Лебедев Andrew - Эдельвейс
Произведя разведку, Клаус спустился к основному лагерю и доложил о результатах капитану Гроту.
Чтобы не упустить погоду, Грот решил не дожидаться вьючной группы с тяжелым оружием и продовольствием, но вместе с Клаусом и его высокогорными разведчиками начать подъем к вершине.
На восходе солнца, взяв с собой связиста и рацию, капитан Грот и Линде начали подъем.
С высоты 3600 метров им открывался величественный вид на вершины Центрального Кавказа – горы Ушба, Дыштау и Коштантау. Впереди на семнадцать километров с Запада на Восток растянулись ледники Гара-Башиш, Азау и Джика-Угон-Кес.
Это было воистину величественное зрелище!
И совершенно фантастически, нереально-апокалиптически выглядело здание алюминиевой гостиницы – посреди пересеченной трещинами ледяной пустыни, оно выглядело как некий потерпевший катастрофу и севший здесь на склоне Эльбруса космический корабль.
Решили идти к этой "космической" гостинице. До нее по прямой было километров десять, с подъемом в шестьсот или шестьсот пятьдесят метров. Пол-дня пути.
С подъемом снег становился все глубже, идти становилось все труднее и труднее.
Грот, как самый опытный и сильный альпинист, шел замыкающим, поставив Клауса во главе группы.
К исходу трудного дня колонна вытянувшихся в одну цепочку горных егерей почти подошла к алюминиевой гостинице. И когда до цели оставалось уже меньше полу-километра, шедший первым Клаус, вдруг присел на снег и знаком показал следовавшим за ним егерям сделать тоже самое.
Клаус поднял к глазам бинокль и ошарашено воскликнул, – там русские!
И как бы оправдываясь, он тут же сказал, – но черт побери, еще вчера их там ведь не было!
Подтянувшийся Грот тоже поглядел в бинокль.
У входа в отель отчетливо виднелись пулеметное гнездо и четверо русских солдат.
Еще двоих солдат в нелепых островерхих буденовках, Грот заметил выше по склону возле фанерных домиков метеостанции.
– Будем отходить? – спросил Клаус капитана Грота.
– Под огнем русского пулемета? – ехидно переспросил Грот, – да они нас расстреляют, покуда мы будем ползти по леднику.
Немного поразмышляв, капитан все же принял решение,
– Мы их перехитрим, – сказал Грот, доставая из кармана кителя большой белый платок.
Он нацепил этот платок на ствол взятого из рук фельдфебеля Шварца карабина и поднявшись в полный рост принялся размахивать им над своею головой.
Жестикуляцию свою он дополнил криком, который должен был по его замыслу привлечь внимание людей в буденовках.
– Останешься за старшего, – сказал Грот Клаусу, – и в случае чего, если со мной что случится, отведешь группу вниз к лагерю.
С тем капитан Грот и отправился к алюминиевой гостинице. В одиночку и в полный рост. Свой карабин капитан оставил Клаусу и белый платок, которым непрестанно махал в воздухе, он держал теперь в левой, поднятой над головою руке.
Клаус и его егеря лежали теперь на снегу, ощетинившись восемью карабинами и одним пистолетом. Но что это было против пулемета, тем более против пулемета у которого было преимущество в высоте?
Минуты томительно тянулись.
Клаус видел, как капитан Грот приблизился к группе русских, видел, как русские окружили капитана и начали о чем-то оживленно говорить.
Но в бинокль были видны только лица, а речь и слова – увы не доносились до Клауса и его людей.
Оставалось только ждать.
Терпеливо ждать.
Прошло двадцать минут. Клаус точно знал, сколько прошло времени, потому что все время поглядывал на часы.
В бинокль было хорошо видно, как к Гроту подошел какой то русский, по видимости – командир, и они все время показывали куда то руками, Грот в сторону Клауса и его группы, а русский все время показывал куда то вниз на юго-восток.
И когда нервы у Клауса уже были до предела напряжены, вся ситуация вдруг неожиданным образом разрешилась.
– Смотрите, оберлейтенант, русские уходят, – почему-то шепотом сказал фельдфебель Штайнер.
Клаус и сам с удивлением увидал, что русский командир, собрав вокруг себя группу из десяти солдат в буденовках, отдал им неслышимую команду, и сняв пулемет, группа русских тронулась вниз по леднику с направлением на юго-восток.
– Глядите, глядите, капитан нам машет, – шептал фельдфебель, не веря своему и их общему счастью.
Грот размахивал своей кепи и подавал очевидные знаки Клаусу и его егерям, – мол идите сюда.
Уже в гостинице, наслаждаясь горячим кофе и сигаретами, Клаус выслушал рассказ командира о том, как тот уговорил русских покинуть гостиницу.
– Я уверил русского майора в том, что мы лишь разведка и за нами сюда поднимается ударная боевая группа силами до трех рот, рассказывал Грот, – я призвал майора к благоразумию и сказал, что как альпинист и спортсмен уважаю достоинство русских горных стрелков, и при этом являюсь противником ненужного кровопролития.
