Том Роббинс - Новый придорожный аттракцион
С мятными леденцами этот фокус не пройдет.
Л. Вестминстер «Плаки» Перселл – младший отпрыск старинного виргинского семейства, некогда аристократического клана, представители которого, окончательно обеднев, вместо того чтобы от безысходности погрузиться в фолкнеровскую апатию, предпочли не строить из себя голубую кровь и попросту смешались с нижним слоем среднего класса. В отличие от дочерей тех отчаявшихся виргинских семей, что вынуждены продавать чечевичную похлебку за сомнительную честь первородства, сестрички Плаки не стали предпринимать попыток посредством удачных браков вернуть себе место в кругу родовитых и богатых. Вместо этого они сделали своими избранниками парикмахера и инженера-строителя, которых, как предполагалось, искренне любили. Брат Плаки, вместо того чтобы, выбрав благородную стезю, бороться за сохранение жалких остатков семейной чести, занявшись медициной или юриспруденцией или пробившись в ряды Епископального клира, стал играть в профессиональной футбольной команде, а затем перешел в тренеры.
Вообще-то старший сын семейства Перселл, играя за футбольную сборную Дьюкско го университета, был трижды признан лучшим хавбеком страны. Плаки получил в том же учебном заведении спортивную стипендию. И все благодаря тому, что те, кто видел его в деле, когда он сражался за честь Кульпеперской средней школы, ничуть не сомневались, что из него выйдет игрок не менее сильный, чем его старший брат. То есть те, кто видел Плаки в серьезном деле на футбольном поле. Случись им увидеть его делишки на отдаленных дорогах округа Кульпепер, они бы предрекли его будущее с куда большей точностью.
После весьма заурядного старта на втором курсе в Дьюке к концу сезона Плаки добился весомых результатов. За последние три игры он забил десять голов, четыре из которых – с расстояния более пятидесяти ярдов. Спортивные журналисты с уверенностью предсказывали Плаки Перселлу в следующем сезоне целую россыпь почестей национального масштаба. Кто же из них мог предположить, что ровно за неделю до открытия сезона Плаки Перселл сбежит в Мексику с женой тренера его же команды?
Было решено, что Мон Кул будет путешествовать в «детском» грузовичке. И хотя он давно преодолел ту возрастную черту, за которой представители его племени становятся ужасно драчливы, – и несмотря на то что он был чакмой – представителем самой крупной разновидности бабуинов, – его посчитали подходящим товарищем для цирковой малышни.
– Мой друг был соучастником детских забав на пяти континентах, – заверил Джон Пол остальных родителей. – Он играл с наследниками сотен финансовых империй и десятков августейших семейств. Никаких проблем с ним не возникнет. Облаченная в парусиновый комбинезон, разукрашенный акварельными пейзажами и расшитый индонезийскими бабочками, Аманда оседлала «BMW» за спиной мужа. На Зиллере была лишь набедренная повязка и что-то кожаное. Почти Нормальный Джимми счел своим долгом предупредить ее, что тряска, вызываемая ездой на мотоцикле, может потревожить миниатюрного обитателя ее чрева, но, чтобы не расставаться с Зиллером, Аманда решила все-таки рискнуть.
День был истинным шедевром ранней осени. Залитый солнечным светом тихий каньон казался галереей из бронзы и яшмы. В безупречной голубизне небес неслышно выписывал свои спирали ястреб. Всех участников каравана охватило радостное предвкушение чуда. Вскоре Почти Нормальный протрубил в тибетский рог, отдавая сигнал трогаться в путь. Наконец-то! Цирк вновь отправляется в дорогу! Зиллер уже собрался завести свой «BMW», как вдруг к нему подбежала малышка Пэмми, дрессировщица коз и яков.
– Мистер Зиллер! – воскликнула она. – Я просто хотела сказать вам, что я тащусь от «Худу Мит Бакит». Это самая крутая музыка на свете! Улет! У всех моих друзей есть ваш альбом. Они купили его на черном рынке. Мама не позволила мне держать его дома. Сказала, что ничего омерзительнее она никогда не слышала. А мне нравится. Так здорово и забавно! А почему вы ушли из группы? То есть я хотела спросить, когда вы снова в нее вернетесь? Что заставило вас отправиться в Африку?
