Дональд Крик - Мартин-Плейс
Она, по-видимому, бежала и вся раскраснелась.
— Я опоздала, потому что сегодня мы обедали поздно.
Внезапно радость сковала его и сделала неуклюжим.
— Знаешь, Изер, я даже не думал, что ты придешь.
Ее глаза весело заблестели.
— А я никому ничего не сказала! — и с вызывающей откровенностью, которая еще больше поразила его, она добавила: — Я сказала, что иду к Мери Брюэр.
Ее поступок должен был бы польстить ему, но он почувствовал некоторую тревогу. Если ее мать узнает, Изер придется плохо, а ему было больно думать, что из-за него ее душевную ясность могут замутить, внушить ей, что она очень виновата.
Они пошли в парк и нашли свободную скамейку у пруда, где мальчишки пытались выудить из тины бог знает какие тайны. Изер сидела очень чинно, сложив руки на коленях, а он закинул ногу за ногу и оперся локтем на спинку скамьи.
— Когда я был мальчишкой, я катался тут на плоту, — сообщил он тоном старика, вновь посетившего места, где прошла его юность.
— Мальчикам живется веселей, чем девочкам, — заметила она. — Им больше можно. Почему я только но мальчик!
— Не жалей об этом, Изер. Как девочка ты куда симпатичней.
Изер улыбнулась.
— Конечно, быть девочкой кое в чем неплохо, — согласилась она. — Им, например, не обязательно надо работать, если только они не старые девы, правда?
— Да, — ответил он, обрадовавшись, что она достаточно взросла, чтобы правильно понять эту сторону женского бытия и точно указать всю меру его ответственности. — Но ты, во всяком случае, в старых девах не останешься.
Видимо, удовлетворенная этим заверением, она сообщила:
— Я в этом году уйду из школы. Мама хочет, чтобы я училась на портниху. Как ты думаешь, стоит этому учиться?
— Не знаю. Я спрошу сестру. Она то и дело покупает себе новые платья, так, может быть, она знает.
— Это ведь она ездит на задних сиденьях мотоциклов?
— Да, — ответил он, удивляясь, что Молли так широко прославилась.
Изер сморщила носик.
— Вот уж ни за что не поеду на мотоцикле! Они же такие грязные, такие шумные!
— Я куплю автомобиль. В автомобиле ты ведь будешь ездить?
Глаза Изер просияли.
— Ты думаешь, у тебя когда-нибудь будет машина, Дэнни?
— Ну еще бы! Когда я стану управляющим «Национального страхования».
Ему хотелось как-то облагородить слишком уж прозрачный в своей простоте разговор, но он не мог подобрать ключа к тому серьезному и настоящему, что должно было таиться в ней. Сухой лист, плавно скользя в неподвижном воздухе, опустился на дерн у скамьи, как символ их зыбкого, незрелого единения. Дэнни искал тему, которая могла бы оказаться интересной для них обоих, и, к собственному удивлению, ничего не мог найти — он как будто играл любимую вещь на беззвучном рояле. Он был влюблен в Изер, как и все эти месяцы, но это по-прежнему была любовь в пустоте. В конце концов он прервал молчание весьма конкретным и даже банальным предложением: а не съесть ли им мороженого?
Изер радостно кивнула и тотчас встала, одернув юбку. Они пошли по дорожке, их пальцы соприкоснулись и переплелись.
В кондитерской, полной стеклянных банок со сластями и дразнящих ароматов, Изер с любопытством принялась расспрашивать его о всевозможных мелочах его жизни. Пускают ли его одного из дома по вечерам? Нравилась ли ему школа? Трудно ли научиться бухгалтерскому делу? Пустота постепенно «заполнялась воздухом, и он начал дышать. Прежде Изер казалась ему более взрослой, более зрелой духовно, способной воспринять его заветные мысли и мечты с тем чутким пониманием, которого в ней пока еще не было. Он почувствовал, что понадобится время, прежде чем они узнают друг друга, прежде чем достигнут той стадии, когда он сможет показать ей свои стихи и они будут читать одни и те же книги, радоваться одним и тем же удовольствиям. Он не был общительным по натуре и поэтому не думал, что такая дружба может оказаться путами, тормозом в великолепной перспективе его будущего. Его влекла не широкая популярность, а только отношения, естественно возникающие из его деятельности и интересов. Хотя в «Национальном страховании» что-то общее у него нашлось только с одним пожилым клерком, Дэнни убеждал себя, что он просто еще не утвердился там по-настоящему.
До конца их прогулки он продолжал разыгрывать в ключе Изер различные вариации на ту же избитую тему, а она явно считала его замечательным и взрослым.
Изер огорчилась, когда он сказал, что им пора возвращаться.
— Как быстро прошло время! — пожаловалась она, когда они неторопливо шли по Глиб-роуд. — Ну ничего, мы же увидимся завтра в церкви, — и добавила, хихикнув: — Я никогда не помню ни слова из того, что говорит преподобный Рейди, а ты?
