Жан-Франсуа Дюваль - В тот год я выучил английский
В этот момент я предупредил Мэйбилин, что не смогу завтра прийти на занятия. Она только выдохнула: «Oh, по!» Она была очень расстроена. Мэйбилин сказала, что без меня в классе пусто и скучно, то есть boring and empty. Мое сердце забилось сильнее, и я ответил, что в жизни бы не вынес сестер Бронте, если бы не чувствовал позади себя ее присутствие, около открытой стеклянной двери, из-за нее виднелись деревья. Весенние солнечные лучи выглянули как раз тогда, когда мы в полдень вышли в садик, чтобы погрызть чипсов и арахиса, запивая их белым французским вином, которое за огромную цену купил мистер Райт.
46
На следующий день я влетел в класс в последний момент — там снова обсуждали Фауста. Мэйбилин внезапно прошептала, что ей осталось провести здесь всего двадцать пять дней, I have only twenty-five days left here.
— Twenty-five days left?
— Yes, maybe thirty. If I’ve got enough money[93].
Меня больше всего поразило даже не то, как мало дней осталось, а неожиданные эмоции, которые вызвало у меня это известие, — просто застигло врасплох. Она добавила, что у нее почти не осталось денег, около пятидесяти фунтов. Так же, как я, Мэйбилин подрабатывала, чтобы оплачивать учебу… Через двадцать пять дней она будет далеко. Я не хотел, чтобы через двадцать пять дней она уехала. Но лекция уже возобновилась… «And so Mephisto»[94], — продолжал мистер Райт.
47
Мистер Джерман спросил: «Chris, are you going to a Mayball? Did you get invitation?»[95] Я мгновенно понял, что это слово, которое я слышал впервые, было магическим средством, оно должно мне быть знакомым уже давно. Я почувствовал себя испуганным и заинтересованным. Это слово, я отчаянно пытался понять его смысл, звучало одновременно как запрет и как скрытая возможность. Я уверен, что у каждого есть определенное количество подобных слов, они либо существуют, либо нет. Для меня такого слова не существовало. Я был исключен. Оно было не из тех слов, какие я бы сразу принял на свой счет. Оно было из тех, которое всегда захлопывает дверь перед носом, отправляя прогуляться. Для этих слов я почти всегда оставался снаружи, я не мог понять, о чем конкретно в них шла речь, у них был слишком закрытый характер.
48
Глаза Мэйбилин заблестели, она не ожидала такого… Я был уверен, что…
— Yes, sure.
— То есть ты согласна… Then, yes. Great!
Я сказал: «Wait, wait, I still have to find tickets»[96].
Раздобыть приглашения? Я ни минуты не сомневался, что у меня получится их достать, даже если на это уйдет несколько дней. После того как она согласилась, я был уверен, что способен на все. Как только она приоткрыла мне дверь на майский бал (на подобное мероприятие можно пойти, только если у вас есть пара, так как пригласительный рассчитан на двоих), фортуна мне улыбнется. Но где взять платье? Длинное вечернее платье… Она вдруг забеспокоилась, так как у нее не было такого платья. Она наморщила лоб, а затем… «I’ll have one sent by my mother, a blue one»[97].
Перед нами в очереди к такси стоял только один человек, который быстро уехал. Подъехала другая машина, хлопнула дверца, и Мэйбилин лишь успела крикнуть:
— А в чем будешь ты?
Я? У меня не было ни смокинга, ни подходящих ботинок, ни белой рубашки, ни бабочки, но всему свое время, так как тогда жизнь каждый день сваливалась мне на голову, как последний крик моды. Я стану англичанином среди англичан.
49
Однажды, во время одного из наших перерывов, мистер Райт спросил меня: «А чем вы, Крис, собираетесь заняться в дальнейшем?» Не моргнув глазом, я ответил: «Writer»[98]. Я изложил ему мысль, что можно написать роман, подобно тому как «Битлз» создали альбом «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band», сочинить с той же находчивостью, свободой, огромной фантазией, с голосами и странностями, которые проявлялись то тут, то там, ниоткуда и отовсюду. Я сказал немного озадаченному мистеру Райту, что сочинение должно быть праздником, джазовой, длинной импровизацией, веселой вечеринкой: положить руки на рояль, как Джерри Ли Льюис, когда он брал три первых аккорда (было очевидно, что мистер Райт понятия не имел, кто такой Джерри Ли Льюис). Я ему объяснял, что можно писать, как записывался рок с 1954-го по 1956-й, что мы тоже можем с той же непосредственностью набрасывать текст на случайных листках, как сочиняется рок-н-ролл в студии «Сан». Я доказывал, что писать — это как ловить на берегу горной реки сверкающую форель. Тогда важнее всего этот улов: бывают непредсказуемые моменты, когда чувствуешь — ты что-то поймал, как когда Сэм Филипс[99] включил свой магнитофон, Элвис стал известен с песней «That’s All Right Mama», Карл Перкинс[100] пел «Boppin’the Blues», а Джерри Ли[101]2 орал «Greats Balls of Fire»… Они чувствовали вдохновение лучше, чем музыку, и мне кажется, что у сочинительства та же природа. Это очень важно, чтобы, когда пишешь, не существовало ничего, кроме невинности, спонтанности, необузданной силы, которая появляется в момент сочинения и длится не дольше, чем пластинка в 45 оборотов: речь идет лишь о том, чтобы записать эту неясную силу. «Yeah, you just have to make takes»[102], — повторил я. Если это хорошо, то оно остается, если нет — выбрасывается.
