Катрин Кюссе - Исповедь скряги
«За следующую книгу требуй двести тысяч, — говорит муж. — Нужно сразу требовать много, а потом вести переговоры. Это единственный способ сделать так, чтобы тебя заметили».
Сумма кажется мне неслыханной. Да кто я такая, чтобы претендовать на нее! Я боюсь, что мне рассмеются в лицо.
Но ради своей книги нужно иметь смелость перебороть себя, как ради ребенка без колебаний жертвуют своей гордостью. Необходимо дать книге шанс.
Разговаривая по телефону с издателем серии, я со смущенным смешком называю сумму.
На следующий день он перезванивает. Редактор подскочил до потолка: и речи быть не может! Тут даже нет темы для переговоров.
Я хмуро его выслушиваю, чувствуя себя девочкой, что стреляет в пианиста и которую за это отчитывают. Уже готовая пойти на попятный и рассыпаться в извинениях.
«Бедняга редактор! — смеется муж. — Надо думать, здоровенную шишку себе набил! Конечно, он подскочил до потолка: это бизнес».
Значит, бизнес.
Бизнес. Это слово обладает невероятной привлекательностью, поскольку вызывает образ роскошных особняков с мраморными коридорами и мягкими креслами, в которых, уютно устроившись, пьют виски со льдом, поданный любезным официантом, и слушают нежную музыку, которую исполняет на фортепьяно скромный виртуоз, недавно эмигрировавший из России; лимузины и поездки на такси по двадцать раз в день (разве есть иной способ передвижения по городу?); шикарные спортивные клубы, путешествия на «конкорде» с улыбчивыми стюардессами, которые, стоит вам только захотеть, вмиг окажутся в вашей постели, а пока они предложат вам французское шампанское и утиное жаркое; подоткнут вам одеяло и споют колыбельную (достаточно посмотреть рекламу авиакомпании British Airways в журналах, где мамаша в стиле тридцатых годов держит на руках вальяжно развалившегося, маленького и толстенького усатого бизнесмена); пятизвездочные рестораны, где пьют и едят не глядя на цены; костюмы из тончайшей итальянской шерсти, галстуки по последнему писку моды, носки настоящей шотландской выделки, идеально отглаженные рубашки с золотыми запонками с бриллиантами, ботинки по тысяче евро за пару, часы Rolex, по-мужски небрежно застегнутые на запястье. Роскошь в каждой детали. Тратить не считая. Отхватить от жизни кусок пожирнее.
Возможно, большинство этих мальчиков, закончивших школы бизнеса и в 25 лет зарабатывающих колоссальные деньги, на самом деле жалкие подлецы. Возможно, деньги меня неодолимо влекут просто потому, что я сделала выбор в духе времени.
Но закваски делового человека — жесткости, уверенности в себе, веры в собственные силы, смелости, наглости, высокомерия, которыми нужно обладать, чтобы преуспеть в делах, — этого у меня нет.
Неудачи действуют на меня угнетающе. Необязательно именно мои. Проходя каждый вечер мимо пустого ресторана, владелец которого, меланхолично опершись о стойку, всякий раз бросает на меня взгляд, в котором даже на мгновение не загорается надежда, что я зайду, я решительно не понимаю, почему он до сих пор не покончил с собой.
Деловой человек — игрок. Он взвешивает риск, все рассчитывает, но и умеет ставить на кон. Ставить на кон — значит быть готовым проиграть. Проиграть все: имущество, деньги, любовь, жизнь.
Я слишком боюсь проиграть, чтобы ставить на кон.
Именно это «подкупило» меня в будущем муже. Он с самого начала был готов меня потерять. Он никогда не шел ни на какие компромиссы, чтобы меня удержать. Не боялся остаться один. Он знал себе цену. Это меня поразило.
Бизнес — это состояние тех, кто властвует, тщательно рассчитывает, но не мелочится, зарабатывает по-крупному, кто познал фундаментальные законы игры жизни и умело передвигает пешки по шахматной доске. «Деньги! — говорит мне одна молоденькая девушка-банкир. — Вот главное, даже если и не в них счастье. Лучше быть богатым и счастливым, чем бедным и несчастным. Между шерстяным свитером и свитером из кашемира я выбираю кашемир, между дешевыми побрякушками и украшением с бриллиантом — бриллиант, между пальто из искусственного меха и норковой шубой — норку».
Список бесконечен. Все, что красиво и вкусно, обычно стоит дорого: лучшие места на лучших концертах, тончайшего вкуса гусиный паштет, тихий цветущий сад, солнце зимой, комната с прекрасным видом.
