Амели Нотомб - Страх и трепет
Я предаюсь этим мыслям, глядя на Фубуки.
— Можно узнать, чем вы заняты? — спрашивает она резким тоном.
— Мечтаю. С вами никогда такого не случается?
— Никогда.
Я улыбаюсь. У господина Сайто только что родился второй ребенок, мальчик. Благодаря замечательной особенности японского языка здесь можно придумывать какие угодно имена, используя для этого любую часть речи. Ну, разве это не странность (а таких странностей в японской культуре немало), что японки, которым отказано в праве мечтать, носят при этом имена, навевающие поэтические грезы? Ну, хотя бы такое имя, как Фубуки. Когда нужно придумать имя девочке, родители позволяют себе самый утонченный лиризм. Зато когда называют мальчиков, то ономастические опыты родителей зачастую приводят к нелепым и смешным результатам.
Господин Сайто не нашел ничего лучше, как выбрать для своего сына неопределенную форму глагола и назвать его Цутомэру, что означает «работать». Мне становилось смешно при одной только мысли о том, какой суровой жизненной программой вместо имени наградили этого мальчугана.
Я представляла себе, как через несколько лет этот ребенок будет возвращаться из школы, и мать будет кричать ему: «Работать! Начинай работать!» А вдруг ему не повезет, и его ждет участь безработного?
Фубуки была само совершенство, сама безупречность. Единственным ее недостатком было то, что в свои двадцать девять лет она еще не вышла замуж. Я не сомневалась, что для нее это больной вопрос. Хотя если задуматься, то эта красивая молодая женщина потому и не обзавелась до сих пор мужем, что была чересчур безупречна. Ведь она самоотверженно следовала главному правилу японской жизни, которое послужило именем для сына господина Сайто. В течение семи лет она полностью отдавалась работе. И не напрасно, так как добилась повышения, что крайне редко случается с представительницами ее пола.
Однако при таком распорядке жизни ей просто некогда было подумать о замужестве. Кто же упрекнет ее за то, что она слишком много работала? Для японца невозможно работать слишком много. Вот тут и обнаруживается явное противоречие в жизненных установках, которые здесь веками вырабатывали для женщин: если ты безупречна и самозабвенно трудишься на благо своего предприятия, но к двадцати пяти годам не успела выйти замуж, стало быть, ты небезупречна. В этой апории верх садизма сложившейся системы: следовать этой системе означает не следовать ей.
Стыдилась ли Фубуки своего затянувшегося девичества? Конечно. Она так стремилась к совершенству, что не могла хоть в чем-то нарушить предписанные ей правила. Были ли у нее любовники? Несомненно одно: эта несчастная надэсико не стала бы хвастаться такими грешками (надэсико, то есть гвоздика, — ностальгический символ юной японской девственницы). Вся жизнь Фубуки протекала на моих глазах, и вряд ли она могла улучить минутку даже для мимолетного приключения.
Я с интересом наблюдала, как она ведет себя с любым холостяком — привлекательным или безобразным, молодым или старым, обходительным или хамоватым, умным или глупым, — главное, чтобы он был не ниже ее по должности в своей или в нашей фирме. Стоило моей начальнице завидеть холостяка, как она сразу становилась приторно-слащавой. Ее руки при этом нервно теребили кожаный пояс, слишком широкий для ее осиной талии, и водворяли на место съехавшую на бок пряжку. А голос Фубуки звучал столь медоточиво, что напоминал жалобное стенание.
Эти заигрывания я называла про себя охотой на мужа. Было забавно наблюдать, как кривляется моя мучительница, унижая собственную красоту и свой пол. Но меня искренне огорчало, что все эти самцы, которых она отчаянно старалась завлечь в сети, совершенно не реагировали на ее ухищрения. Иногда мне хотелось как следует встряхнуть кого-нибудь из них и крикнуть:
«Эй ты, будь же хоть немного полюбезней! Ты что, не видишь, как она унижается ради тебя? Согласна, это ее не красит, но если бы ты видел, как она прекрасна, когда не кривляется! Пожалуй, даже слишком прекрасна для такого, как ты. Ты должен плакать от счастья, что тебя хочет такая жемчужина».
И одновременно меня так и подмывало сказать Фубуки:
«Прекрати свои жалкие ужимки! Неужели ты думаешь, что этот спектакль поможет тебе кого-то соблазнить? Знаешь, ты выглядишь куда более обворожительной, когда оскорбляешь меня и обращаешься со мной как с протухшей рыбой. Попробуй представить себе, что он — это я. Может быть, это тебе поможет. Говори с ним так, как говоришь со мной. Будь презрительной и высокомерной, обзывай его ничтожеством и слабоумным. И увидишь — он не останется к тебе равнодушным».
