Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик
Сара будет венчаться в часовне Генриха VII в Вестминстерском аббатстве. Папа объявил это сегодня за столом поверх тарелок с куриным карри (Сара забыла купить окорок, и папе пришлось готовить самому). Сначала венчаться хотели в церкви Христовой в Беллингдоне, но папа переговорил с настоятелем аббатства, который читает Хвалебные песни, и тот сказал, что Сара может обвенчаться в часовне.
Сара счастлива, Джемма мечтает пойти в аббатство, чтобы посмотреть, что надо на себя надевать в торжественных случаях, а папа носится по всему дому, поддавая ногой воображаемые кегли, и непрестанно повторяет: «Я родился в двухэтажном муниципальном доме в Уэйкфилде, а теперь твоя сестра выходит замуж в Вестминстерском аббатстве. Вот за что я люблю эту страну».
Однако он не упускает возможности устроить мне очередной скандал. Выйдя из-за стола, я направляюсь в туалет, и он принимает это за уловку, чтобы избежать мытья посуды. Когда я возвращаюсь, все уже вымыто, и он произносит: «Чрезвычайно изобретательно. Ты всегда умеешь переложить свои дела на других. Отлично».
Я отвечаю, что совершенно не собирался отлынивать и мне просто понадобилось в клозет, на что он заявляет, что пора уже начать помогать ему по хозяйству.
— Даже Чарли делает больше, чем ты, хотя он в два раза тебя младше, — говорит он.
Позднее он снова поднимается ко мне, когда я устраиваюсь работать над своим романом. Он говорит, что это мама выполняла все обязанности по дому и никогда ни на что не жаловалась, но он — не мама, и мне пора принять в этом посильное участие.
— Я не шучу, — говорит он. — И кстати, когда я получу свой чек на триста фунтов?
Упоминание мамы в этом контексте выводит меня из себя, и я заявляю, что начну помогать ему тогда, когда он перестанет пичкать нас куриным карри. Папа складывает руки на груди и интересуется, чем мне не угодило куриное карри. Я говорю, что с карри все в порядке, если не считать того, что мы едим его уже две недели и в нем не хватает овощей, так что в ближайшее время у нас начнется искривление позвоночника из-за недостатка витамина D.
Перед смертью мама научила его готовить примерно дюжину блюд. Она познакомила его с рецептурой рыбных пирогов, жарких и запеканок. Она даже выписала некоторые рецепты на отдельные листочки и приклеила их к холодильнику, но теперь папа утверждает, что они потерялись.
— А может, ты сам начнешь готовить для себя, а заодно и для нас? — говорит он. — Хотя нет, как я мог забыть? Ведь это значит что-то делать для других.
Меня уже начинает тошнить от всего этого. Когда Сэлинджеру было столько лет, сколько мне, он уже писал рассказы для журнала «Эсквайр». Когда ему было пятнадцать, он писал саркастические заметки для Военной академии в долине Фордж. А чем занимаюсь я? Как можно стать голосом своего поколения, когда на тебя кричат из-за невымытых кастрюль и ты целыми днями обзваниваешь строительные фирмы?
Отправился к Дебби, чтобы взбодриться и продолжить работу над книгой, но в результате еще и она на меня накричала. Когда я попросил положить в чизбургер четвертинку плавленого сыра вместо куска обычного, она заявила, что мне здесь не «Ритц». Я туманно намекнул ей на то, что, пожалуй, переберусь в «Шипящие сосиски», и, похоже, мы друг друга поняли, потому что она добавила к моему чизбургеру бесплатные чипсы и рогалик с маслом.
10 часов вечера.
Несмотря на то что Джемма бросила отделение классической филологии в Шеффилде, сегодня она очень интересно рассказывала о древних греках. Когда Александру Македонскому было столько, сколько мне, его учителем был Аристотель. Джемма показала мне иллюстрацию в одном из своих учебников, когда мы вернулись к ней домой, поиграв в автоматы в пабе. На рисунке оба изображены рассматривающими равнобедренный треугольник, начерченный Аристотелем на песке. Хотелось бы мне быть Александром Македонским и чтобы меня повсюду сопровождал самый образованный человек в мире. Я не хочу сказать, что мой отец — имбецил, но эрудицией он, честно говоря, не блещет.
