Юрий Мамлеев - Блуждающее время
– Ну еще бы, как же без высшего Я-то жить, – прихлебывая кофе, жалостливо добавила Марина…
– Ох, уж ты – пальчиком тебе надо погрозить, вот что… Разве можно шутить над Божественным, а, Марина?.. Что за век сейчас, беспредел даже в юморе…
– Ничего, ничего… Бог дышит где хочет… И юмор его не покоробит, – засмеялась Марина.
– Ладно, хватит. Так вот, я всегда теряла это состояние, не могла его долго удержать…
– Ну, знаешь, если б ты могла это постоянно удерживать, в вашей Индии, в Индии духа, в твою честь строили бы храмы как Шанкаре… Многого ты хочешь.
– Ой, Марина, ты замучила меня своей иронией… Я не Шанкара… И не об этом я говорю…
– А о чем же?
– А о том, что помимо этих прорывов, я подло люблю свое «эго», временное Я, воплощение, свое тело в конце концов, ведь в нем тоже присутствует отраженная энергия высшего Я…
– Да знаю, знаю я тебя… Ты лучше своему мужу открой душу… Кому ты все это говоришь?.. Слишком, слишком ты нежной родилась, Танечка. Опасно это, конечно. Но я и люблю тебя поэтому. Потому что ты – мое прошлое.
– Правда, Марина?!. Значит, ты – мое будущее?!
– Ну, не обязательно. Может быть, Бог тебя милует. Пока ты – мое прошлое, и потому единственная настоящая подруга. Ничего, ничего, все будет хорошо здесь, если Россия продолжится…
Марина посмотрела на время:
– Через час нам идти. Они будут ждать нас на вокзале.
– Идти к Орлову? Знаешь, Марина, надежда у меня только на то, что он просто не заметит мальчиков.
…О том упомянутом Орлове Григории Дмитриевиче по тайне говорили разное и в разных кругах.
«Орлов наводит на меня непостижимый ужас», – сказал как-то Марине ее приятель, претендующий на духовидение.
«За всю свою жизнь не видел более доброго человека», – утверждал родной брат первого, тоже духовидец.
Иные высказывания были совершенно нелепы: «Я умру, если еще раз его увижу», – высказался молодой, подающий надежды поэт.
Вообще говоря, никто не мог понять, кто он, хотя в его духовном влиянии на тех, кто с ним хоть чуть-чуть общался, не было сомнений. Но никто не мог осознать, в чем оно состояло. Оно было тотально ниоткуда, вне всякой школы и традиции, захватывающее, жуткое, и было непостижимо, из какого источника оно исходит. Некоторые быстро теряли веру в то, что Орлов – человек.
Относительно Буранова, каким бы ошеломляюще высоким не был бы его дух, было, по крайней мере, ясно, откуда все это идет, из каких глубин и тысячелетий. Здесь же не было и тени каких-либо аналогий…
Саму Таню поразил до какого-то огня внутри ее сознания один случай. Марина привела ее к Орлову, за город. На его участке была потаенная деревенская банька с низеньким потолком, приспособленная для сугубых разговоров или молчания. Втроем они сидели там у маленького окошечка вечером со свечкой. И в конце странной беседы Орлов сказал:
– Запоминайте, есть такой уровень, по сравнению с которым все, что когда-то было известно человечеству из сферы метафизики, религий, философии высшей мудрости, включая самые глубинные мистические озарения – все это в лучшем случае невинный детский лепет, первые шаги обучения в детском саду, ибо более не вместят… Но об этом уровне мы пока помолчим.
Тане после этого стало жутко, ибо в ее воображении пронеслось нечто настолько непредставимое, от чего мир и душа, ум человеческий превратятся в безотрадную куколку…
Когда она по нервозности пересказала эту речь одному молодому человеку, из кругов Глубоковского, тот, покраснев, процедил: «Убить его надо… Убить…»
Но Таня заметила, что Марине нравились такие глубины. Да и Орлов ее выделял своей жутью. Таня сама порой ужасалась своей подруге, но и тянулась к ней.
В действительности, Марина, возможно, была единственный человек, в душе которого жила какая-то тайная близость к Орлову. Большинство же людей он чаще всего непроизвольно вводил в состояние космического ступора и ошаления.
Неудивительно, что после «беседы» в баньке Таня, уединившись с Мариной в ее квартире, истерически потребовала:
– Марина, ты, ты – моя подруга, я – твое прошлое… скажи же, скажи своему прошлому – кто он? Кто он? Ну скажи до глубин, что ты думаешь?