Но больше всего мне хотелось ей шепнуть: «Подумай, а не лучше ли всю жизнь оставаться незамужней, чем связывать себя с такой кочерыжкой? По-моему, в тысячу раз лучше быть одной! Зачем тебе такой муж? И как ты можешь стыдиться, что не вышла за кого-то из этих мужчин? Ты, такая прекрасная, такая величественная! Ведь ты самый настоящий шедевр. К тому же почти все они ростом ниже тебя: разве это не знак? Ты слишком большой лук для этих убогих стрелков».
Стоило уйти мужчине, на которого охотилась Фубуки, как слащавое выражение мгновенно слетало с ее лица, сменяясь ледяной холодностью. При этом она нередко замечала мой ироничный взгляд и с ненавистью поджимала губы.
В одной из фирм, с которой торговала «Юмимото», работал двадцатисемилетний голландец по имени Пит Крамер. Увы, он не был японцем, но занимал пост, равный должности моей мучительницы. И поскольку рост у него был метр девяносто, я решила, что он вполне достойная партия для Фубуки. Когда он заходил в наш офис, на нее было жалко смотреть: она изо всех сил старалась привлечь его внимание, источая патоку и лихорадочно теребя свой пояс.
Это был славный и видный парень. Голландское происхождение сближало его с немецкой нацией, что в глазах японцев делало более простительной его принадлежность к белой расе.
Однажды он мне сказал:
— Как вам повезло, что вы работаете с Фубуки Мори. Она такая милая!
Забавно было услышать подобное признание. Я решила передать его моей коллеге, с особым нажимом и несколько иронично повторив его слова о том, что она «такая милая». И добавила:
— Это значит, что он влюблен в вас.
Она изумленно взглянула на меня:
— Вы так думаете?
— Я уверена.
Она растерянно молчала. И лихорадочно обдумывала ситуацию, решив, вероятно, следующее: «Она белая и знает обычаи белых. Может быть, один раз в жизни ей стоит поверить. Но она не должна знать моих мыслей».
И, напустив на себя свой обычный холодный вид, она сказала:
— Он слишком молод для меня.
— Он младше вас всего на два года. По японским традициям это считается очень хорошей разницей, она позволит вам быть анэ-сан нёбо, то есть «супругой — старшей сестрой». У японцев такие пары считаются самыми счастливыми: женщина чуть-чуть опытнее, чем мужчина. И она его опекает.
— Знаю, знаю.
— Так что же вас останавливает?
Она промолчала. Но было ясно, что она задумалась.
Несколько дней спустя снизу предупредили, что к нам приехал Пит Крамер. Фубуки охватило неописуемое волнение.
День, к несчастью, выдался очень жаркий. Голландец снял пиджак, и на его рубашке под мышками стали видны широкие влажные круги от пота. Мне бросилось в глаза, как изменилась в лице Фубуки. Она пыталась продолжать разговор, словно ничего не заметив. Но голос ее звучал крайне фальшиво — чтобы выдавить звуки из перехваченного спазмом горла, она при каждом слове вытягивала голову вперед. Всегда такая красивая и невозмутимая, она сейчас смахивала на индюшку, которая готовится к обороне.
Не сознавая, сколь жалко она выглядит, Фубуки украдкой поглядывала на сослуживцев. Хоть бы они ничего не заметили! Увы! попробуй определить, заметил кто-нибудь или нет. Тем более если речь идет о японцах. Бесстрастные лица квалифицированных сотрудников «Юмимото» выражали лишь вежливую благожелательность, обычную при встречах с представителями фирм-партнеров.
Самое комичное, что Пит Крамер даже не подозревал, что стал причиной скандальной ситуации и вызвал душевное смятение у милой Фубуки Мори. Ноздри ее трепетали, и было нетрудно догадаться, по какой причине: она пыталась определить, подмышечный срам голландца выражался лишь в кругах на рубашке или…
И тут наш симпатичный голландец нечаянно и бесповоротно лишил себя почетной возможности внести вклад в развитие евразийской расы: завидев в небе дирижабль, он ринулся к окну. Возникшие при этом стремительном движении воздушные волны разнесли по комнате — словно искры бенгальского огня — исходивший от него запах, и всем стало ясно: от Пита Крамера несет потом.
В огромном офисе не было человека, который бы этого не почувствовал. И никого не умилил детский восторг, который вызвал у этого парня рекламный дирижабль, регулярно летавший над городом.