От инкрустированного опалами шлема Зиллера отразились солнечные лучи. Он выпрямился над мотоциклом, как будто собрался выгнуть его, словно оловянную ложку, усилием воли. Затем протянул Пэмми листок бумаги, явно вырванный из блокнота. «BMW» с ревом устремился во главу автомобильной кавалькады, оставив девушку читать следующие строки:
Написанное ореховым соком,обернутое в зеленые листьяприглашение на бар-мицва Тарзанавлетело в мой ящик почтовый.
Оно шелестит органичнои верблюжьимпахнет навозом,но приглашает на пир.
Оно порождает мгновенновидение черных джунглей,шкур на плечах каннибалови звериного пряного пота.[3]
* * *Серьезно обеспокоенный футбольный тренер вылетел в Мексику в поисках жены и ее героя-любовника. Пока спортивный мир приходил в себя от удара, вызванного недавним восхитительным скандалом, прелюбодеи лакомились плодами манго и нежно обнимались на улицах Гвадалахары. Именно там обманутый супруг и застукал их – посреди городской площади. Официальные лица еще на границе отобрали у него заряженный «кольт», однако он приобрел у местного мясника тесак, намереваясь, как только обнаружит презренных беглецов, пустить его в ход.
Жена тренера настолько ослабела от любви и неукротимой диареи, что не имела сил ни бежать, ни бороться.
– Я похожа на слойку с кремом, из которой выжали весь крем, – со вздохом призналась она и, готовая безропотно покориться судьбе, легла на скамейку.
– Тобой я займусь позже, – сообщил ей муж и бросился за Плаки Перселлом. Плаки, который не менее своей возлюбленной страдал от кишечного недуга, именуемого в народе местью Монтесумы, тем не менее проявил величайшую за историю всей своей спортивной карьеры сноровку спринтеpa. Тренер, хотя находился не в лучшей спортивной форме, все же не был еще насколько стар, чтобы едва таскать ноги, и добрых шестнадцать минут преследовал Плаки по узким улочкам Гвадалахары. Однако молодость победила. В конце концов тренер, задыхаясь, рухнул посреди дороги на четвереньки, а Перселл, толкнув на бегу разносчика охлажденных напитков и сделав непристойный жест, исчез из поля зрения.
В полночь, после того как Перселл, нервничая, выписался из отеля, он задержался еще на пару минут, чтобы выпить с портье рюмашку текилы. И заодно поведал мексиканцу о том, что с ним сегодня приключилось.
– Вам ужасно повезло, сеньор, – заметил портье.
– Нахальство – второе счастье, – ответил Плаки.
Как внимательный читатель уже наверняка мог заметить, Аманда в последние дни ходит какая-то рассеянная. Действительно, она так переволновалась за мужа – а заодно и за Тело, сопровождавшее Зиллера в полете, – что только сейчас заметила, какие усилия предпринимает автор, чтобы запечатлеть на бумаге происходящее. А ведь его пишущая машинка все утро подпрыгивала на столе, словно резиновый утенок, что подпрыгивает на поверхности воды в ванне. В ответ на ее запоздалое любопытство автор признался, что пытается облечь в письменную форму невероятные и судьбоносные события, в которые они, похоже, так безнадежно оказались втянуты. Правда, автор предпочел умолчать, что именно она – главное действующее лицо его повествования. Открыть это означало бы открыть масштаб его преклонения перед ней, что она наверняка сочла бы совершенно неуместным, особенно в свете присутствия Тела, которое хотя и неживое, но все-таки только оно является истинным героем настоящего повествования.
Благоговение, которое автор испытывает к Аманде, подобно коту в мешке, которого автор пока считает себя не в праве выпустить на волю. Многое еще неясно и неизвестно. И дело тут не в самом Теле, которое само по себе испугает кого угодно, но в соображениях личного характера. Что станется с Зиллером? Какое в данном случае его судьба имеет отношение к судьбе автора? Как можно спокойно ожидать собственной участи, если ты пойман, словно в западню, в придорожном зоопарке агентами недружественного правительства, пусть даже это правительство – твое родное.
В любом случае автор был вынужден признаться Аманде, что повествование находится лишь на предварительной стадии (иначе как он объяснил бы свое намеренное возвращение к клавишам пишущей машинки сегодня утром?). Она в ответ поинтересовалась, может ли повествование вызвать интерес у историков и им подобных персон.
– Да, – ответил автор, – подобная возможность не исключается, при условии, что при его публикации не возникнет никаких помех. – И, помолчав, добавил: – Но если их интересует история, то им придется принять ее на моих условиях. В этом вопросе мною движет чувство долга. На кого распространяется этот долг – уже совсем другой вопрос.