— Когда как, — и вновь Дэнни шарахнулся от возможности заговорить о вещах, лежащих за ее умственным горизонтом, как свет завтрашнего солнца.
А Изер продолжала, словно он упрекнул ее:
— Ну, так я постараюсь что-нибудь запомнить. Только когда он добирается до конца проповеди, в голове просто все уже перепутывается.
Разными путями они пришли к одинаковому выводу! Дэнни улыбнулся.
На углу Изер сказала:
— Отсюда я лучше пойду одна, Дэнни, — и спросила, потому что хотела слышать подтверждение: — Но мы ведь погуляем и в следующую субботу, правда?
— Ты, наверное, снова отпросишься к Мери Брюэр?
Изер на минуту задумалась. Ему не надо было так спрашивать. Это нехорошо, нечестно!
— Пожалуй, я сначала зайду к Мери, — ответила она, внимательно вглядываясь в его лицо. — Мери всегда сидит над учебниками. Я попрошу, пусть она мне что-нибудь объяснит.
— А потом ты можешь случайно встретиться со мной на улице?
— Ну конечно! Я так и придумала! — Изер, казалось, вот-вот захлопает в ладоши от радости, что он понял и оценил ее хитрость. — Да кроме того, мама никогда не разговаривает с миссис Брюэр.
— Ну, так чего же лучше! — Его иронический тон, по-видимому, смутил Изер, так как в ответ она только неуверенно промолчала. — Послушай, — сказал Дэнни, беря ее за локоть, — если твоя мать узнает, будет скандал. Мне все равно, что бы они там ни говорили. А тебе? — Он инстинктивно употребил слово «они» для обозначения сил, враждебных им обоим. — А тебе? — повторил он настойчиво.
— И мне тоже, Дэнни, — Изер решительно замотала головой.
Он погладил ее по щеке — это закрепило их договор — и сказал:
— Ну, пока, Изер.
Поворачивая за угол, она помахала ему рукой, и он помахал в ответ. Он шел по Токстет-роуд, тихонько насвистывая. Предвечернее солнце сильно припекало. Скоро уже лето, подумал он, дни станут длиннее. Даже время года благоприятствовало ему. Мысленно он уже бродил с Изер по парку в летние вечера. Он чувствовал, как их сердца и мысли сливаются в гармонии беспокойных поисков. Он видел, как строит свою собственную жизнь и ее жизнь, и воображал, будто он свободен.
11
— Проваливай! — завопил Слоун из толпы.
Пегги дернула его за рукав:
— Не надо, Арти!
Он ухмыльнулся, обнял ее за талию и, наклонившись к ней, замурлыкал: «Только любовь я могу подарить, крошка, лишь о любви я могу говорить, крошка!»
Она прильнула к его плечу. Со времени их первого вечера в «Палэ» все, что он ни делал, казалось ей правильным и безупречным.
Молодой человек на трибуне встряхнул головой и провел рукой по волосам. Он говорил с большим воодушевлением, впиваясь взглядом в лица толпы, и каждый его жест был выходом для нервной энергии, порождаемой глубочайшим внутренним убеждением.
— …И повторяю: они приспосабливают человеческие жизни к движению машин — машин, которые не устают пожирать мускулы и ткани людей, самую их жизнь. Рабочие всего мира не имеют права закрывать на это глаза. Иначе часы истории будут переведены на сто лет назад и вновь возникнет та индустриальная преисподняя, какой была фабричная система Англии в прошлом веке! И это не пророчество пессимиста, не теория, а истина. Таков новый порядок в стране, достойной героев — порядок табельных часов и полицейской дубинки! На вас! — Он указал пальцем в толпу. — И на вас! И на вас! На каждом из вас лежит обязанность уничтожить эту угрозу, это чудовище, этого Франкенштейна, иначе он высосет ваши силы и выбросит вас на свалку, как сломанные винтики. Помните, — крикнул он, — рабочие, работающие быстро, умирают молодыми!
— Значит, ты дотянешь до ста лет, — заорал Слоун.
— Но вы-то не доживете, чтобы это проверить!
В толпе засмеялись. Слоун злобно усмехнулся. Кем, собственно, воображает себя этот типчик?
А типчик говорил:
— Из хаоса войны возник хаос мира. А почему? Да потому, что машины, производившие прежде средства уничтожения, теперь превращают людей в придаток к конвейеру. А для чего все это делается? Для повышения заработной платы, для увеличения покупательной способности, чтобы вы приобретали больше производимых товаров? На этот вопрос мне отвечать не нужно. Каждый божий день вы слушаете, как на него отвечают: чтобы воспрепятствовать инфляционной тенденции. А в ком воплощается эта инфляционная тенденция? В вас! Производите! Все быстрее и быстрее! Накапливайте излишки, которые не будут возвращены вам в виде заработной платы, — так кто же их купит, когда склады будут переполнены?