Вечером я ввязываюсь с ним в очередную перепалку. Когда мама была жива, она всегда умела вовремя вмешаться. Она настолько не переносила наши ссоры, что всегда приходила ко мне и уговаривала извиниться. Она говорила, что папа любит меня и ему тоже очень неловко из-за того, что произошло. Вероятно, то же самое она внушала и папе, потому что иногда мы с ним сталкивались на лестничной площадке нос к носу и тут же мирились. Я считал, что папа вышел для того, чтобы признать свою неправоту, и в порыве великодушия извинялся первым, а он, вероятно, полагал, что это я собираюсь признать свою ошибку, и хоть и не извинялся (он никогда ни у кого не просит прощения), то, по крайней мере, смотрел на меня с виноватым видом.
Все наши ссоры довольно легко объяснимы. Папа — очень властный и неуправляемый человек, а я, в отличие от его подчиненных на работе, не делаю того, что он от меня хочет. Уж не говоря о том, что и сам я иногда провоцирую его на мелкие стычки. Настоящими ссорами их не назовешь, и я их устраиваю скорее для нашего обоюдного блага, так как они дают ему возможность проявить свою власть в тех областях, которые для меня мало что значат. Именно поэтому я отказываюсь выписать ему сегодня чек, хотя мог бы начать выплачивать долг. По этой же причине я не заношу свои долги в календарь, где они должны фиксироваться по взаимной договоренности. Я делаю это ради сохранения статуса-кво, и это вовсе не является воровством, хотя папа и утверждает обратное.
Сегодня мы поссорились из-за Ближнего Востока. Папа сказал, он рад тому, что этот кошмар в Заливе закончился, потому что ему было страшно смотреть по вечерам новости. А я ответил, мне очень жаль, что все завершилось ничем, потому что я, точно так же как Шон, рассчитывал на крупномасштабную ядерную пан-арабскую войну, которая могла бы спасти меня от скуки.
— Твое состояние очень меня беспокоит, — говорит папа. — Мама считала тебя деликатным ранимым мальчиком, но, похоже, она ошибалась. Ты бесчувственный, как горилла.
Когда я стану великим писателем, то смогу позволить себе платить самому образованному человеку на свете за то, чтобы он повсюду следовал за мной. Он всегда сможет меня прикрыть и круглосуточно будет отвечать на вопросы о науке, религии, философии и обо всем остальном, о чем папа не имеет ни малейшего представления. Возможно, со временем этот человек оценит мой пытливый ум, и мы станем с ним друзьями. Мы будем засиживаться допоздна, выпивая и обсуждая высокие материи, пока в один прекрасный день я не выскажу своих замечаний по вопросам тригонометрии или какой-нибудь другой отрасли знания, и тогда он грустно опустит голову и скажет: «Похоже, в моих услугах больше здесь не нуждаются». А я отвечу: «Какая чушь, старик! Мне еще есть чему поучиться». Но утром, когда я на рассвете приду к нему, чтобы заняться языком урду, то увижу, что он исчез, оставив лишь записку на том же языке урду: «Ученик обогнал своего учителя», и тогда я все пойму.
Неплохо было бы приставить такого человека ко всем игральным автоматам в пабах. В пабе у Элли, например, очень много сложных вопросов.
11 часов вечера.
Решил почитать старые записи — может, они вдохновят меня на написание романа.
23 сентября: У меня такое ощущение, как будто меня изнутри пожирают какие-то черви. Это ощущение невозможно сравнить с обычной депрессией, от которой можно избавиться с помощью сна и переоценки происшедшего. Оно пронизывает тебя до мозга костей. Доктор Мейтланд считает, что опухоль снова начала разрастаться. «Может, это что-нибудь другое?» — спросила его мама. Но доктор Мейтланд лишь покачал головой, и маму снова госпитализировали в Чилтернскую больницу. Из ног и живота у нее начали откачивать жидкость, чтобы уменьшить отеки, и днем мы отправились ее навестить.
Мы рассаживаемся вокруг кровати, и Чарли с изумленным видом уставляется на розовую жидкость с темными сгустками, напоминающими полупрожеванный чернослив, которая стекает по пластиковой трубке из маминого живота в мешок на полу Нам поручают следить за тем, чтобы объем жидкости в мешке не превысил пол-литра. И Чарли говорит, что он этим займется. («Двести пятьдесят миллиграммов… Триста… Ничего себе! Джей, ты видел, какой огромный кусок?!»)
Мы говорим в основном обо всяких бытовых мелочах, и всякий раз, когда упоминается опухоль, мама приходит в ярость, потому что, по ее словам, она по-прежнему хорошо себя чувствует.
Чарли с Сарой остаются в палате, а мы с папой выходим на улицу. Папа прислоняется к каменной стене у стоянки и, отвернувшись от меня, устремляет взгляд на выкошенное поле, расположенное рядом. Он говорит, что скорей всего метастазы уже захватили печень, и тогда у мамы не остается никаких шансов.