Первые годы мне было достаточно увидеть мужа в темно-синем костюме, который он купил к нашей с ним свадьбе и надевал только по важным профессиональным поводам, и я уже была в полном восторге.
Особенно если это случалось не у нас дома, а где-нибудь в огромном отеле, куда я сопровождала мужа на экономический конгресс. С бейджем на груди, весь из себя деловой, он казался мне прекрасным до безумия. Так бы и зацеловала до смерти.
Таким он и предстал передо мной впервые. Не в костюме, конечно, поскольку я познакомилась с ним на одной из студенческих вечеринок, а с денежным нимбом над головой. Мне было 25 лет. Я снимала вместе с другими студентками недорогую квартиру в бедном квартале, обставленную только той мебелью, которую мы смогли отыскать на улице. Я ездила на старой развалюхе и водилась со студентами без гроша за душой, скрупулезно высчитывавшими свою долю в счете за пиццу.
Он зашел ко мне. Он приехал на новой машине и в тот же вечер, совершенно неожиданно, повез меня ужинать в Нью-Йорк. Ничто на свете не могло произвести на меня большего впечатления, чем приехать ночью на Манхэттен в роскошной машине, в которой я сидела на переднем сиденье. Он заплатил за все: за продукты для пикника в субботу днем, за ужин в ресторане в субботу вечером. Идеальный джентльмен.
В бедные студенческие годы у меня уже имелось достаточно сбережений, которые я копила еще со времен сидения с детьми. С тех пор они только увеличились, особенно в прошлом году, благодаря моей университетской зарплате преподавателя-ассистента. Сбережения — это святое. Я к ним не притрагиваюсь.
То, что я разглядела в моем муже потом, только подтвердило мое первое впечатление. Да, у него не было машины. Та, на которой он приехал в те выходные, была взята напрокат. Но у него имелась собственная квартира, такая же большая, как та, в которой я жила с подругами-студентками. В отличие от нашей она была обставлена настоящей мебелью, при ней был сад, и, главное, в ней были представлены все основные символы эпохи: большой телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр с прекрасными колонками, автоматическая кофеварка для капуччино и прочие прибамбасы в этом роде. Наконец-то хоть кто-то, кто умеет жить.
Пьер. На подготовительных курсах всех поражает его разительное отличие от остальных, несмотря на то что некоторые из нас тоже имеют свои странности. Он носит элегантные костюмы, галстуки, длинное черное пальто, черную шляпу и трость. У него тонкие породистые черты лица, и говорит он с акцентом, который перенял в той стране, где прошло его детство.
Пьеру восемнадцать лет. Мне девятнадцать.
Мы знаем, что он богат. У него уже есть собственная машина «рено R5», такая же, как у моей мамы. Он на ней приезжает на занятия. Это производит на нас неизгладимое впечатление. Пьер дает нам пищу для разговоров.
Однажды вечером Пьер провожает меня домой и, расставаясь, говорит со своим причудливым акцентом: «Я хотел бы пригласить вас на ужин. Примете ли вы мое приглашение?»
Пьер обращается только на «вы». Я не знаю, обращается ли он ко мне лично или ко всей компании друзей. Он рассеивает мои сомнения: он хочет пригласит меня одну, тет-а-тет. Невероятно польщенная, я не упускаю случая:
— Может, прямо сегодня вечером?
— Почему бы и нет.
Вместо того чтобы засесть за греческий или латынь, я отправляюсь с Пьером на машине. Для меня это настоящее приключение. В Париже, ночью, в машине на переднем сиденье, рядом с молодым человеком, утонченным и богатым, который попросил у меня разрешения пригласить меня на ужин! Я смотрю на ночной Париж, замирая от восторга. Я не в силах сдержать восклицания, когда мы проезжаем вдоль освещенных фасадов, только что миновав Вандомскую площадь: «Какая красота!» — «Вам нравится? Мы можем поесть здесь. Ресторан расположен в сводчатом подвале XVII века. Это очень красиво».
Пьер приглашает меня в ресторан «Интер-континенталя». Метрдотель во фраке сопровождает нас к столику. Он обращается к нам «господин» и «госпожа». Я страшно смущаюсь, пьянея от роскоши и сияя счастьем.
Во время ужина Пьер рассказывает мне о своих гомосексуальных приключениях, которые начались, когда ему было одиннадцать лет и он учился в иезуитском колледже.
Вечера у Пьера — это разгул роскоши и утонченности. Изысканные яства подаются домашней прислугой. Мы едим серебряными приборами за столом, накрытым вышитой белоснежной скатертью. На столе стоят два серебряных канделябра. Никакого электрического света. Нас десять или двенадцать человек. Пьеру нравятся застолья с многочисленными гостями.