– Вы еще и лихой дипломат, – польстил командиру Клаус.
– Ладно, – подытожил Грот, – расставьте боевое охранение и будем отдыхать, назавтра нам предстоит трудное восхождение. …
К полудню следующего дня к группе присоединился основной отряд с тяжелым вооружением – с двумя пулеметами Mg-38 и двумя 50-мм минометами GrW – 36.
Но погода после полудня совершенно испортилась.
Пошел сильный снег, видимость упала до нуля и о том чтобы двигаться дальше к вершине не могло быть и речи.
Грот решил пережидать непогоду здесь в гостинице.
В ней, в ее сорока комнатах, кстати говоря, имелось около ста двадцати мест и находилось много запасов продовольствия.
– Здесь можно зимовать! – воскликнул фельдфебель Шнайдер, когда обнаружил большие запасы не только кофе, сахара и мясных консервов, но также и большую батарею бутылок грузинского брэнди.
Но прикладываться к шнапсу Грот не разрешил.
Да впрочем, знающие дисциплину егеря и сами не решились бы пить спиртное в условиях высокогорья.
Вечером 19-го августа радист установил связь со штабом дивизии.
Ланц в своем приказе был однозначен и непреклонен, не позднее двадцать первого августа немецкий флаг над Эльбрусом должен быть поднят во что бы то ни стало.
Весь следующий день мела метель, но не смотря на это Грот предпринял тренировочное восхождение до высоты 5000 метров.
В гостиницу вернулись усталые – и по пути назад едва не сбились с пути.
Но тем не менее, штурм вершины Грот решил более не откладывать.
В три часа утра начали восхождение.
Снег все еще шел и свечение неба в серых сумерках не предвещало ничего хорошего.
Шли шестью связками по три человека.
Четыре связки из егерей 1-ой горнострелковой дивизии и две связки из егерей 4-ой.
У эльбрусской гостиницы оставили сильное боевое охранение, ведь русские могли еще вернуться с подкреплением!
Седловину или так называемый Трон Богов затянула густая облачность.
В шесть утра до вершины еще оставалось более трехсот метров подъема.
Метель усиливалась.
– Неужели придется вернуться? – задавал себе вопрос Клаус.
Но нет.
Грот снова поднял людей.
Вперед.
Вперед и вверх!
В 11.00 фельдфебель Кюмерле установил на вершине флагшток с немецким флагом.
Рядом с флагштоком в лед воткнули два символических штандарта – один с Эдельвейсом – эмблемой 1-ой горнострелковой дивизии, а другой с горной горечавкой – эмблемой 4-ой дивизии горных егерей.
Ни одна покоренная вершина не приносила Клаусу столько счастья.
Ни одна!
Видела бы его Лизе-Лота…
Клаус смеялся и плакал.
И позируя фотографу – фельдфебелю Штайнеру, раздельно и всех вместе снимавшему поднявшихся на вершину счастливых егерей, Клаус думал о том, какую гордость за сына будет испытывать его мать баронесса фон Линде, когда получит эти фотографии…
Его Мать и его дорогая Лизе-Лотта. …
6.
– Мильбах-Залески, – банфюрер Союза Немецких Девушек выкрикнула фамилию Лизе-Лотты, оторвавшись от списка секунду-другую поискала Лизе-Лоту глазами и услыхав короткий отклик "здесь", снова уткнулась в свой список.
Лизе-Лота совершенно не роптала на судьбу.
До тридцать девятого года детство и юность дочери обеспеченных родителей, носивших фамилию древнего в Баварии рода Мильбахов протекало запрограммировано и безмятежно.
До поступления в женскую гимназию – маленькая Лизе-Лотта получила хорошее домашнее воспитание, говорила по французски, играла на пианино, пела, рисовала, занималась балетом и теннисом.
В старших классах гимназии Лизе-Лотта как и все девушки вступила в Гитлерюгенд.
И не смотря на тихий родительский ропот, выезжала в летние трудовые лагеря, а в тридцать шестом году даже ездила делегатом от их Баварского гау в Нюрнберг на второй съезд Германской молодежи.
Отец Лизе-Лотты Карл Мильбах-Залески – известный в Мюнхене домовладелец, не был членом нацистской партии и очень переживал за нравственность своей единственной дочери. Не стала бы она на этих бесконечных собраниях общественно-доступной шлюшкой… Но и запретить ей заниматься общественной деятельностью он не мог. У всех дети ходили на какие-то партийные собрания и ездили в какие-то трудовые лагеря. Время было такое… В тридцать седьмом Лизе-Лотта поступила в Мюнхенский университет. Она изучала германскую философию и искусства. Продолжала заниматься теннисом и горным туризмом, а в тридцать девятом даже съездила в Советскую Россию, где с группой немецких спортсменов участвовала в каких то пропагандистских соревнованиях. Сталину и Гитлеру нужны были взаимные жесты и заверения в дружбе. Хотя все и в Германии, да и в России знали, что война между этими двумя государствами – практически неизбежна.
