для всего мира, и не для десяти человек, и даже не для двух. Пишешь всегда для кого-то одного[28].
* * *
– И кто же этот один, для которого пишете вы? – спросил я.
Вот что она ответила:
– Возможно, тебе это покажется странным. Естественно было бы, наверное, если бы этот человек был того же возраста, что и мои читатели, но это не так. В этом и состоит, мне кажется, секрет успеха моих книг. Именно поэтому молодежь считает их сильными и заслуживающими доверия – я пишу не так, как разговаривают между собой два тупых подростка. В моих рукописях не появляется ничего, что не показалось бы интересным и правдивым Эйбу Берману.
Эйб Берман – это, само собой, ее муж-нейрохирург, умерший семь месяцев назад от инсульта.
* * *
Она снова потребовала у меня ключи к амбару. Я сказал ей, что если она еще хотя бы раз упомянет при мне амбар, я всем расскажу, что она на самом деле Полли Мэдисон – приглашу к себе корреспондентов из местной газеты, чтобы те взяли у нее интервью, и тому подобное. Это, конечно, чревато не только разрушенной жизнью Пола Шлезингера: ко мне на порог явилась бы толпа религиозных фанатиков, замышляющих самосуд.
Я недавно наткнулся на проповедь одного телевизионного церковника, так вот, он рассказывал, что дьявол в своей войне с американскими семейными традициями использует четыре оружия: коммунизм, наркотики, рок-н-ролл и книги, которые пишет сестра дьявола Полли Мэдисон.
* * *
Возвращаюсь к переписке с Мэрили Кемп. После того, как отец обозвал ее еще одним Вартаном Мамиконяном, мои собственные послания к ней стали гораздо прохладнее. Я больше ничего от нее не ожидал. К тому же я взрослел, и как следствие этого больше не хотел, чтобы она продолжала пытаться стать мне второй матерью. Поскольку я теперь мужчина, мать мне вовсе не нужна, считал я.
Более того, безо всякой помощи с ее стороны я начал зарабатывать рисованием, несмотря на свой юный возраст, прямо в нашем родном разорившемся Сан-Игнасио. Я пошел в редакцию местной газеты, «Вестник Лума», и спросил, нет ли у них для меня работы, которую я мог бы делать после школы. При этом я упомянул, что неплохо рисую. Редактор спросил меня, могу ли я изобразить итальянского диктатора Бенито Муссолини – кстати, самого великого человека в мире с точки зрения Дэна Грегори. На это мне понадобилось минуты три, даже не глядя на фотографии.
Тогда он велел мне нарисовать прекрасного ангела, женского пола. Я нарисовал.
Тогда он велел мне нарисовать Муссолини, льющего из бутылки какую-то жидкость в рот прекрасного ангела. Бутылку он велел подписать «Касторка», а ангела – «Мир между народами». Муссолини выдумал такое наказание: он заставлял неугодных выпивать кварту касторки. Это может показаться забавным способом выразить кому-то свое недовольство. На самом деле жертвы чаще всего погибали, от неудержимой рвоты и поноса. Даже у тех, кому удавалось выжить, внутренности были навсегда испорчены.