И Марина ответила:
– Я думаю, что, во-первых, его человеческий вид – только оболочка. Это очевидно. Но он и не существо. Он – некий мистический туннель, по которому проходит абсолютно запредельное. Это не человек, не монстр, не демон, конечно, оставим эти глупости для профанов… не ангел, не аватар, а некая глыба запредельного, то, что еще никогда не входило в мир. Никто не знает, кто его, извини, родители, я даже думаю, что он вошел сюда каким-то иным способом. Просто появился и все. Он – манифестация того, что не может быть. Люди, которые достаточно общаются с ним – сами трансформируются…
…Вот к такому-то «человеку» и собрались они сейчас. На вокзале их ждал один Павел. Егор не приехал.
Электричка несла их вглубь России. Проходили невыразимые по своей глубинной сути поля и леса, бесконечность входила в сердце, маленькие домики поражали своим уютом и заброшенностью, от пространства веяло тихим и молчаливым торжеством непостижимого. Таня не могла долго смотреть на это: на глаза наворачивались слезы… Марина знала об этом и пожимала ее руку так, как будто Таня уже не была ее прошлым…
– Я бы хотела, чтобы моя душа хотя бы на минуту стала этим пространством, – прошептала Таня. – Можно сойти с ума от такого непонятного, мистического счастья, видя это.
Марина кивнула головой и ответила:
– Но Россия в целом в состоянии дать гораздо больше, чем человек может вместить. И любовь к ней, наша любовь, может привести к взрыву… духовному взрыву…
Павел молчал: он еще далеко не совсем вышел из своего состояния, хотя после посещения Буранова ему стало легче…
Глава 9
Первое, что почувствовал Павел, когда они вошли в садик перед скромным одноэтажным домиком Орлова, была ясно выраженная определенность: на этот раз он попал не в прошлое, а на тот свет.
Перед домиком, под размашистым деревом, расположился стол, за которым сидели четверо человек. Но одно место – самое центральное – занимало большое кресло, совершенно пустое. На нем никто не сидел, но все взоры были прикованы именно к нему. Женщина в черном платке, вида абсолютно интеллигентного, но в то же время простого, что-то бормотала, обращаясь к жуткому месту. Рядом сидел лохматый полуголый человек, фантастического вида, он не то подпевал ее разговору, не то просто подвывал. С другой стороны сидела совершенно уже полузагробная старушка, но очень живая: она что-то быстро записывала, прислушиваясь к разговору с пустым креслом. Четвертый, уже пожилой мужичок, явно и странно прыгал вокруг стола.
На вошедших они сначала не обратили никакого внимания.
Павел прислушался:
– Спиридон у нас не летун, Григорий Дмитриевич, не летун, – почти кричала в пустое кресло женщина в платке. – Он еще летать не может. Он бегает. Бегает не от мира сего, а от себя самого. Потому что Спиридон у нас – мудрый.
Лохматый около нее дико завыл при слове «мудрый». Сам Спиридон – он оказался тем, который прыгал, – не прислушался к этому слову: он неистово прыгал и молчал.
Записывающая толстая старушка блаженно улыбалась в ответ.
К ней и обратилась Марина:
– Григорий Дмитриевич где?
– Как где? – пролепетала толстая старушка. – Вот он, – и она указала на пустое место. – А мы вокруг него, как дети.
– Но там пусто, – смиренно сказала Марина.
– Конечно, пусто, – ответила старушка. – Что у нас, вы думаете, глаз нет, мы не видим, что ли? Но с самим Григорием Дмитриевичем, когда он в теле, мы и не осмеливаемся говорить. Мы молчим при ем обыкновенно.
– И что? – спросила Таня.
– И что? А когда он пустой, без тела, мы с ним и беседуем. Сам Григорий Дмитриевич вышел, скоро придет, а мы пока с его пустотой разговариваем.
– Ах, вы буддисты мои дорогие, – усмехнулась Марина. – Давайте знакомиться. Нам тоже охота с пустотой пообщаться.
– Улита Петровна, – скромно заметила старушка.
Тот, кто выл, звался Колей. Марина вспомнила свой подвал – но Коля выл по-другому.
Разговорчивая женщина оказалась Анфисой.
А вдали уже появился он, Гриша Орлов. Был он довольно мощным, рослым, лет как будто бы сорок, но среди такого тела выделялось огромное – по внутреннему ощущению – лицо, и на нем глаза – несоразмерные и совершенно, казалось, не связанные духовно и жизненно ни с этим лицом, ни со Вселенной вообще.
Внешне взгляд был непонятно ошалелый, но внутренний мир глаз был, наоборот, неподвижно-глубок, с мерцающими огоньками. На голове пролысина, и обнажившийся череп был в чем-то бездонно неестественен.
– Одни глаза его с ума сводят, – пробормотала Улита Петровна. – Как же нам с ним при нем разговаривать!
Орлов молча сел в кресло.
«И определить его невозможно. Нету для него метафизических понятий», – подумала Таня.