50
Мы собирались съездить в Гастингс, в Лондон… Но этим планам не суждено было сбыться.
51
В этот раз мы собирались остановиться на берегу моря. По карте мы выбрали уголок под названием Феликстаун, он находился на восточном побережье, на разумном расстоянии, не слишком близко, но и не очень далеко. Чтобы повысить шансы поймать машину, мы решили разделиться на две команды: Симон и Барбара с одной стороны, я и Мэйбилин с другой, и для интереса решили устроить соревнования. Кто первый доберется до Феликстауна. Спорим! Сумасшедшая мысль разлетелась за долю секунды: один предложил, другой развил, и после некоторых расхождений все хором поддержали: это была джазовая жизнь, когда каждый, играя и импровизируя, начинал узнавать собственный регистр, возможности своей личности, словно исполняя соло. Мы четверо внезапно стали дополнять друг друга, как бы собрали настоящую группу — вроде музыкальной, в которой голоса сочетались так же, как в легендарной четверке, а подлинные и богатые звуки соединились в новой форме. Я не был уверен, что наша мелодия никогда не исчезнет, так она зависела от нас, а мы были детьми своего времени.
Итак, мы шли с Мэйбилин вдоль дороги из Кембриджа, она неловко подняла руку, чтобы остановить машину, — она была в джинсах, сером свитере, на плечах плащ, в рюкзаке лежали плитка шоколада и несколько яблок. Едва она подняла руку, как перед нами остановилась единственная машина на этой пустой дороге, готовая нас подвезти, темно-синий блестящий «ягуар», за рулем сидел американец. Мы уселись на заднее сиденье из натуральной кожи, оно приятно пахло, мой взгляд упал на приборную доску красного дерева, на которой колебались стрелки. Машина медленно, не разгоняясь, с заметным равнодушием покатила по английской сельской местности, мимо живописных деревушек, подобных Магделену[103] (в этот момент очень хотелось хоть раз в жизни позволить себе «ягуар»). Скорость машины снизилась почти до нуля, перед нами проехали всадники в жокейских шапочках и красивых одеждах, позади лошадей оставались кучи навоза. Наездники направлялись рысцой в Ньюмаркет, где каждую неделю устраивались бега. За два часа мы оказались в Феликстауне, отправились сразу на пляж и собирали гальку и острые камешки. По небу плыли редкие облака, а на море грохотали волны. Наши волосы развевались на ветру. Мэйбилин накинула плащ, а я запахнул свой пиджак с Карнаби-стрит. Симон и Барбара шли нам навстречу по затвердевшему песочному пляжу, правда, было трудно определить, кто победил, так как они тоже сказали, что только что приехали. Мы съели наш ленч, расположившись на улице, на стульях, какие обычно бывают в забегаловках, и наблюдая за чайками, которые дрались и издавали крики над пенной поверхностью, затем мы прошлись до гавани, закончив свой путь около казино «Бинго». Это был мрачный зал, где десяток мальчишек, толкаясь, запускали маленькие болиды по электрической железной дороге. На выходе мы немного развлеклись, рассматривая наши кривые отражения в двух зеркалах, одно было выпуклое, а другое вдавленное, сначала мы стояли перед одним, а затем перед другим, скорее всего мы выглядели настоящими идиотами. На автостоянке пенсионеры пили в машинах теплый чай из термосов, продолжая любоваться морем. Все это очень грустно, как картины Будена[104]: кажется, что, оказавшись на берегах моря, ты попадаешь на край света, особенно это чувство возникает в некоторых уголках Англии. Итак, день подходил к концу, стало ясно, что шансы провести интересный вечер в Феликстауне не велики, мы быстро все обсудили и решили отправиться в магазин, где купили бутылку джина (а возможно, это было шерри? разве девчонки не предпочитали шерри?), бутылку виски и две коробки печенья, понимая, что вечер будет таким, каким мы его устроим, а мы мечтали провести последующие часы в номере гостиницы, которую нужно было еще найти.
